С РУЖЬЕМ НА ПОИСКИ СКЕЛЕТОВ

Антон Нелихов Иллюстрации Андрея Атучина Фото из архива П. К. Чудинова Разных людей называют охотниками. Одни стреляют птиц и зайцев, другие собирают грибы, третьи ищут метеориты, красивые пейзажи, сокровища, древние кости. Всех их объединяет страсть к поиску. Но настоящий охотник, наверное, только тот, кто находит прелесть в общении с природой, выходит из дома не за трофеями, а для того, чтобы прикоснуться к самой основе бытия. Мне кажется, таких людей немного и о них мало кто знает. Разговор с природой не любит чужих ушей.

Я хочу рассказать об одном таком человеке, которого, увы, не знал лично. Мне довелось разбирать его архив. Всевозможных писем, рукописей и записок в кабинете палеонтолога Петра Константиновича Чудинова хранилось немало.

Кабинет выглядел необычно. Это была маленькая комнатка в старой советской многоэтажке, вся заставленная книжными полками и шкафами. Со стеллажей угрюмо смотрели тома по геологии и эволюции. Между шкафами был узенький просвет, в который надо протискиваться боком.

Главным здесь был массивный, с множеством ящиков письменный стол. На нем из моря бумаг возвышались острова коробочек с аккуратными пачками писем. Сбоку, на самом краю лежала стопка полевых дневников и толстые папки с заметками и вырезками из газет. О стену облокотились камни. Словно небесные сферы нависали над всем книжные полки. Самая нижняя — издания по палеонтологии. Чуть выше — книги про Пермский край и художественная литература. А на самом верху, венчая все, красовались оленьи рога.

Перед книжными рядами стояли реликвии: фарфоровые стаканчики с китайскими драконами, православная икона, кусок березы с древесным грибом и привезенный из Монголии буддийский лик.

Повсюду были перья птиц — на столе, в шкафу, между страницами: черные вороньи, длинные тетеревиные, светлый пух вальдшнепов. Из щели между фолиантами выглядывал большой конверт. В нем — почти прозрачные, тонкие листы бересты и кусочки змеиной кожи.

В кабинете слышалось дыхание леса. Лес окружал Чудинова повсюду. Точнее, был внутри него. Вместо музыки Петр Константинович нередко ставил кассету с волчьим воем и шумом стремнины, которые записал в осеннем Приуралье. На страницах книг, дневников и рукописей он нарисовал сотни, если не тысячи елок. Их так много, что хватит на целый лес, в котором затерялась бы и Москва со всеми ее магистралями, небоскребами и кварталами.

Перетянутая резинкой, в одном из ящиков стола спряталась колода библиотечных карточек, исписанных воспоминаниями. Их можно раскладывать как пасьянс:

«Я перелистываю страницы моей памяти, и передо мной возникают картины из по-прежнему волшебного, привлекательного мира детства. Дома в зале. Охотничьи рассказы отца и его коллег. Я сидел тихо-тихо до тех пор, пока меня не прогоняли спать»;

«Первое воспоминание о елке. Раскрывали дверь в залу, и мы врывались туда к елке. Подарки-то были хилые, но сколько радости. Поход на другую елку в район кладбища (елки были запрещены и устраивались тайно)»;

«Когда я вспоминаю С. Т. Аксакова, меня охватывает тихая радость и благодарность за то счастливое отрочество и юность, что я был наедине с его книгами и с природой. Урал. Я с упоением читал его «Записки» и узнавал себя в этом мальчике Сереже».

Эти записи словно зарубки на деревьях. По ним можно проследить всю жизнь…

Будущий ученый, специалист по вымершим рептилиям, родился в январе 1922 года в небольшом поселке Юго-Камск Оханского района Пермской губернии. Его отец Константин Гаврилович был человеком неординарным: путешественник, страстный охотник, делегат разогнанного Учредительного Собрания, сельский кооператор, библиофил. В молодости, еще холостым, он служил на Китайской Восточной железной дороге — в Желтороссии, которая так и не стала российской. Три раза бывал в Манчжурии, проплыл на веслах Амур, однажды по какому-то неведомому стечению обстоятельств попал на прием к китайскому императору.

Страсть к путешествиям передалась третьему сыну — Петру Константиновичу. Едва научившись ходить, он со слезами бегал за старшими братьями, когда те уходили на рыбалку, и требовал взять с собой, а в пять лет отправился с дедом в лес.

Дед Иван Варфоломеевич сорок лет служил лесником у графини Воронцовой-Дашковой. Тайга была для него и храмом, и домом. К старости он ходил уже с трудом, задыхаясь от астмы, но дикая, привольная жизнь притягивала его с прежней силой.

На берегу реки дед выстроил рубленый низенький домик с крохотным окошком, у стены соорудил нары, в середине водрузил железную печь, крышу покрыл липовой корой. Здесь он прожил с мальчиком неделю. В большом омуте Петр поймал своего первого хариуса.

Дедушка плохо видел и каждый раз, когда мальчик вытаскивал рыбу, громко восхищался ее размерами и просил подержать. Обычно это были мальки, но дед все равно нахваливал внука.

Вечерами из лутошки — куска молодой липы — Петр строгал ножом маленького идола-божка и, возвращаясь домой, водрузил его на выступающий торец бревна, чтобы вернуться.

Увы, вернуться не получилось. Дед застрелился в 1927 году, пустив себе пулю из старинного пистолета Лефорше. Иван Варфоломеевич был ярым безбожником, первым в селе сдал складную икону в металлолом. Поэтому в предсмертной записке написал, чтобы не вздумали хоронить по христианским обычаям. Мальчика на похороны не пустили.

Старая дедовская шомполка досталась Петру, хотя не подходила ни по возрасту, ни по росту. С годами походы в лес — то с братьями, то поодиночке — становились все дольше и дальше. К четырнадцати годам Петр, по словам матери, превратился в законченного бродягу. Больше всего на свете он хотел выкопать пещеру-тайник на склоне Полуденной речки, такую же, как у Тома Сойера.

В феврале 1938 года в семье случилась трагедия. По стране катились волны репрессий. Отца Петра тоже арестовали, с обыском и облавой. Суд был быстрым, приговор — ожидаемым. По ложному обвинению в организации вооруженной контрреволюционной группировки Чудинова расстреляли в мае того же года. Четыре сына стали детьми «врага народа».

Тень «политически неблагонадежного» постоянно довлела над Петром. Все же он сумел поступить в Молотовский (ныне Пермский) университет на отделение геологии.

«Вероятно, моя жизнь сложилась удачно, потому что после школьной учебы передо мной не возник вопрос, куда пойти учиться дальше. При выборе специальности у меня было два пути: геология или лесной институт. Ничего другого я не мог помыслить. Оба варианта были связаны с природой», — писал Чудинов годы спустя.

Геология привлекала свободой, работой в безлюдных районах, странствиями и жизнью в лесу, который был для Чудинова настоящим домом.

Когда Петр Константинович учился, денег зачастую не хватало даже на то, чтобы добраться из университета домой в Юго-Камск. Тогда приходилось ходить пешком — по шестьдесят километров в каждую сторону. Такие путешествия, впрочем, не доставляли ему неудобства.

Учение прервала Великая Отечественная война. В 1944 году Чудинова призвали в армию. Он служил в запасном авиационном полку. После победы ему предложили остаться в войсках, но он отказался.

Закончив университет, Чудинов стал работать геологом — вначале при кафедре, затем в конторе «Молотовнефтеразведка». Прошел пешком весь край, разыскивая залежи полезных ископаемых по бездонным оврагам и ивовым джунглям. Как говорил профессор МГУ Г. П. Леонов, главным методом геологической съемки является исхаживание территории…

Все лето Петр Константинович жил в палатке, слушая комаров, соловьев и кукушек. Вместо улиц вокруг были тропинки, вместо фонарей — луна, и весь лес как на ладони: ольховник, березняк, раскидистые лапы елок, поля клевера и зверобоя, вересковые пустоши и речки с одинаковыми названиями — то Северная, то Полуденная, то Каменка да Березка.

Места были глухие. На пути зачастую встречались лишь брошенные во время коллективизации хутора и покинутые выселки, от которых остались только гниющие сырые срубы изб. А дальше на север лежала сплошная тайга с болотами, не замерзающими даже в лютые морозы.

В 1949 году, вернувшись с геологической съемки, Петр зашел к приятелю, бывшему сокурснику Григорию Енцову. Тот показал завернутые в бумагу окаменевшие кости и небольшой череп с длинными клыками. Их вытащили из глубоких шурфов возле деревеньки Ежово, где искали минерал волконскоит.

Этот вечер изменил жизнь Чудинова. Он и прежде интересовался вымершими животными, справедливо полагая, что без знания палеонтологии нельзя составить достоверную геологическую карту. Череп стал последней каплей. Самостоятельно определить его принадлежность не удалось, и Петр Константинович решился на отчаянный поступок. В 1951 году, тайком от начальства, на три дня оставив геологическую партию на прораба, он добрался до Перми, сел в самолет и полетел в Москву, в Палеонтологический институт АН СССР. Ему повезло, он встретился с Иваном Антоновичем Ефремовым — знаменитым писателем-фантастом и крупнейшим знатоком ящеров пермского периода. Чудинов рассказал о своих надеждах на палеонтологию, по памяти зарисовал найденный череп. «Вы тоже левша?» — удивился Ефремов…

Беседовали они долго, на прощание Ефремов предложил Чудинову поступить к нему в аспирантуру: «Если хотите, приезжайте». Подготовка и сдача экзаменов не заняли много времени. Осенью Чудинов был зачислен в аспирантуру и переехал в Москву, а весной следующего года отправился в родное Прикамье как сотрудник Палеонтологического института.

Главной целью была деревня Ежово. Чудинов словно чувствовал, что здесь удастся найти что-то интересное. И охотничье чутье его не подвело.

Вновь все лето прошло в поле — так геологи и палеонтологи называют экспедиции. Осмотр холма близ Ежово закончился фантастическим успехом. В глубине, в слоях твердого песчаника было обнаружено целое кладбище древних обитателей Приуралья.

Раскопки допотопных тварей, которых жители Ежово называли носорогами, затянулись на четыре года и стали крупнейшими в Советском Союзе. Для добычи костей использовались колхозные бульдозеры. Мощные машины часто раскурочивали, сносили в отвал скелеты, несколько черепов попали под гусеницы. Но по-другому работать было нельзя, слишком крепкой оказалась порода. Некоторые глыбы не мог разбить даже бульдозер. Как-то раз в азарте попробовали расколоть огромный камень, уронив на него бульдозерный нож. Тяжелый, толстый, он падал на камень сверху, пока сам не треснул надвое.

Из траншей, располосовавших склон холма, были извлечены сотни костей, черепов и скелетов причудливых созданий со множеством рогов на голове и хищников с клыками, похожими на сабли. Все остатки принадлежали новым видам и родам животных. Это было удивительным и замечательным открытием, сродни открытию Трои.

Была найдена неизвестная страничка истории Земли, которая позволила многое узнать о пермском периоде и эволюции древнейших рептилий. Изучение ежовских костей заняло у Чудинова несколько десятилетий. Благодаря этому мы можем в деталях представить, как выглядело Прикамье в середине пермского периода.

267 миллионов лет назад на месте гречишных полей и ельников текла широкая река. Ее заболоченные берега скрывались в тени папоротников и хвощей. Под ярким солнцем прели завалы из листьев и стволов.

По широким долинам бродили стада странных ящеров, получивших название «венценосных» — эстемменозухов. Они напоминали бегемотов, у которых вдруг выросли широкие короткие рога, клыки медведя и зубы, по форме похожие на листья крапивы. В отличие от бегемотов, лапы у эстемменозухов торчали в разные стороны в раскоряку.

На дне глубоких омутов среди утонувших бревен лежали хвостатые амфибии мелозавры, которые выглядели как крокодилы с широкой сплюснутой головой. Глубоко впечатывая следы в грязь, крались хищные биармозухи. Из их пасти свисали длинные клыки — один край острый, другой — пильчатый, с зазубринами, как у охотничьего ножа.

Земля выглядела словно другая планета. Единственный материк Пангея омывался водами гигантского океана Панталасса. В Прикамье было жарко, как сейчас в Экваториальной Африке. Высокие хребты Палео-Урала, покрытые шапками ледников, терялись в облаках. Переворачивая и разбивая валуны, с предгорий неслись быстрые реки. Они широко разливались по долинам, превращая низкорослые джунгли в болота. На дне рек, стариц и проток сохранялись, прикрытые песком и илом, остатки причудливых животных. Одно такое природное кладбище, колоссальное по своим размерам, возникло в окрестностях будущей деревни Ежово.

За несколько лет бульдозеры срезали едва ли не половину холма. Площадь раскопки достигла размеров футбольного поля, глубина — 18 метров, высоты пятиэтажного дома. В Москву были отправлены сотни ящиков с окаменевшими остатками. Кроме костей, отпечатков растений и ракушек были найдены даже следы кожи вымерших рептилий. Как говорил Ефремов, раскопок лучше ежовских нет, не было и не будет.

Самые интересные находки по вечерам отмечали шампанским.

Хлопки в лагере были не только от пробок. Заядлый охотник, Чудинов часто устраивал стрелковые состязания. В его архиве среди отчетов, телеграмм и писем сохранились целые пачки простреленных мишеней. Когда мишени кончались, стреляли по пустым бутылкам, черенкам лопат, монетам. По выходным, если позволяла капризная уральская погода, выезжали за глухарями и утками. Однажды Чудинов принес с болота красивого селезня, с которым сфотографировалось все мужское население лагеря.

Без ружья в экспедиции он не выезжал. В МВД Москвы перед отъездом отправлялась такая бумага: «Палеонтологический институт АН СССР просит Вас выдать разрешение на малокалиберную винтовку научному сотруднику института, кандидату биологических наук Чудинову Петру Константиновичу. Винтовка необходима для проведения ежегодных экспедиционных исследований».

Ружье, и еще удочки, в самом деле помогали разнообразить скудный экспедиционный паек.

В 1956 году Чудинов плыл по Мезене на маленьком пароходике «Стрежень». Ночевать пришлось в столовой на носу — в тесной и жаркой клетушке. На завтрак была только кукуруза с кипятком. Неожиданно на реке показались утки. С разрешения капитана, тоже большого любителя охоты, Чудинов взял винтовку, прицелился и дальним выстрелом сбил крохаля. Тот упал в быстрину, течение пронесло его мимо парохода. Капитан высунулся из каюты и приказал дать задний ход. Лопасти колес завертелись в обратную сторону и вскоре «Стрежень» догнал птицу. Кочегар, забравшись в колесо, вытащил ее из воды и отнес коку. «Мне случалось охотиться и с машины, и с моторной лодки, но с буксирного парохода еще не приходилось», — написал Чудинов в полевом дневнике.

В тот же сезон палеонтологи искали кости триасовых рептилий проколофонов по притокам Мезени. Забрались далеко, в конце концов из припасов остались только соль да мешок с хлебными крошками. Вечером после раскопок Чудинов взял спиннинг и с решительным видом отправился к реке. Выбрав местечко у валунов, едва выступающих из воды, он забросил блесну. Леска сразу спуталась в комок, и как раз в этот момент рыба клюнула.

Удар был похож на зацеп тяжелого бревна. Чудинов дернул удилище, сопротивление ослабло. Быстро размотав клубок путаной лесы, он принялся яростно крутить катушку. Борьба продолжалась четверть часа. Шесть раз Чудинов подводил рыбу на мелководье, но она опять уходила в глубину. Спиннинг треснул. Наконец, рыба устала и позволила дотащить себя до берега.

Это была огромная темно-серебристая семга. Окрестности тут же огласились радостными криками голодных коллег. Чудинов, крепко держа сломанное удилище двумя руками, подкрался к воде, резким взмахом выволок рыбу на отмель и тут же споткнулся о камень, упав навзничь. Другой палеонтолог, Иван Дурненков, немедленно, прямо в одежде навалился на семгу и прижал ее животом к гальке, чтобы, не дай бог, не ускользнула. Вечером в лагере дымился над костром ароматный пар ухи, хотя еще утром на ужин предполагался только чай с парой худых лепешек.

В 1962 году экспедиция сплавлялась по лесной речке Федоровке в Кировской области. Четыре человека разместились на двух плотах, которые Чудинов вместе с водителем связал из бревен и прибрежной лозы. В пути выяснилось, что повариха забыла консервы. К счастью, спиннинг был на месте.

На блесну попадались в основном щурята, которые часто срывались в последний момент. Чудинов решил эту проблему просто. В одной руке он сжимал спиннинг и подводил добычу к берегу, в другой держал мелкокалиберную винтовку, из которой стрелял рыбе в голову. Вопрос питания был снят…

Несколько полевых сезонов Чудинов работал в Монголии и Китае, на огромных захоронениях «костей драконов» — так в Гоби называют остатки вымерших животных: динозавров, древних носорогов индрикотериев, слонов-мастодонтов. Китайцы собирают их и размалывают в порошок, который считается целебным. Много костей палеонтологи попросту покупают в аптеках.

Эти поездки были полны новых впечатлений — и палеонтологических, и охотничьих. Особенно экспедиция 1959 года, когда во Внутреннюю Монголию отправилась большая совместная Советско-Китайская экспедиция. В комплекте каждого ученого имелось по три ружья — малокалиберная винтовка ТОЗ, ижевская двустволка и японский армейский карабин «Арисака» с выгравированными на крышках затвора хризантемами. Из них стреляли дроф, копыток, джейранов и дзеренов, стада которых — по несколько тысяч голов — закрывали собой горизонт.

«Крики дзеренов как птичий гомон в перелете в предрассветный час», — писал Чудинов. Мяса было так много, что про консервы благополучно забыли. Из джейранов делали даже пельмени.

В поле Чудинову всегда было хорошо. «Я чувствовал себя «в своей тарелке» в тайге и Приуралье. Я всегда был как дома. В пустыне Гоби, проведя несколько дней, у меня появлялось ощущение, что так было всегда, и что всю жизнь я только тем и занимался, что ездил по гобийским далям и искал ископаемых», — говорил он.

Небо над головой, безлюдье по сторонам были ему более близкими, понятными и родными, чем городские лабиринты. После лета, проведенного на раскопках, Чудинов отправлялся в отпуск в родное Приуралье. Как будто в экспедициях не хватало комаров, оводов, холода и непогоды. На самом деле не хватало душевного комфорта и гармонии, которые для Чудинова были неразрывно связаны с лесом.

Недаром он привозил из тайги связки перьев, красивые палки для резьбы, борясь с отсыревшими батарейками, записывал журчание реки на старенький магнитофон и рисовал бесчисленные маленькие елки — чтобы побыть наедине с лесом еще немного подольше.

Летом 1979 года он писал брату Николаю: «Устал, перекурился и душа покоя просит… Хотел бы я знать — что интересного на юге, куда вы исправно ездите? Удить нельзя, охотиться и собирать грибы и ягоды — тоже. Толстеть?»

Недалеко от Юго-Камска Петр Константинович выстроил хижину с навесом из бересты, которую затем сменил прочный охотничий домик. В устроенных под пнями и бревнами тайниках Чудинова дожидались керосин, крупа, мука, старая одежда, одеяла, пила, топор, сковородки, кастрюли. Спальный мешок он не брал, предпочитая спать на свежих еловых лапах.

Здесь он охотился на рябчиков и зайцев, иногда доставал выстрелом тетерева или глухаря, из омутов вытаскивал хариусов, для которых была разработана особая терминология. Самые крупные, больше 300 граммов, назывались академиками или членкорами. За ними шли доктора, потом — старшие и младшие научные сотрудники. Самые мелкие именовались лаборантами, в длину они едва достигали десяти сантиметров.

За день получалось ловить по сотне хариусов. Членкоров и докторов, тяжело шевелящихся в сумке, с большой гордостью приносили в хижину, чтобы засолить для домашних. Один такой академик, сидевший в яме мелкой речушки, настолько сильно дернул удилище, что Чудинов упал на обрыв и покатился к реке. Племянник едва успел ухватить его за ноги. Но рыбину не отпустили, вытащили.

Любимым писателем Чудинова был американский гуманист и философ Генри Торо. Его «Жизнь в лесу», вся исчерканная пометками и замечаниями Петра Константиновича, стала семейной реликвией. Вот одна из отмеченных фраз: «Я ушел в лес потому, что хотел жить разумно, иметь дело лишь с важнейшими фактами жизни и попробовать чему-то от нее научиться, чтобы не оказалось перед смертью, что я вовсе не жил».

Торо написал книгу, прожив несколько лет в одиночестве. Ближайшее жилье, впрочем, находилось в паре верст от его хижины. Брат Чудинова Сергей, прочитав книгу, очень удивлялся, как можно назвать такую жизнь лесной. Он рассказал Петру про древнюю старушку Катю, которая живет в брошенной уральской деревне в компании коровы и десяти кошек. Летом к ней изредка забредают то пастух, то охотник. Других людей она не видела уже лет десять. «Торо по сравнению с ней — только лишь первоклассник, если брать во внимание не философскую сторону, а чисто материальную», — смеялся Сергей.

Сам Петр Константинович тоже мог дать фору знаменитому американцу. Для Чудинова лес был жизненной необходимостью. Примечателен такой эпизод: когда Петру Константиновичу перевалило за шестьдесят и начались проблемы со здоровьем, врач сказал: «Хотите дальше ходить в походы? Забудьте про курение». После этих слов заядлый курильщик со стажем в сорок лет к табаку больше не притрагивался. Лес оказался важнее.

Последний раз он ходил на охоту в 2000 году, в семьдесят восемь лет. Три недели жил в хижине, бродил по лесу, рыбачил почти до самых заморозков. Следующей осенью, после инсульта, просто гулял по родной осенней тайге в окрестностях Юго-Камска, сожалея, что не может ни удить хариусов, ни прицелиться в рябчика. Впрочем, он был счастлив и от одного вида леса, пронизанного лучами солнца или спрятавшегося в холодной мороси. Эти прогулки оказались прощанием. Весной 2002 года Чудинова не стало.

Походы, раскопки, охота, рыбалка — все это было лишь внешним проявлением главного. Жизнь в понимании Чудинова была полна романтики. Как он написал однажды, романтика — это способность видеть красоту окружающей природы.

Красота раскрывалась перед ним в виде бескрайней пустыни, лесных просек, перекатов северных рек, ночной тишины. Воспоминания о встречах с ней разбросаны по страницам полевых дневников и заметок. Их немного, но за каждым видна целая картина: «Стреляли из винтовки. Сейчас сижу у костра. Михаил Григорьевич — шофер, сидит рядом. Ребятишки — Петруха и Вовка — улеглись спать. Почти тихо, слабый ветерок. Комары. Хороший вечер. К костру ползет большущий черный муравей».

Опубликовано в журнале «Охотничий Двор» (февраль 2010 года)

© 2024 Архив публикаций Ефремова и материалов о нем