Б.С. Соколов. Воспоминания о профессоре А.П. Быстрове
Это не очерк жизни замечательного ученого — выдающегося палеозоолога, анатома и гистолога профессора А. П. Быстрова, не его биография — внука и сына священника, а значит, омраченная советскими требованиями к социальному стандарту личности, и, конечно, не опыт анализа его научного творчества, достойного специального исследования. Для меня Алексей Петрович, прежде всего, старший товарищ по кафедре и Палеонтологической лаборатории Ленинградского университета, с которым я имел счастье общаться в течение тринадцати лет, видеть в нем яркую интеллектуальную индивидуальность, ценить его литературно-художественную одаренность, не так уж часто проявляющуюся у профессиональных педагогов.
Родился он на самом исходе XIX века — 1/13 февраля 1899 г. (село Тарасово Рязанской губернии), а скончался 29 августа 1959 г. в Ленинграде, пережив за 60 лет все драматические события и российской провинции, и ее столиц. Из моих воспоминаний о нем почти целиком выпадают его ранние годы — детство, юность; как мне кажется, он не любил этой темы и явно отрицательно отзывался о деревне с ее живой природой. Пожалуй, я даже больше узнал об этом, как убежден, самом важном периоде жизни человека, в дни 100-летия А. П. Быстрова, которое отмечалось кафедрой палеонтологии уже Санкт-Петербургского университета и Палеонтологическим обществом 28 января 1999 г. Внутренняя жизнь Алексея Петровича, несомненно, была очень насыщенной всегда, но он не очень охотно впускал в нее посторонних. Не помню, были ли у нас беседы на религиозные темы, но я впервые узнал, что будучи убежденным атеистом, он любил духовную музыку и сам хорошо пел. Он смолоду отрабатывал свою речь, бережно относился к языку, любил его и знал, но, кажется, никогда не ходил в театр. Раннее пристрастие к точному знанию, возможно, находилось в известном противоречии с духом религиозных традиций дома.
Впервые я познакомился с профессором А. П. Быстровым на рубеже 1945/1946 годов, вскоре после прекращения им профессорской деятельности в Военно-морской медицинской академии (за 20-летнюю службу в армии он был награжден орденом Красного Знамени) и моего возвращения в Ленинградский университет, после 4-х летних экспедиционных геологических работ в Западном Китае, Казахстане и Средней Азии (1). Мы встретились как люди из разных миров: пристально и как бы испытующе вглядываясь в мое лицо, он почти сразу заговорил о 15 000 препарированных им черепов (конечно, человеческих), я же удивлял его географией своих путешествий и утвердительными ответами на вопросы о возможности судить о глубинном строении недр по геологической карте. Я знал, что Алексей Петрович, известный специалист по ископаемым позвоночным, считал, что в какой-то мере он и стратиграф, но не сразу понял истоки его удивления возможностями геологии реконструировать последовательности напластований. Похоже было, что он не вел полевых палеонтологических исследований, не участвовал, подобно своему другу, И. А. Ефремову, в раскопках, а остатки ископаемых получал для изучения уже геохронологически датированными.
Такой тип палеонтологов (особенно в области изучения позвоночных — с их редкими местонахождениями) в мире давно сложился, но в университете Быстров оказался среди палеонтологов, пришедших в сферу этой науки из геологии. Это было большой удачей для последних, так как Алексей Петрович имел медико-биологическое образование, а палеонтология, при всей ее исключительной важности для геологических наук и для геологической практики, несомненно нуждалась в серьезной биологизации, поскольку имела дело с изучением некогда живых организмов, то есть объектов биологической природы. Профессор М. Э. Янишевский, заведующий кафедрой палеонтологии Ленинградского университета и одновременно директор Института земной коры ЛГУ, это прекрасно понимал и несомненно сделал очень удачный выбор, пригласив Быстрова на пост заведующего Палеонтологической лабораторией и для чтения курса палеонтологии позвоночных, который до войны многие годы читал проф. Ю. А. Орлов — будущий директор Палеонтологического института АН СССР, академик и заведующий кафедрой палеонтологии Московского университета.
За мое устойчивое совмещение исследований в области геологии и палеонтологии Алексей Петрович однажды назвал меня "двухвалентным", но двухвалентным в области биологических наук был и он сам, глубоко связав свои научные интересы с общей биологией и палеонтологией позвоночных, не говоря уже о военной медицине. Лишь позднее я узнал, что серьезный интерес к биологии, происхождению человека, развитию жизни на Земле и подобным вопросам возник у него задолго до получения высшего образования, и было несомненной жизненной удачей, что молодой армейский служащий в 1921 г. оказался в сфере внимания Рязанской комиссии "по набору учащихся в медицинские институты" (2). Таким путем он попал в Военно-медицинскую академию в Ленинграде, которую окончил в 1926 году столь успешно, что сразу же был оставлен в академии в качестве адъюнкта. А Военно-медицинская академия в Петербурге-Ленинграде всегда была замечательна тем, что не только давала своим воспитанникам широкое биологическое образование, но и не стесняла их, как и самих профессоров, в выборе направлений научных исследований, вплоть до палеонтологических. Неутомимый труженик (Алексей Петрович говорил "запойный"), он в полной мере воспользовался этой свободой. Опубликовав несколько работ общебиологического характера, он с большим успехом занялся в стенах академии сравнительно-анатомическими исследованиями человека (тема всей жизни!) и гистологией и вскоре превосходно защитил кандидатскую диссертацию. Но уже в 1933 году, когда Палеонтологический институт Академии наук еще находился в Ленинграде, Алексей Петрович профессионально вошел в палеонтологию позвоночных, быстро увлекшись тщательным изучением черепов стегоцефалов триасового периода, что навсегда сблизило его со столь же ярким и талантливым палеонтологом и писателем-фантастом Иваном Антоновичем Ефремовым, хотя в конце 40-х годов их дружбе и предстояло пережить трудное испытание (3).
Палеонтология позвоночных стала подлинным призванием А. П. Быстрова, а Палеонтологический институт АН тем временем начал перебазироваться в Москву. Предстояло делать выбор, и Алексей Петрович его сделал: Военно-медицинская академия удовлетворила в 1937 г. просьбу Президиума АН о переводе Быстрова в ПИН и отчислении его из своего состава. Вместе с И. А. Ефремовым в Москве была написана интересная монография о триасовом лабиринтодонте Bentosuchus sushkini Efr., удостоенная позднее (1945 г.) премии имени ак. А. А. Борисяка. Алексей Петрович часто и с блеском выступал с публичными лекциями, но в целом насыщенный московский период его деятельности оказался непродолжительным. С сентября 1939 г. он вернулся к педагогической работе в Ленинграде; это был третий Ленинградский медицинский институт (кафедра нормальной анатомии) и к продолжению своих исследований черепов стегоцефалов, сосредоточив особое внимание на зубных системах кроссоптеригий и лабиринтодонтов. Это было совершенно новое гистологическое направление в палеонтологии, развившееся на огромном и уникальном материале. Работа была выдающейся, и в 1940 г. А. П. Быстров защитил ее в Зоологическом институте АН как докторскую диссертацию.
Череп Kotlassia prima (А. П. Быстров)
Превосходный морфолог и анатом, Алексей Петрович к тому же был редкостным художником-графиком и реконструктором, иллюстрировавшим все свои работы, да и не только свои — например, три тома по анатомии человека проф. В. Н. Тонкова. Примечательно, что он никогда не приступал к написанию той или иной статьи или монографии, не приготовив к ним предварительно все иллюстрации — они уже сами были результатом научного исследования. Оценивая именно их в упомянутой диссертации, А. А. Борисяк справедливо писал: " Эти рисунки не имеют себе равных в известной до сего времени литературе и по качеству, детальности и точности изображения сами по себе представляют важное научное достижение" (2). Забегая вперед, замечу, что я сам в полной мере оценил быстровский прием в морфологическом исследовании, когда позднее стал готовить "Введение" в изучение табулят: только потратив сотни часов на длительные зарисовки шлифов кораллов, мне удалось подойти к решению многих вопросов их физиологии, систематики и родственных отношений разных таксонов.
Ученая степень доктора биологических наук, полученная за чисто палеонтологическое исследование не помешала в 1941 году военврачу 1-го ранга А. П. Быстрову принять участие в конкурсе на замещение должности профессора на кафедре нормальной анатомии в Военно-морской медицинской академии — его авторитет и в этой области давно был признан. Однако страна подошла к страшному рубежу четырехлетней войны с Германией; академия была эвакуирована в Киров (Вятку), а вместе с этим и исследования в области палеонтологии отошли на второй план: место черепов ископаемых позвоночных заняли черепа людей. Только с возвращением в Ленинград создавались условия благоприятные для полноценных занятий палеонтологией, и Алексей Петрович — человек отнюдь не военной складки — окончательно расстался с военно-морским ведомством, хотя до конца жизни не расставался с кителем и романтическими мыслями о море, в которое, кажется, никогда не выходил.
Иностранцевия, пожирающая парейазавра (А. П. Быстров). (Рисунок добавлен вебмастером. Цветной оригинал картины экспонируется в Палеонтологическом музее)
Но я должен вернуться к началу очерка и годам наших личных отношений. Михаил Эрастович Янишевский, приглашая А. П. Быстрова на должность заведующего Палеонтологической лабораторией и профессора кафедры палеонтологии Ленинградского университета, опирался прежде всего на твердую рекомендацию Юрия Александровича Орлова, уже ставшего директором Палеонтологического института АН в Москве и давно знавшего Алексея Петровича как по Военно-медицинской Академии в Ленинграде (где прежде был профессором и сам), так и по Палеонтологическому институту. Таким образом, только с 1946 года А. П. Быстров смог полностью сосредоточить свои научные интересы в области палеонтологии позвоночных, а кафедра палеонтологии ЛГУ, лишившаяся такого замечательного профессора как Ю. А. Орлов, получила, фактически, эквивалентную замену; оба были прирожденными профессорами, прекрасно ориентировавшимися в современных проблемах биологии, и оба считали важнейшей задачей биологизацию университетской палеонтологии, всеми своими корнями связанную с геологией.
Палеонтологическая лаборатория Института Земной коры ЛГУ, на заведывание которой был приглашен А. П. Быстров, как самостоятельное научно-исследовательское учреждение возникло первоначально еще в 1935 г. при Московском университете (Почвенно-Географический факультет) по инициативе проф. А. П. Гартман-Вейнберг, известной своими работами по парейазавридам. Необычайно энергичная, она сразу поставила лабораторию на международный уровень, привлекла к сотрудничеству очень небольшой круг московских специалистов, но главной задачей ставила издательскую деятельность с участием крупных палеонтологов разных стран. К 1939 году она выпустила в свет в превосходном оформлении западного типа уже 5 томов "Проблем палеонтологии" и 3 выпуска "Этюдов по микропалеонтологии". Однако в 1940 г. лаборатория была неожиданно закрыта, о причине чего можно только догадываться, а все ее материалы переданы Ленинградскому университету, где, по идее М. Э. Янишевского, предполагалось восстановление ее деятельности с существенным обновлением профиля (4). Но вскоре начавшаяся война и кончина Гартман-Вейнберг в блокадном Ленинграде в 1942 году не позволили это осуществить до 1946 г., то есть до приглашения нового руководителя проф. А. П. Быстрова, который счел необходимым иметь постоянный исследовательский штат, а издание, позднее (с 1950 г.) получило новое название "Вопросы палеонтологии". Одновременно Геологический факультет ЛГУ утвердил А. П. Быстрова профессором кафедры палеонтологии.
Положение Палеонтологической лаборатории в Ленинграде действительно оказалось существенно иным: она возрождалась в университете, где самостоятельная кафедра палеонтологии функционировала непрерывно с 1919 г., в то время как в Московском университете, в годы нахождения при нем Палеонтологической лаборатории, кафедры палеонтологии не было вообще. Просуществовав 10 лет, в 1930 г. она, как и весь геологический факультет МГУ, вошла в состав нового Московского геолого-разведочного института. Возрождение совершенно новой университетской кафедры палеонтологии в Москве началось только в 1939 году, независимо от судьбы Палеонтологической лаборатории, и было целиком связано с инициативой руководителей Палеонтологического института АН — ак. А. А. Борисяка и особенно Ю. А. Орлова. А. П. Быстрову, таким образом, предстояло заново определить состав лаборатории с учетом продолжения ее научно-исследовательской деятельности, типа издаваемых трудов и естественно возникшей функциональной связи с кафедрой палеонтологии, тем более, что территориально лаборатории было предоставлено помещение в том же здании на 16-й линии Васильевского острова, где располагалась и кафедра. Атмосфера доброжелательности, творческого духа и интеллектуальной свободы всегда существовала на кафедре М. Э. Янишевского, воспитавшей не одно поколение палеонтологов и геологов. Она вполне соответствовала взглядам и духу демократичного А. П. Быстрова. Поэтому не могло быть и речи о возможности соперничества между сохранившимся коллективом кафедры палеонтологии и формируемым составом сотрудников лаборатории. Более того, возникала впервые перспектива тесного сочетания научных исследований и палеонтологического образования. Эта перспектива была реализована и, по существу, штатные профессора и педагогический персонал кафедры и научные сотрудники лаборатории до сих пор представляют единый коллектив с разнообразием специализации в научных исследованиях, что так важно для студентов-палеонтологов, определяющих свои склонности.
Но в 1946 году это была еще не вполне сформировавшаяся идея, и А. П. Быстрову, с участием М. Э. Янишевского, следовало определить персональный штат лаборатории. На первых порах в него вошли: А. П. Быстров (бесчелюстные и другие группы позвоночных палеозоя), Б. С. Соколов (палеозойские кораллы группы Tabulata), А. М. Обут (граптолиты ордовика и силура), Р. С. Елтышева (иглокожие, главным образом стебли криноидей ордовика), В. А. Востокова (раннепалеозойские моллюски). Все они в той или иной мере были связаны и с педагогическим процессом (спецкурсы, семинары, руководство дипломными работами студентов). На кафедре научно-исследовательские работы одновременно вели: М. Э. Янишевский (фауна кембрия Прибалтийского края, брахиоподы карбона и др. группы), Д. Л. Степанов (брахиоподы позднего палеозоя Урала), Е. А. Балашова (трилобиты ордовика), З. Г. Балашов (наутилоидеи ордовика и силура), Е. А. Модзалевская (мшанки ордовика), А. Н. Криштофович (позднемеловая флора Сибири и др.), А. И. Турутанова-Кетова (мезозойская флора Ср. Азии и Казахстана), Н. Д. Василевская (третичная флора Бадхыза). Позднее состав кафедры и лаборатории, естественно, изменялся.
Нераздельность этого коллектива выражалась и в том, что научные заседания кафедры и лаборатории всегда проводились как совместные, даже и в тех случаях, когда в повестке дня преобладали педагогические вопросы, что, впрочем, было и естественно, так как А. П. Быстров одновременно был и профессором кафедры. Курс палеонтологии позвоночных он читал в высшей степени увлекательно, так как не делал упора на сухую сравнительную остеологию, а, по существу, читал эволюцию позвоночных, все более насыщая ее ландшафтно-экологическими данными (влияние геологического окружения факультета сказалось быстро) и иллюстрируя блестяще выполненными им самим цветными диапозитивами и реконструкциями.
В свое время (еще до войны) мне посчастливилось прослушать полный курс лекций по палеонтологии позвоночных у Ю. А. Орлова — прирожденного университетского профессора, любимца студентов, всегда вносившего в лекции оживляющий юмор, но никогда не приносившего при этом в жертву строгую фактуру конкретного знания. Алексей Петрович не обладал орловским чувством юмора, его обаянием, но в не меньшей степени он привлекал внимание другим: артистизмом лекций и выступлений, их четкой продуманностью и умением выделить увлекательные сюжеты в направлениях научного исследования. Эти качества особенно ярко проявлялись в его докладах, основанных на личных исследованиях и критике научных заблуждений. Многие годы он был кумиром заседаний палеонтологической секции научного студенческого общества, вдруг ставших многолюдными из-за удивительной привлекательности хорошо подготовленных выступлений А. П. Быстрова. Но он сравнительно редко выступал на заседаниях Палеонтологического общества, явно предпочитая аудиторию молодых слушателей. Тем не менее он сразу (1946 г.) вошел в состав Совета Палеонтологического общества и стал соредактором его "Ежегодника".
В палеонтологическом оазисе на 16-й линии Васильевского острова (кафедра палеонтологии и лаборатория А. П. Быстрова располагались в здании, порядочно отдаленном от главного корпуса ЛГУ) Алексей Петрович оказался в среде, полностью состоящей из палеонтологов-беспозвоночников и палеофлористов, к тому же геологов по основному образованию; только аспирант В. Е. Гарутт — замечательный специалист по слонам — составлял исключение. Алексей Петрович пристально вникал в изучение разных групп ископаемых, ранее ему мало известных, легко входил в понимание палеобиологических вопросов, был очень полезен своими советами. Но к решению некоторых геологических вопросов относился с осторожным недоверием, особенно если речь шла о реконструкции динамических картин геологического прошлого. Его особенно забавляли наши бесконечные споры о стратиграфических границах, он это иронически называл поисками границы между пятницей и субботой. Происходило это, впрочем, от невосприятия им концепции геологического времени, эмпирически опирающейся на фундамент последовательности документов самой палеонтологии и геохимии изотопов. Таким же образом физическая картина геологического прошлого воспринималась им лишь как некий фон, на котором развертывался процесс биологической эволюции. При этом он, несомненно, оставался последовательным дарвинистом, менделистом и вейсманистом, для которого магической датой возникновения эволюционного учения оставался 1859 год, но которого не мучил "кошмар докембрийской палеонтологии". Вспоминается, как после одной из очередных дискуссий он мне сказал утром: "Не спал всю ночь и понял, что уступить вам могу только глобальные катастрофы, как фактор влияния на эволюцию". Мощный интеллект "чистого" биолога А. П. Быстрова постепенно проникался геологическим мировоззрением В. И. Вернадского. Для меня это было очень важно: высоко ценя мои успехи в изучении палеозойских кораллов, он не очень одобрял в 50-х годах распространение моих научных интересов на докембрий.
Однако, самым важным было то, что в лаборатории и на кафедре появился выдающийся палеозоолог-морфолог и эволюционист, широко образованный биолог, способный активно влиять на биологическое образование геологов-палеонтологов и вообще на биологизацию палеонтологических исследований. Понимание необходимости этого на кафедре всегда существовало, но впервые в коллектив палеонтологов вошел профессиональный биолог, к тому же на правах одного из постоянных руководителей. Всем памятно, что послевоенные 40-е и 50-е годы были ужасными для отечественной биологии, да и не только биологии — воинствующая лысенковщина, разъедавшая весь ствол биологических наук, стала проникать во многие ветви естествознания. Не обошло это "новаторство" и палеонтологию: в возбужденных умах стали появляться дикие идеи "мичуринской палеонтологии", "творческого дарвинизма", словно у Дарвина не хватало творческого ума, а перед биостратиграфией будто бы только с драматическими итогами злосчастной сессии ВАСХНИЛ (1948) открылись "безграничные перспективы". В это время, особенно в сфере молодых исследователей, были остро необходимы образованные, принципиальные и смелые ученые, способные излагать подлинное научное знание (генетика, эволюционизм, экология и т.д.) и подвергать критике лженаучные представления Лысенко. Одним из таких ученых, несомненно, был А. П. Быстров. В докладах, выступлениях и еще чаще в непринужденных беседах он свободно излагал свои взгляды, оберегавшие слушателей от некритического восприятия навязчивой пропаганды эпигонов "народного академика". Благоприятствовало этой свободе и то обстоятельство, что кафедра и палеонтологическая лаборатория располагались обособленно и не имели отношения к биологическому факультету университета, на который оказывалось прямое давление "передовой биологической мысли".
Алексей Петрович был чрезвычайно аккуратным в посещении кафедры, лаборатории, научных заседаний; абсолютно обязательным в выполнении любых просьб; он никогда не жалел времени, если кто-то нуждался во встрече с ним для получения совета или консультации. Но в официальном помещении видеть его за письменным столом приходилось редко, и то чаще всего читающим или просматривающим литературу. Для творческой работы в науке, подготовки иллюстраций к своим статьям, тем более для занятий поэзией, которой также отдавалось немало времени — конечно, ночных часов, нужен был иной мир и спокойное одиночество. А это давали дом и Гильда Юрьевна. Только тут все отшлифовалось, находились незаменимые слова и возникали образы прошлого в его неповторимых графических реконструкциях. Он был редкостным ценителем и знатоком языка. Все его работы блестящи. Однажды он сделал подборку всех своих работ, опубликованных по-английски в Acta zoologica, объединив несколько экземпляров общим переплетом. Я получил в подарок один из них с дружеским автографом и ценю этот уникальный том не только как монографическое собрание замечательных статей выдающегося палеонтолога, но и как художественное произведение удивительного мастера графики.
Примерно к середине 50-х годов А. П. Быстров закончил труд, которому он придавал особое значение, где, по существу, обобщался весь опыт его исследований в области анатомии человека и палеонтологии ископаемых позвоночных, пронизанный глубокими размышлениями эволюционного характера. Эта монография, названная "Прошлое, настоящее и будущее человека", фактически являлась "книгой жизни" Алексея Петровича, и он жаждал увидеть ее скорее опубликованной. Однако долгое время не находилось издательства, готового принять рукопись с таким пугающим тогдашнюю цензуру названием (я даже прибег к помощи Ленинградского отделения "Гостоптехиздата", с которым у меня установились хорошие отношения в связи с изданием своих книг). Но в конечном счете монография увидела свет в 1957 году (5), сразу вызвав острую критику ортодоксов "мичуринской биологии", что, тем не менее, не помешало Ленинградскому университету присудить профессору А. П. Быстрову в 1958 г. премию за выдающийся труд. Фундаментальное утверждение, что "эволюционное развитие человека давно остановилось" не стало помехой. А мы уже давно привыкли к словам Алексея Петровича, что "человек будущего — это мы с вами"; конечно, речь шла о его биологической организации.
Природа щедро наградила Алексея Петровича интеллектом и многими талантами ученого-исследователя, художника и поэта; это была натура с тонкой нервной организацией, легко ранимая, чувствительно реагировавшая на все, что касалось оценки его творчества, но он никогда не переступал порога "нравственного закона в себе". Таким он остался и в однажды вспыхнувшей острой переписке с близким ему Иваном Антоновичем Ефремовым (3), таким был и в период полемики вокруг "ПНБЧ" (этой аббревиатурой среди нас обозначалось название последнего труда Алексея Петровича). Никто сейчас не скажет, сколько невысказанной боли накопилось в груди этого человека из-за преград, выстроенных на пути к высшему образованию, из-за подозрительности к стремлению ученого остаться вне политики (принять ее жестокость он просто не мог), из-за профанации науки "лысенковщиной". К тому же его не очень крепкий организм подтачивали болезни, бессонницы и размышления о смерти, которая придет раньше, чем остановится творческая мысль. И она, так преждевременно, пришла к нему в больнице: 29 августа 1959 г. в 5 ч. 20 м. утра Алексей Петрович скончался. Похоронили его в Ленинграде на Серафимовском кладбище.
Но сохранился "фонд профессора Быстрова" в Петербургском филиале Архива Российской Академии наук, который, несомненно, нуждается в разностороннем изучении. Среди многочисленных документов, рукописных дневниковых записей, рисунков и пр. хранится вполне подготовленная к изданию рукопись книги "Homo sum" (Я — человек) - жизнь до 1941 г., включая академический период (3). Она непременно должна быть издана.
Б. С. Соколов
Березки. 14. 08. 2000 г.
Литература
1. Соколов Б. С. Далеко от войны. Геологи Академии наук СССР в годы Великой Отечественной войны на трудовом фронте. Очерки по истории геологических знаний. Вып. 27. М.: Наука. 1991. С. 72-89, портр.
2. Иодко О. В. 15 000 черепов А. П. Быстрова. Студенческий перекресток. Приложение к газете "Эскалатор". СПб. 1996. № 1 (121). С. 4.
3. Иван Антонович Ефремов. Переписка с учеными. Неизданные работы. Научное наследство. Т. 22. М. "Наука". 1994. 286 с., илл.
4. Быстров А. Александра Павловна [Паулиновна] Гартман-Вейнберг. Ежегодник Всероссийского палеонтологического общества. Хроника и личные известия. 1949. Т. ХII. С. 130, портр. + 101.
5. Быстров А. П. Прошлое, настоящее и будущее человека. Л.: "Медгиз" 1957. 214 с. илл.
Примечание вебмастера.Статья опубликована в Палеонтологическом журнале (2002. Т. 36, № 2. С. 107-112). Здесь представлена ее электронная версия, полученная при великодушном посредничестве Даниила Геннадиевича Наумова ().
Читайте также:
Дополнительная информация по А. П. Быстрову
На правах рекламы:
