В.Ю. Слабинский. «Александр Македонский: образ героя через призму античной философии и современной психологии»

Иван Антонович Ефремов, отвечая на вопрос о мотивах выбора темы романа «Таис Афинская», писал:

«Выбор эпохи для настоящего романа сделан неслучайно, однако, и не без влияния удивительной личности Александра Македонского. Меня интересовало его время как переломный момент истории, переход от национализма пятого — четвёртого веков до нашей эры к более широким взглядам на мир и людей, к первым проявлениям общечеловеческой морали, появившимся в третьем веке со стоиками и Зеноном».

Действительно, личность Александра и его деяния — это поворотный момент развития цивилизации. Первое — ни один из европейских властителей, живших до или после Александра, не может сравниться с ним масштабностью свершений. Второе — разгромив персидское царство, Александр не только устранил существовавшую ранее восточную угрозу, но и предотвратил саму возможность возникновения этой угрозы в будущем. Лишь вторжение турок напомнило Европе о былой восточной опасности.

Между тем, личность Александра оценивается различными исследователями зачастую диаметрально противоположно. К примеру, с позиции ортодоксального фрейдовского психоанализа, биография македонского царя «образцово-показательная»: документально подтвержденная ненависть к отцу, свидетельствующая о выраженном Эдиповом комплексе, склонность к алкоголизму, эпизоды безудержного гнева, фантастическая жестокость, гомосексуальные связи. Все это укладывается в диагноз «личностное расстройство».

Следует напомнить, что, согласно представлению Фрейда, личность человека подобна ящику Пандоры — за тонкой крышкой цивилизованности скрываются необузданные животные инстинкты, из которых особенную важность имеют сексуальный инстинкт и влечение к смерти. Справедливости ради следует отметить, что идею сексуальности и влечения к смерти Фрейд почерпнул в философии Эмпедокла, не совсем точно переведя предложенные сицилийским врачом и философом понятия «филия» и «фобия». С точки зрения родоначальника психоанализа, Александр подобен Атилле, Чингисхану, Гитлеру. Это, прежде всего, тиран, страдающий глубоким психическим расстройством, чем и объясняется масштаб зла, которое он несет человечеству.

Однако в романе Ефремова «Таис Афинская» Александр выглядит совсем другим. Это светлый романтик, увлеченный красивой мечтой. Верится, что Александр — предтеча героев романов о Великом Кольце миров Вселенной — «красивых и ненасытных в подвиге людей». Значит ли это, что Ефремов — плохой психолог? Ведь его трактовка принципиально отличается от психоаналитической трактовки, доминирующей в искусстве 20 века. Нам видится, что вопрос достаточно интересен и требует более детального рассмотрения.

Рассмотрим мир, в котором жил Александр. Греки еще верили в реинкарнацию, и, хотя эта идея стала уже достаточно смутной и постепенно уходила в небытие, страх смерти еще не стал фактором, определяющим поведение. Центральным тезисом греческой психологии можно назвать высказывание «Est modus in Rebus» — «Человек есть мера вещей». Прежде всего, речь идет о соразмерности человека и окружающего мира.

Добродетель по Аристотелю — это мера, золотая середина между избытком и недостатком. Например, мужество — это середина между безрассудной отвагой и трусостью (в отношении к опасности); благоразумие — это середина между распущенностью и тем, что можно было бы назвать «бесчувственностью» (в отношении к удовольствиям, связанным с чувством осязания и вкуса); щедрость — это середина между мотовством и скупостью (в отношении к материальным благам); величавость — это середина между спесью и приниженностью (в отношении к чести и бесчестию) и т. д. Все добродетели делились на «разумные» — добродетели ума, развивающиеся в человеке благодаря обучению (мудрость, сообразительность, рассудительность) и «нравственные» — добродетели характера, рождающиеся из привычек, под влиянием которых человек действует, приобретает опыт и формирует свой характер.

Таким образом, по Аристотелю, добродетель есть «способность поступать наилучшим образом во всем, что касается удовольствий и страданий, а порочность — это ее противоположность»; добродетель — это внутренний порядок или склад души, порядок, обретаемый человеком в сознательном и целенаправленном усилии. Позже эти представления легли в основу научной психологии, их можно встретить у Штерна, Лазурского, Мясищева и др. Позволим напомнить, что подобным образом в методе позитивной динамической психотерапии трактуются актуальные способности — черты характера (Слабинский В.Ю., 2009).

Греческий мир глубоко антропоцентричен, ибо именно человек есть мера всех вещей. Однако это глубоко гуманистическое убеждение удивительным образом сочеталось с фатальным трагизмом существования. Греки верили, что судьба человека находится во власти не только капризных богов, могущих ради минутной прихоти разрушить все достижения, накопленные правильной жизнью человека, но и, прежде всего, судьба находится во власти слепого рока. Последний иллюстрировался мифом, в котором три слепые безумные старухи Мойры прядут нити человеческих судеб.

Хайдеггер предложил несколько личную трактовку высказывания «Человек есть мера всех вещей». Он утверждал, основываясь на переводе с греческого оригинала, что настоящий смысл этого афоризма заключается в высказывании «Каждому этосу соразмерен свой даймон» (Слабинский В.Ю., 2009). Другими словами, «Большому кораблю — большое плавание» — это и есть другой путь, когда человек становится хозяином своей судьбы. Согласно Платону, даймоний — прежде всего, большая сила мысли, и сила эта — сверхличная. Она заключается в предотвращении разных страданий и несчастий и в призыве совершать хорошие поступки (Лосев А.Ф., 1986).

По выражению Мясищева, наиболее полно личность человека раскрывается во взаимоотношениях с другими людьми. Личность Александра нельзя понять без прояснения его отношений с Аристотелем. В момент знакомства этих великих людей Аристотелю было около сорока лет, Александр же был тринадцатилетним подростком. Обучение, проходившее вдали от столицы македонского царства, длилось три года; как только Александр достиг возраста 16 лет, Филипп стал привлекать его к управлению государством. Однако интеллектуальная и духовная связь между Аристотелем и Александром, претерпев эволюцию от любви до ненависти, длилась до самой смерти царя. Точно неизвестно, какие предметы преподавались в Миезе, несомненно, Аристотель познакомил будущего царя с философией платоников в своем собственном понимании. Эти уроки не прошли даром. Александр на протяжении всей жизни продолжал интересоваться философией, ища в ней ответы на актуальные вызовы, которые в изобилии подбрасывала ему жизнь. Так, известно, что список «Илиады» Гомера, исправленный Аристотелем (философ был прямым потомком одного из участников троянской войны) и известный под названием «Илиада из шкатулки», Александр регулярно перечитывал и хранил под подушкой вместе с кинжалом.

По словам Плутарха (1995), Александр усвоил не только учение о нравственности и государстве, но и более глубокие, тайные знания, называемые философами «устными», или «скрытыми». Что же это за знания? Доподлинно неизвестно и мы может строить лишь предположения, основываясь на следующих фактах.

Факт первый. Находясь в Азии, Александр узнал, что Аристотель некоторые из этих учений опубликовал в книгах, и написал ему следующее письмо: «Александр Аристотелю желает благополучия. Ты поступил неправильно, обнародовав учения, предназначенные только для устного преподавания. Чем же будем мы отличаться от остальных людей, если те самые учения, на которых мы были воспитаны, сделаются общим достоянием? Я хотел бы превосходить других не столько могуществом, сколько знаниями о высших предметах. Будь здоров» (Демин В.Н., 2004).

Факт второй. Александр приказал умертвить хранителей Авесты — мобедов после того, как они то ли передали царю некие тайные знания, то ли отказали в этом. Убийство мудрецов обернулось гуманитарной катастрофой, т.к. были утрачены многие стихи подлинной Авесты, передаваемой из уст в уста наподобие индийских вед и славянских духовных стихов. Так, новая Авеста оказалась вчетверо короче первоначальной (Демин В.Н., 2004).

Факт третий. За двести лет до Александра власть в Афинах захватил сын Гиппократа — Писистрат. Народ афинский боготворил Писистрата, а приемы, с помощью которых он раз за разом брал власть, можно по праву считать классикой политтехнологий: организация новой политической партии, инсценировка покушения на себя, приезд в город в сопровождении лже-Афины Паллады и т. д. (Аристотель, 2007; Кахилл, 2006)

По всей видимости, негативную реакцию Александра вызвала публикация «Поэтики трагедии», где Аристотель иносказательно описывает технологию создания мифа об Александре Великом.

В качестве дополнительной детали отметим, что превращению Александра в царя-жреца способствовали усиленные занятия медициной. Современники утверждали, что царь был искусным лекарем, но дело не только в том, что Александр мог оказать врачебную помощь раненым воинам. Аристотель происходил из древнего рода Асклепиев, его отец — Никомах — был одним из лучших медиков своего времени, другом и придворным лекарем македонского царя, а предком был знаменитый Махаон, которому Гомер адресовал известное высказывание: «Многих воителей стоит один врачеватель искусный». По всей видимости, Аристотель сумел передать своему воспитаннику не только познания в лечебных травах и диетах, но и, прежде всего, знания человеческой души — психологии, как индивидуальной, так и психологии масс, позволяющей управлять народами. Так, в трудах Гиппократа (1998) встречаются и рекомендации по выбору места строительства нового города с учетом эпидемиологической прогностики, и рекомендации о том, как надлежит одеваться, двигаться и говорить, чтобы произвести самое благоприятное впечатление на окружающих.

Считается, что Александр разделял взгляды не платоников, а киников и атомистов (последователей Демокрита). Нам видится, что истинная ситуация была сложнее. Аристотель, как мыслитель, настолько превосходил современников и его влияние на царя оставалось таким сильным, что, отправившись в азиатский поход, Александр интуитивно, а, возможно, что и осознанно, создал систему противовесов, приблизив к себе представителей других философских школ, и дистанцировавшись таким образом от Аристотеля. Так, Шахермайр (1986) пишет о наличии борьбы представителей разных философских школ за влияние на македонского царя. Хотя возможно, что на первом этапе похода никакой борьбы не было, а присутствовала уловка, призванная скрыть истинную роль Аристотеля и продемонстрировать самостоятельность царя. К подобному приему и поныне прибегают имиджмейкеры и политтехнологи. Известно, что племянник Аристотеля Каллисфен возглавлял походный лицей и отвечал за воспитание царских «пажей», был главным биографом царя, а в современной транскрипции отвечал за связи с общественностью и пропаганду. Именно Каллисфен обеспечил победу македонян в информационной войне.

Отметим сразу, что гражданин и человек, проживающий в государстве, часто не одно и тоже. В стране могут проживать и неграждане, которых в Древней Греции называли «метеки». В греческих полисах метеки могли заниматься ремеслами и торговлей и даже приобретать собственность, многие из них были богатыми людьми. И все же метеки чувствовали себя изгоями, т.к. были лишены избирательных прав и не могли занимать государственные должности. Несмотря на то, что метеками были и представители других философских школ, в частности — Аристотель, понятие «метек», прежде всего, ассоциируется с киниками, в частности с Диогеном, жившим в бочке, и является в некотором смысле аналогом современного понятия «космополит» — человек мира, только вот мир для платоников, киников, атомистов был разным. Любопытно, что Шахермайр называет киников и атомистов, противоборствующих Каллисфену, партией льстецов.

Особый акцент в преподавании философии Аристотель делал на этике, в контексте важности для правителя совершать добрые дела. Идеалом провозглашался Солон, который не только провел в Афинах блестящие реформы, но и добровольно отказался от власти (Кахилл Т., 2006). Важным воспитательным фактором оказались личностные переживания учителя, достаточно вспомнить, как сильно потрясло философа известие о смерти Гермия, который, даже будучи в плену, добавил славы эллинам, отказавшись отвечать персидским палачам, предпочтя смерть бесчестью. Александр из первых уст услышал поэму, посвященную «аретэ» — добродетели и доблести.

Аристотель был эллином до мозга кости, он не только проводил резкое различие между эллинами и другими народами, не только настаивал на важности существования двух шкал ценностей, но и утверждал, что достичь неба можно, только поднявшись на вершину эллинской культуры. Благо греков было для Аристотеля самоцелью, единственным мотивом и добродетелью, что превращало обычного человека в полубога — героя. Варварам отводилась одна роль — рабов в новых греческих полисах, что должны были появиться на бескрайних азиатских просторах. Аристотель обосновывал свою позицию различием темперамента греков и варварских народов.

Надо сказать, что психологические особенности человека, по мнению многих греческих мыслителей: Гиппократа, Платона, Аристотеля, являются определяющими для карьеры в традиционном греческом обществе. Так, для различения обывателя и героя Аристотель предложил концепцию аретэ — божественной, нечеловеческой добродетели и доблести. Греческая культура предоставляла множество примеров, позволяющих проиллюстрировать данную концепцию, в Миезе акцент делался на двух персонажах: Геракле и Ахиллесе. Первый считался предком Александра по отцовской линии, второй — по материнской. Аристотель выделял Геракла не только потому, что это соответствовало желаниям македонского двора, но, прежде всего, потому, что Геракл заботился о благе всех эллинов (достаточно упомянуть привнесение в Грецию традиции проведения Олимпийских игр), а Ахиллес остался царем «народа муравьев» — мирмидонян. Геракл совершал походы за пределы известного мира, совершал подвиги и приносил добытые сокровища на греческую землю, с точки зрения Аристотеля — это была вершина человеческой добродетели.

Еще одно понятие, помогающее объяснить психологию великого македонца, также было предложено Аристотелем — «потос» или «энергия, побуждение, влечение». Много позже Гумилев предложит другой термин — «пассионарность». По Аристотелю, потос приводил героев к арэте. Шахермайр (1986) пишет, что Александр вначале формулировал для себя некую мечту — идею. Постепенно эта идея начинала охватывать всю его личность, подчинять себе и навязчиво требовать своего воплощения. Другими словами, Александр умел искусственно формировать у себя «обсессивно-компульсивную симптоматику», используя ее в качестве сильнейшей мотивации для жизнедеятельности. Данная психотехнология базируется на представлениях Платона о душе и описана в «Седьмом письме»:

«Платон родственникам и друзьям Диона желает благополучия. ...Для каждого из существующих предметов есть три ступени, с помощью которых необходимо познается его познание; четвертая ступень — это само знание, пятой должно считать то, что познается само по себе и есть подлинное бытие: итак первое — это имя, второе — определение, третье — изображение. ... То же можно сказать о всяком живом существе и о характере душ, всех поступках и чувствах».

По всей видимости, умение искусственно формировать потос и арете было частью тайных знаний платоников. Подробно вопрос возможности использования в психотерапии и обыденной жизни пятишаговой стратегии, разработанной в рамках гносеологической модели, предложенной Платоном, рассматривается в книге «Семейная позитивная динамическая психотерапия» (Слабинский В.Ю., 2009).

Проанализируем историю превращения Александра в живую легенду. Царевичу всего 19 лет, когда от руки убийцы погибает его отец Филипп. Ситуация с наследованием трона далеко неоднозначна, однако, с помощью Антипатра, Александр захватывает трон. При известии о смерти Филиппа в Афинах воцарилось праздничное настроение, начались переговоры с Персией, Фивы и Амбракия восстали против македонских гарнизонов, Демосфен надел праздничное платье и произнес речь, в которой назвал Александра дурачком, большинство греческих полисов отказались признать нового македонского царя. Александр со своей армией совершает стремительный марш-бросок в Грецию, и практически без боя добивается повиновения. Греция вновь готова к походу на Восток. Однако, затевать большую войну, не обеспечив себе надежный тыл — безумие. Александр устремляется на Север, где покоряет трибаллов, иллирийцев и кельтов. Шахермайр (1986) пишет:

«Здесь мы впервые сталкиваемся с потосом Александра, с его стремлением к необычным действиям в духе Аристотелева аретэ. Когда такой потос охватывает творческую личность, подобную Александру, то у нее появляются гениальное прозрение и интуиция. ...Пока Александр торжествовал победу над иллирийцами, пришла страшная весть: восстала Греция, вступив в союз с Персией. ...Мятеж грозил разрушить все надежды Александра на великую войну с персами, более того, на его стремление занять ведущее положение в мире. ...Ведь Александр не был еще тем всепобеждающим героем, которым стал впоследствии. ...В двух следовавших друг за другом военных походах его армия предельно устала, но Александр все же сумел поднять дух воинов и заставить их двигаться форсированным маршем».

В Греции Александр явил миру другую сторону своей личности. При штурме Фив были убиты 6000 горожан, остальные — проданы в рабство, сам город — разрушен. Эллада испытала шок. Аристотель публично одобрил жестокость Александра, указав, что Фивы предали эллинский мир, подписав союзнический договор с Персией. Между тем, отношения македонца с греками стали еще более напряженными, чем раньше, так, Коринфский союз предоставил для похода только 7000 гоплитов и 600 всадников. Греки — ненадежные союзники, что вынуждает Александра оставить в Македонии половину своей армии. Надеяться же на победу в персидской войне можно было лишь в случае, когда «греки воспринимали Александра, как панэллинского гегемона и мстителя, а македоняне — как своего царя» (Шахермайр Ф., 1986). Начинается информационная война — организуется придворный лагерь, как самостоятельное подразделение. Для участия в походе приглашаются многочисленные «гости царя»: художники и философы, так приняли приглашение: атомисты — Анаклист и Пиррон; киники — Онесикрит и Анаксимен; платоники были представлены Каллисфеном, который становится официальным историком похода, призванным описать войну в духе панэллинской политики. Сам же Аристотель начинает борьбу на самом трудном участке, для чего переезжает в Афины, где возглавляет Академию. Двадцатидвухлетнему царю отводится роль нового Ахиллеса, официальным лозунгом, призванным сплотить эллинов, и вовлечь греков в войну, провозглашается — мщение.

«Однако Александр руководствовался не только высокими чувствами. Он знал, что пользуется духовным оружием в военных и политических интересах, пока ему это нужно, но отнюдь не собирался связывать с ним свою будущую деятельность» (Шахемайр Ф., 1986).

Начинается работа по созданию нового имиджа Александра, отнюдь не случайно он совершает целый ряд внешне необязательных, но имеющих символическое и даже сакральное значение поступков, о которых тут же становится известно в каждом греческом полисе. В Трое Александр приносит искупительную жертву на могиле Приама, а также жертву на могиле Ахиллеса, в то время, как Гефестион, подыгрывая царю, делает тоже самое на могиле Патрокла. После чего Александр забирает из храма Афины щит Ахиллеса и, по сути, провозглашает себя реинкарнацией величайшего из греческих воинов.

«Македоняне знали, что при переправе через пролив не встретят никакого сопротивления. ...Александр, теперь единственный потомок и наследник Ахилла, совершил возлияние на священном холме. ...После флотилия взяла курс к бухте, недалеко от Трои, где когда-то пристали ахейцы и устроили пристань для своих кораблей. Когда Александр приблизился к берегу, он бросил копье, и оно вонзилось в землю Азии. Затем он спрыгнул на берег и первым ступил на землю. Копье издавна считалось оружием, которое использовали боги для выражения своего отношения к поступкам людей. Поэтому «завоевание копьем» земли считалось даром богов. Так думал и Александр. Копье, вонзившееся в землю, служило для него великим символом. ...В последующие годы царь еще не раз предстанет перед нами, как мастер такой символики, которую не всегда можно было предугадать. Однако, именно этот первый символический жест царя нельзя назвать неожиданным. Разве не было пропагандистским актом, содержащим ответ на описанную Геродотом переправу персов через Геллеспонт, заранее обдуманное объявление войны до последнего воина. ...Почему мы остановились на этом эпизоде? Конечно, с военно-исторической точки зрения все это не имело никакого значения, но поступки царя позволяют нам глубже проникнуть в его душу. Впервые мы встречаемся с таким его качеством, которое впоследствии проявится еще не раз, — с серьезным отношением ко всему возвышенному и великому. ...В этом не следует видеть только театральные жесты, игру на публику» (Шахермайр Ф., 1986).

Во время войны в Малой Азии пропагандистская машина набрала обороты и начала работать в полную силу. Прежде всего, распространился слух, что Александр одерживает свои победы играючи, у воинов вдоволь еды и вина, местное население встречает македонцев цветами, а сам царь большое значение придает почитанию эллинского искусства. Скажем, как можно не умилиться рассказу о том, что в Фаселиде царь со своими друзьями украсил венками из цветов статую поэта и драматурга Теодекта, с творчеством которого его познакомил Аристотель. Возникает миф о добром, хотя и стесненном в средствах, Александре.

«В принципе Александр любил людей, но только до тех пор, пока они ему повиновались. ...Однако отсутствие денег заставляло его быть милостивым в первую очередь к тем, кто преподносил ему больше золотых венков и платил более значительную контрибуцию. Об этом многое могли бы рассказать купцы из Аспенда» (Шахермайр Ф., 1986).

Большое значение имели умело распространяемые слухи о необычайной везучести македонского царя, и о том, что, возможно, ему помогают сами боги.

«Сподвижники считали Александра отмеченным божественной рукой, и царь с удовольствием внимал всему этому. Его близкие друзья, прежде всего, Аристандр, которого считали лучшим прорицателем, отмечал чудесные примеры будущего успеха царя еще до начала похода: чудо «вспотевшего» изображения Орфея, опрокинутая статуя сатрапа на Геллеспонте, насланная Зевсом гроза в Сардах, указавшая место строительства храма, неблагоприятное для персов пророчество в Ликии. И, наконец, «чудо» послушно отступившего перед царем моря, впоследствии создавшего особую славу походу Александра. ...В этом романтическом предприятии, возможно, принимал участие Каллисфен. Именно он придал ему ореол бессмертия» (Шахермайр Ф., 1986).

Последний случай стоит рассмотреть более подробно. Во время перехода от Фаселиды к Памфилии основная дорога проходила через горный перевал, однако была еще узкая тропа вдоль берега моря. Тропа была много короче, но в то время господствовали южные ветры, нагоняющие приливные волны, затопляющие тропу. Большую часть войска Александр отправил в обход по горной дороге, сам же с небольшой свитой решил сократить путь, воспользовавшись тропой. Неожиданно ветер стих, македоняне смогли пройти по тропе без особых усилий, хотя временами им пришлось идти по пояс в воде. Впоследствии царь стал утверждать, что его поддерживали божественные силы, а окружение вторило своему царю. В результате родилась одна из самых сказочных историй — о том, как само море отступило перед Александром Великим. Об искусственном происхождении этого мифа, свидетельствует время его обнародования — труднейшая осада непреступной крепости города Тир, находившегося на остове. Казалось, что море защищает финикийский город от македонян, тут-то и распространился рассказ Каллисфена об «отступившем море».

«В его представлении, вырисовывается великолепная поэтическая картина. Вначале море грозно вспенилось, но затем, узнав своего повелителя, отступило перед ним, и смиренно легло у его ног. Не вызывает сомнения, что Каллисфен придал этому столь поэтически изображенному эпизоду мистический характер по желанию своего повелителя. Рассказывая об Александре, он использует выражения Гомера, описывающего морское путешествие Посейдона. Рассказ об этом «чуде» служил и своего рода подготовкой для последовавшего затем провозглашения Александра сыном Зевса-Аммона. В этом Каллисфен тоже преуспел» (Шахермайр Ф., 1986).

Впрочем, до осады Тира еще далеко, под руководством Аристотеля, несомненно, являвшегося истинным советником царя македонян, Александр продолжает укреплять свой авторитет. Это имеет важнейшее политическое и даже военное значение. Так, в сражении при Иссе в персидском войске сражались 30 тыс. греческих наемников, чьи доблесть и воинская выучка чуть было не решили исход битвы в пользу Дария. Напомним, что в войске македонян первоначально было вчетверо меньше греческих гоплитов. Выходило, что македонцы воюют с объединенной армией персов, греков и финикийцев, что, конечно же, было недопустимо. Горячая риторика Каллисфена и мудрые политические советы Аристотеля были направлены на раскол неофициально сложившейся антимакедонской коалиции, и миф об Александре, любимце богов, должен был сыграть в этом решающую роль. Не будем забывать, что в Малой Азии проживало большое количество эллинов — переселенцев из метрополии. За их симпатии тоже шла напряженная борьба.

«Гордий часто упоминается в греческих легендах. Эта древняя столица Фригии непосредственно связана с историей македонян. Достаточно вспомнить легенды о том, что предки фригийцев до их переселения в Малую Азию (между 1200 и 800 гг. до н. э.) жили в Македонии, здесь уже в исторические времена обнаруживали следы бригов. Характерно также, что место действия сказания о царе Мидасе связывают с Македонским Бермионом (именно здесь цвели знаменитые розы в «саду Мидаса»). В Малой Азии Гордий считался резиденцией всех фригийских царей, носивших имена либо Гордий, либо Мидас, где они благополучно правили после переселения. Известно, что рассвет этого государства приходится на VIII в. — время успешного царствования одного из Мидасов, захватившего ассирийскую территорию вплоть до Евфрата и приносившего посвятительные дары даже в Дельфы. Этот царь гордился своей древней боевой колесницей. ...Ее поводья были завязаны так хитро, что никто не мог развязать узел. А ведь существовало предание, что царем этой страны станет тот, кто сумеет развязать узел. В связи с этим возникла еще одна легенда об Александре. Когда он узнал о колеснице, то захотел ее увидеть, а увидев — развязать узел. Но узел не развязывался, и он применил силу. Это сделало Александра как бы наследником фригийских царей. Теперь он мог чувствовать себя их законным наследником. Этот эпизод очень подходил для пера Каллисфена. Но грек изменил рассказ. У него речь пошла не о Фригийском царстве, мало интересовавшем его читателей. Согласно Каллисфену, пророчество относилось не к Фригии, а ко всей Азии. Он придал этому эпизоду более драматическое звучание: царь у него разрубил узел мечом. Рассказу предшествовала прелестная легенда о сказочном Гордии, которую Каллисфен слышал от фригийцев. Большинство историков передавали легенду, придерживаясь версии Каллисфена» (Шахермайр Ф., 1986).

Разбор сражений при Гранике и Иссе в данной работе не входит в наши планы, однако стоит сказать, что, по мнению историков, своими победами Александр во многом обязан беспрецедентной стойкости простых воинов. Именно стойкость воинов, веривших в удачу и гений своего царя, оборачивали, казалось бы, проигранные сражения в блистательные победы. Дух войска не возникает сам по себе, он особенно силен там, где грамотно ведутся воспитательная работа и государственная пропаганда. Примером этому стала война с финикийцами, чьи суда составляли основу персидского флота.

«Финикийцы с готовностью выходили в море, как только возникала необходимость выступить против их заклятых врагов — греков. Они сражались с эллинами под Саламином, с афинянами под Эвримедонтом, со Спартой у Книда, а теперь (начиная с 334 г. до.н. э.) под руководством Мемнона и Фарнабаза воевали против Александра и Коринфского союза. ...Один за другим города склонялись перед Александром. Покорились Арад, Библ и тяжело страдавший от персов во время восстания сатрапий Сидон. Самый могущественный из городов — блистательный Тир — уже направил своих послов к Александру. Редкий случай в истории Финикии: все финикийские города проявили единодушие; поводом для этого было печальное событие — победа Александра при Иссе, вынуждавшая сдаться на милость победителя. Александр повел себя милостиво. В отличие от Греции, здесь он поддержал монархию, так как Восток не знал демократических и даже республиканских традиций. Александр утвердил всех местных городских князей, за исключением сидонского, вероятно, из-за его слишком очевидных связей с персами. Относительно Тира у Александра были свои планы...» (Шахермайр Ф., 1986).

Поведение Александра в отношении финикийских городов, по сути сдавшихся без боя, иллюстрирует политику, которой в дальнейшем македонец будет придерживаться на покоренных землях. Он проявил милость к сильным врагам, стремясь сделать из них верных союзников. И в тоже время назначил своего ставленника в Сидоне, жители которого из всех финикийцев испытывали к македонцам наибольшую приязнь. Можно сказать, что Александр в каком-то смысле придерживался правила «золотой середины»: быть мягким с сильными противниками, и сильным — со слабыми. Уместно вспомнить понимание платониками добродетели.

Другая участь ждала самый сильный финикийский город — Тир, и это тоже не было случайностью. Дело в том, что Финикия была связывающим звеном между Египтом, Персией, Грецией, Кипром и Сицилией, и далее на Запад, где уже набирал мощь Карфаген. Перефразируя крылатое выражение, возникшее во время пунических войн — Тир должен быть разрушен. Однако, как объяснить это грекам, финикийцам и самим македонцам? «Отдел пропаганды» проводит блистательную многоходовую комбинацию. Македонцы предъявляют первое обвинение, мол, Александру отказали в желании принести в Тире жертвы его покровителю Гераклу. К религиозному поводу тут же добавляется политическая претензия — ослепленные спесью горожане посмели предложить македонскому царю вместо вассальной клятвы союзный договор. Как бы под влиянием охватившего его вследствие вероломства финикийцев гнева, Александр выдвигает требование, заведомо неприемлемое для противника — полный отказ от флота. Война становится неизбежной. Жители Тира рассчитывали на неприступность городских стен, на мощь своего флота, усилившегося вернувшимися с Эгейского моря эскадрами, на помощь Карфагена, и других финикийских городов. Осада была долгой и мучительной для обеих сторон, тут-то и пригодилась для поднятия боевого духа войска и устрашения врагов легенда об «отступившем море», придуманная Каллисфеном, и рассмотренная нами ранее. Пригодился и сон, приснившийся Александру во время осады Тира. Царю во сне явился танцующий сатир, что толкователь снов Аристандос интерпретировал, как «sa Tyros — «твой Тир» (Томэ Х., Кэхеле Х., 1996). Неизвестно, приснился ли сатир Александру на самом деле, или же сюжет был придуман царем, однако не вызывает сомнения, что ученик Аристотеля был способен понять значение данного символа самостоятельно, опять же, вспомним, что Македония была центром дионисийских мистерий, а по приданию сатиры — спутники Диониса. Не вызывает сомнений так же, что войско должно было узнать о значении сновидения царя от штатного предсказателя Аристандоса, а Каллисфен приложил все свои усилия, чтобы растиражировать это событие по всему эллинскому миру.

«Остров с городом находился в полуторах километрах от материка. Александр, не имея флота, решил построить от материка до острова дамбу. ...Подавая воинам пример, он первым принес землю. Были согнаны рабочие из соседних стран, разрушены дома расположенного на материке городка Палетира (Старого Тира), чтобы добыть камни для строительства. В Ливане валили лес. Однако сопротивление тирского флота становилось все ожесточеннее, а море по мере удаления от берега — все более глубоким. Прибой у острова при затяжных западных ветрах не только затруднял работу, но и разрушал все уже построенное. Больше всего мешала работе не стихия, а люди. Здесь вступили в противоборство мастера, строящие дамбу, и жители Тира, старающиеся ее разрушить. Македоняне начали строить дамбу в начале января 332 г. до.н. э., весной того же года жителям Тира удалось в значительной мере ее разрушить и сжечь осадные машины. Александр сразу же приступил к строительству другой, более надежной дамбы. ...Но вот наступил день — вероятно, это была середина августа — ни ветра, ни волн. Это решило судьбу города. Вокруг него сосредоточились плавучие чуда техники. Со всех сторон летали снаряды, македоняне стремительно ворвались в гавань. Под ударами тарана рухнула стена. В этом месте высадился сам царь и его лучшие войска. Они штурмом взяли разрушенные стены, захватили башни и всю крепость. ...Война завершилась кровавой бойней. Теперь благочестивый царь мог выполнить свой замысел — принести в жертву своему предку Гераклу лучшую осадную машину и лучший корабль. ...Над Тиром учинили страшную расправу. Еще во время осады часть женщин и детей была переправлена в Карфаген. Сидонцам тоже удалось спасти несколько тысяч своих земляков. Некоторые вельможи вместе с царем и карфагенскими посланниками нашли убежище в святилище Мелькара и были помилованы. Остальных жителей продали в рабство, а способных носить оружие распяли на крестах вдоль всего побережья. Длившаяся семь месяцев война была триумфом новейшей для того времени техники. Завершилась она триумфом жестокости» (Шахермайр Ф., 1986).

После разгрома Тира войско Александра получило долгожданное подкрепление — греческих наемников, наряду с известием, что Афины перестали мечтать о выходе из Коринфского союза, это очень хорошее известие для царя. Войско эллинов двинулось в Египет. В Мемфисе жрецы храма Птаха сделали для македонского царя то же, что ранее делали для царя персидского — провозгласили его фараоном. Однако Александр не довольствуется титулами «Царя Верхнего и Нижнего Египта», «Избранника Ра и возлюбленного Амона», «наместника Гора», «Защиты Египта», «Сильного князя, захватившего чужие земли». Сначала он приносит жертву священному быку — Апису и прочим богам, противопоставляя себя в глазах египтян кощунственному проступку Каибиза, заколовшего Аписа. Далее распространяется слух, что оракул сообщил, что македонский царь рожден смертной женщиной от солнечного божества, и Александр отправляется за подтверждением своего божественного происхождения.

«Следует подробнее остановиться на паломничестве Александра к оазису Амона, так как сам царь придал этому, по сути, обычному событию, можно сказать, исключительное значение, а также потому, что это паломничество раскрывает саму суть его души. ...Ему казалось, что как египетские, так и вообще восточные, формы царской власти созданы специально для него. ...Почитание фараонов не шло дальше границ Египта. Авторитет Александра с провозглашением его фараоном не вырос ни у греков, ни у македонян. Однако в Египте бог пустыни Амон привлек внимание Александра. Царь надеялся, что с помощью культа Амона ему удастся перекинуть мост между восточной авторитарностью и греческой демократичностью. ...Культ его распространился на Сирию, Эфиопию и Ливию. ... Египетский Амон был принят эллинами-колонистами и вошел в число их главных богов. Его стали называть Аммоном и отождествляли с Зевсом, но в память о египетском происхождении его атрибутом остались рога овна. Больше всего греки почитали пророчества Аммона. Его культ распространился из Кирены по всей Греции. Почитание Пифии постепенно исчезало, а на смену ему пришло почитание Аммона. ...Ему надо было, чтобы приближенные признали божественность его власти, но прежде всего, чтобы Аммон дал ему возможность до конца уверовать в самого себя, облегчить этим грекам и македонянам веру в его гений и заставить их безоговорочно подчиняться ему. Слепо подчиняться живому человеку — такое требование чрезмерно. Скорее можно ждать, что люди поверят в Аммона, а вместе с ним и в его сына — Александра. Во всяком случае, вольномыслящим легче признать планы и притязания Александра, если они связаны с авторитетом могущественного бога-прорицателя. ...штаб Александра хорошо знал об истинных намерениях и надеждах царя. Хотя и неофициально, но о них информировали ионийские храмы, чтобы тамошние оракулы тоже дали соответствующие прорицания. Гонцы, которых Александр послал вперед, сообщили, конечно, не только о его приближении, но и о желаниях и надеждах царя» (Шахермайр Ф., 1986).

Бог Аммон, представленный человеком с бараньей головой и рогами, не подвел македонского царя. Ладья, на которой жрецы в сопровождении поющих женщин несли Аммона, остановилась подле Александра. Это и был — знак божественной воли. Позже, уже как сын бога, Александр посетил оракул, построенный вокруг истинной ипостаси Аммона — омфала. По обычаю посещение оракула носило приватный характер, царь задавал свои вопросы в присутствии бога и одного жреца. Таким образом, только от самого царя зависело, что станет известно о его вопросах и ответах оракула.

«О двух вопросах Александр рассказывал особенно охотно: они касались господства над миром и наказания убийц Филиппа. Аммону не составило труда пообещать царю мировое господство. Он делал это для каждого фараона... Именно на этом предсказании бога Александр основывал свои притязания на мировое господство. Авторитетом Аммона царь основывал свои собственные замыслы и сопровождающую их жестокость по отношению к сопротивляющимся государствам и отдельным лицам. Обнародовав второй ответ о наказании убийц Филиппа, царь надеялся освободить Олимпиаду от обвинений в подстрекательстве. ...Даже без специального запроса бог поведал ему то, о чем царь знал и без него: сын Аммона всегда останется непобедимым. Едва ли мы ошибемся, если представим, что при этих словах на губах Александра заиграла улыбка. ...Царь был очень доволен предсказаниями. Он щедро наградил жрецов и принес жертвы милостивому богу» (Шахермайр Ф., 1986).

С быстротой молнии информация о паломничестве Александра в Сифы разнеслась по Ойкумене, деятельный Каллисфен приукрасил ее рассказом об опасностях, которым македоняне подверглись в пустыне, и о том, как змеи или птицы указывали Александру верное направление, а чудесно начавшийся дождь спас путешественников от жажды. Наибольший интерес проявили ионийские греки, они сообщили, что в святилище Бранхидов неожиданно забил давно пересохший священный ключ. Такое же подтверждение пришло и от Эритрейской сивиллы. Еще в Мемфисе Александр принял послов из Малой Азии, явившихся подтвердить его божественное происхождение от Зевса. Под знамена сына бога встали не только эллины, но и их соседи: иллирийцы, фракийцы, трибаллы, скифы, и даже — кельты.

По нашему мнению, именно благодаря Аристотелю македонский царевич из обычного человека превратился в подлинного эллинского героя Александра Македонского — Великого. Однако, сформировавшись как личность, Александр вышел из-под влияния Аристотеля. Это было неизбежно, т.к. логика полученного воспитания неизбежно привела Александра к борьбе за статус царя-жреца, т. е. фокусированию в своих руках всей возможной власти. В роду Александра считали, что предки обладали безудержной энергией, например, дикая Эвридика. Таким образом, чертами характера Александр больше похож на Ахиллеса, нежели Геракла. В этом же секрет отказа Александра от следования узконациональным греческим интересам. Македонцы принадлежали эллинскому миру, но не были греками. Александр, завоевав Персию, стал думать о пространствах, как завоеватель и покоритель, что неизбежно привело его к понятию человечества в целом. Таким образом, для Александра перестало существовать различие между эллинами и варварами, являющееся принципиально важным для Аристотеля (Шахермайр Ф., 1986). Александр не рассматривал более благо греков как самоцель. Он считал, что покоренные им народы — лишь средство реализации его мечты, построения всемирной империи. Сознавая грандиозность собственного замысла, Александр хотел стать единственным мерилом всех вещей — божественным императором. Позже, в средневековой Европе, подобную историю повторят другие короли-жрецы — Меровинги.

Шахермайр ключевым моментом видит попытку Александра ввести ритуал проскинезы, возникший у персов еще при царе Кире. Уже тогда ритуал носил транскультуральный характер, так как поцелуй отвечал иранской традиции, а падение ниц — древневосточной, пришедшей через Вавилон и Асирию из Египта. Этот синтетический ритуал должен был означать величие царя. Жителям Востока падение ниц казалось естественным, македонянам и грекам представлялось нелепостью кланяться другому человеку, когда они и перед богами-то склонялись разве что при большом несчастье, прося их о помощи. Да и отношение их к бессмертным было, с одной стороны, слишком доверительным, а с другой — слишком скептическим для того, чтобы падение ниц воспринималось как естественная форма обращения даже к богам. Что касается царя, то он был у них «первым среди равных». Никакого принципиального различия между ним и окружающими быть не могло. Равное отношение к подданным и простота нравов в глазах эллинов были высшими добродетелями правителя. В свете таких представлений церемониал проскинезы выглядел совершенно невозможным. Что же заставило Александра добиваться введения ритуала проскинезы? Можно предположить, что он стремился сблизить культуры Востока и Запада. Признание или непринятие проскинезы было символом противостояния мира свободного миру рабства. Отмена проскинезы для восточных подданных означала бы, что высшей ценностью мировой державы станет свобода, это открывало бы персам путь к западной демократии, и способствовало бы выполнению планов Аристотеля. Однако Александр вовсе не хотел этого. Ему требовалось безусловное подчинение всех и вся. Он уже много лет искал такую форму государства, которая больше соответствовала бы его личности и новым сложившимся взаимоотношениям. Общение с персидской знатью, жрецами различных религий и культов привело Александра к идее всемирной империи. С помощью проскинезы он сразу же хотел превратиться в «Великого царя эллинов» и получить таким образом даже не божественные, а более чем божественные права не только для себя, но и для всех своих потомков.

Шахермайр (1986) указывает, что это самый смелый, гениальнейший из всех планов Александра, который, несмотря на неудачу, был шедевром психологического расчета. Решающие события должны были произойти на одном из ночных пиров, которые Александр использовал для психологической обработки самых близких своих сподвижников (много позже то же самое будет делать Иосиф Сталин, выматывая своих сподвижников долгими ночными «ужинами», с целью окончательного подавления их воли). Подготовка была самая тщательнейшая, о чем свидетельствует, что Александр поручил ее Гефестиону, который лично беседовал с каждым из приглашенных гостей, согласовывая, как будет протекать церемония.

Было задумано следующее — царь будет пить за здоровье каждого из гостей по кругу. Сначала он поднесет золотую чашу к своим устам, а затем пошлет ее тому, кого чествует. Тот должен подняться, подойти к алтарю, опорожнить там чашу, затем пасть ниц и, наконец, обменяться с царем поцелуем в уста. Важная деталь — алтарь с горящим на нем огнем.

Заратустра учил:

«Огонь — это высшая сила, он окружает мир и проникает в него. Все живет только тем, что горит, и о всем горит один и тот же небесный огонь. Человек также живет одной этой силой, и воля его, и разум суть проявления этого небесного огня, который действует в нем, через него, из него».

Огонь есть воплощение высшего божества, а царь — есть отражение этого огня. Склоняясь перед царем, персы склонялись перед божественным огнем и самим богом. Исследователи пишут, что ритуал проскинезы был направлен только на «покорение эллинов», однако это неверно. Задуманное Александром действо было попыткой убить двух зайцев сразу. Понимание этого приходит через анализ геометрии событий той роковой для Каллисфена ночи. Шахермайр (1986) приводит описание сцены царской аудиенции на одном из барельефов в Персеполе. Пришелец уже поднялся после падения ниц, но спина его все еще согнута. В этот момент он посылает царю воздушный поцелуй. Между ним и владыкой стоят две подставки со священным огнем. Таким образом, видно, что во время церемонии проскинезы персы кланялись царю и огню одномоментно. А сам ритуал имел сакральный смысл раскрытия божественной огненной природы царя.

В ритуале, организованном Александром, царь находился рядом с алтарем. Таким образом, персы должны были падать ниц перед царем-человеком, в то время как божественный огонь горел рядом. Сакральность ритуала заключалась в том, что Александр из царя как отражение божественного огня превращался в царя-Бога. Греки же должны были склониться пред алтарем, а не перед Александром. Это, с одной стороны, было призвано помочь сломить сопротивление эллинов перед ритуалом, а, с другой стороны, призвано было стать ритуалом принятия другой веры, в которой не было места богам-олимпийцам.

С учетом того факта, что Демокрит вслед за Гераклитом учил, что человеческая душа есть по своей природе огонь, можно предположить, что в реформе ритуала проскинезы самое активное участие приняли философы-атомисты (материалисты). Демокрит, как известно, отрицал богов, и его последователям было особенно симпатично подменить религиозно-мистический ритуал обрядом почитания власти, по сути, театральным приемом.

Ночь, когда Александр сделал попытку ввести ритуал проскинезы, является одним из ключевых моментов европейской истории. Если бы все случилось так, как было задумано, то с большой долей вероятности, осуществился бы и весь план построения мировой империи. Однако, на деле события развивались отнюдь не по сценарию Александра, и причиной тому стал Каллисфен.

Надо сказать, что философ обычно отказывался от посещения ночных пиров и Александр был вынужден с этим мириться. Племянник Аристотеля вел праведную жизнь: был умерен в еде, скромно одевался, не участвовал в праздных увеселениях. Большую часть времени Каллисфен занимался с «пажами» — потомками знатных македонских родов, присланных для прохождения ритуальной службы подле царя. Участие Каллисфена в ритуале проскинезы было важным для укоренения этого обычая, поэтому Гефестион по приказу царя приложил все усилия, способствующие присутствию Каллисфена на пиру. Думается, что и сам Каллисфен, узнав о планах царя на эту роковую ночь, имел все намерения быть там и сорвать эти планы. Он сразу же увидел истинный смысл задуманного, как и понял, что это вызов, брошенный атомистами не только ему лично, но и всей школе платоников.

Шахермайр (1986) так описывает произошедшее:

«Вот наступает минута, которой ждали с таким напряжением. Царь уже поднял свой кубок. Первым, за кого он пьет, и первым, кто исполняет ритуал, оказывается наверняка Гефестион. За ним следуют другие. Сперва, по-видимому, македоняне, за ними греки, потом иранцы. Но вот наступает очередь одного из самых упрямых людей — Каллисфена. Его пригласил Гефестион, а возможно, и сам царь. Александр пьет за его здоровье. Ученый поднимается, подходит к алтарю. И в эту минуту Александр оборачивается к Гефестиону, как будто для того, чтобы перемолвиться с ним словом. Был ли царь не уверен в греке и старался не заметить, с какими отступлениями будет исполнена церемония? А Каллисфен медлит, выпивает кубок, затем, так и не совершив коленопреклонения, приближается к царю. Заметил Александр или предпочел не заметить то, что увидели все? Вот он уже милостиво склоняется для поцелуя, но тут какой-то льстец выкрикивает: «Не дари, о царь, поцелуй тому, кто не почтил тебя». Царь в смущении; он не слишком царственен в ту минуту и отказывает в поцелуе. Тогда Каллисфен громко заявляет: «Что ж, значит одним поцелуем меньше». ...церемония продолжалась, невзирая на дерзость Каллисфена. Но настроение переменилось. То, что сначала казалось торжественным и отчасти завораживало даже недовольных, теперь воспринималось, как дешевый спектакль. Простое слово Каллисфена освободило умы от тяжкого давления царской воли. Александра окатило волной неодобрения. А когда какой-то перс — возможно, толстяк — неловко преклонил колена, кто-то из македонян и не подумал сдерживать смех. Неожиданное это происшествие, выражение затаенной насмешки на большинстве лиц, по-видимому, окончательно вывели из себя Александра».

Последовавшую сцену практически все биографы македонца называют одной из самых безобразных его выходок. Гнев душил царя, он чувствовал отчаяние от неудачи своего грандиозного замысла, одна реплика уничтожила его мечту, сделала бессмыслицей все его усилия. И Александр излил свою ярость на окружающих! Каллисфен же был подчеркнуто спокоен, все, что он позволил себе — это легкое удивление: «Ты не Бог, Александр!». И Александр понял, что даже его ярость на руку философу, ибо в глазах присутствовавших она не только не подчеркивает его божественности, но, напротив, укрепляет их в мысли о слабости царя.

От какого же поцелуя отказался Каллисфен? В классическом персидском ритуале совершивший проскинезу посылал царю воздушный поцелуй — знак своей любви и преданности. Особо близких родичей и самых важных сподвижников персидский царь целовал в уста, после чего человек считался «родичем царя», таким образом, проскинеза — это еще и обряд побратимства. Александр хотел связать узами побратимства своих самых близких вельмож, даря им царский поцелуй. Именно от побратимства с царем так вызывающе отказался Каллисфен, продолжив традицию, согласно которой настоящий мудрец брезгует объятиями власти, ибо кесарю — только кесарево и не более того.

Шахермайр не скрывает своей нелюбви к Каллисфену, но даже он вынужден подчеркнуть, что Каллисфен сделал очень много для прославления Александра среди эллинов, особенно, если учесть бытовавшие в Греции антимакедонские настроения.

«И все-таки ритор сильно переоценил свои заслуги. Он стал считать, что царь больше обязан его перу, чем македонским мечам... Если раньше воззвания Каллисфена прославляли божественного вождя всех эллинов, то теперь он славил национальную гордость греков, идею человеческого достоинства и свободы. Это вызвало недовольство царя и чрезвычайно возвысило Каллисфена в глазах македонян. До сих пор из всех македонян он был близок разве что царским «пажам», учителем которых он был. Но когда одно его дерзкое слово решило судьбу проскинезы, Каллисфен стал считаться самым отважным человеком не только при дворе, но и во всем лагере. Самые отчаянные рубаки не отрицали, что он отважился на то, на что они уже не осмеливались. Каллисфен почувствовал себя выразителем общественного мнения, защитником свободомыслия, противостоящего произволу и тирании» (Шахермайр Ф., 1986).

Александр тщательно готовит свою месть. Он решает дискредитировать философа в глазах своего близкого окружения. На одном из ночных пиров, куда вновь приглашают Каллисфена, он поручает тому сказать две речи, противоположные по своему смыслу: похвалу и критику македонян. Первая вызвала шквал оваций и криков восхищения, вторая же расстроила слушателей. Услышавшие суровую правду о себе, македонцы предпочли оскорбиться. Что им еще оставалось делать? Признать свою слабость, сознаться пусть даже только самим себе, что они — македонские аристократы — превратились в слуг филиппова сына, было не только больно, но и опасно. Кто такой этот философ, чтобы резать в глаза правду матку?!

Шахермайр в событиях того вечера видит победу Александра и поражение Каллисфена, нам видится противоположное. Каллисфен понимал, что Александр не простит ему «отказа от одного поцелуя», философ чувствовал — в его распоряжении осталось очень мало времени, он решает действовать самым решительным образом, и совершает, казалось бы, невозможное — разрушает пропагандистский аппарат македонского царя. Слишком долго мир верил всему, что говорил Каллисфен, если же Каллисфен не более чем болтун-ритор, то, следовательно, и его словам веры нет, в независимости от того, когда эти слова сказаны и о ком они сказаны. Превратив себя в мишень для насмешек и ненависти, Каллисфен нанес смертельную рану мифу о «божественном, не знающем поражений Александре».

Взбешенный Александр окончательно теряет здравый смысл и придумывает заговор «пажей». Это был поистине немыслимый шаг, но, как видится, царь вновь попытался убить одной стрелой двух зайцев.

Институт царских «пажей» был введен Филиппом, как очень важный инструмент внутримакедонской политики. В пажи отбирались юноши из самых знатных македонских родов, они несли службу подле царя, подчинялись только царю, несомненно, они были заложниками, но и царь был их заложником. Юноши должны были заботиться о царе и день и ночь: они прислуживали на пиру, при умывании, за одеванием. «Пажи» были ближе к телу царя, чем даже телохранители. Они не были слугами, считалось, что царь им за отца, и они проходят воспитание при дворе. Филипп приглашал для обучения этих юношей самых лучших педагогов, самых блистательных ученых. Отсюда знакомство македонского офицерского корпуса с Гомером и Еврепидом, с греческой наукой и мифологией. В будущем «пажей» ждала самая блистательная карьера. Так, в войске Александра своеобразный походный лицей возглавлял не кто иной, как Каллисфен.

Официальная версия событий такова. Однажды на охоте один из мальчиков, Гермолай, так увлекся, что нанес смертельный удар копьем кабану, в которого якобы уже целился сам Александр. Разгневанный царь приказал выпороть провинившегося перед строем его товарищей. Это было немыслимое оскорбление и новый «тест» для македонской знати. Царь Филипп, бывало, наказывал «пажей», но это было отцовское рукоприкладство. Александр же наказал Гермолая как слугу-простолюдина. Воспитанный на лучших примерах греческой культуры, юноша не стерпел бесчестия и вместе с пятью товарищами задумал убить деспота. До этого печального события македонцам и в голову не приходило видеть в своем патриархальном царе тирана, теперь все вдруг переменилось. Вспомним, не прошло и месяца с ночи убийства Клита, совсем недавно царь взял в жены Роксану, оскорбив тем самым все македонские семьи. Юноши чувствовали ужасающее напряжение, посредством которого сдерживались взрослые. Как часто бывает, личная обида из-за наказания товарища переполнило чашу терпения. Мальчики-войны чувствовали себя борцами с тиранией, что позже хорошо сформулировал в своем последнем слове Гермолай.

Заговор был обречен на неудачу, и причиной тому было отнюдь не предательство, а то, что сам заговор возник вследствие тщательно рассчитанной провокации царя. Александр выбрал жертву, время и место. После чего ему оставалось лишь схватить бунтовщиков. Раскрытие заговора «пажей» дало царю желанный повод для решительных действий, как в отношении македонской знати, так и в отношении Каллисфена. Главный зачинщик — Гермолай — был одним из любимых учеников Каллисфена, царь это знал и учитывал. Палачи пытками старались вырвать у заговорщиков свидетельства о непосредственном руководстве заговора и подстрекательстве со стороны Каллисфена. Мальчики, однако, не поддались на это, мужественно выдержав все мучения, тем не менее, официально было заявлено, что «пажи» подтвердили причастность Каллисфена к заговору. Это развязало царю руки, и уже в Бактрах Каллисфен был заключен в оковы.

Александр гневно сообщал Антипатру: «Македоняне побили «пажей» камнями, но софиста я накажу сам, а вместе с ним и других, которые послали его и дают в городах прибежища моим тайным врагам». Это была явная угроза Аристотелю и Афинам, как оплоту свободы. Александр обещал Антипатру, что Каллисфена доставят в Грецию, где он предстанет перед Коринфским судом. Однако это был очередной обман. Александр давно пришел к выводу, что Каллисфену не только нельзя позволить вернуться на родину, но и нельзя оставить его в живых. Все время похода он так успешно прославлял Александра среди эллинов, что перемена его взглядов имела бы самые печальные последствия для царской политики в Греции. Вот почему он должен был исчезнуть и не как мученик или преступник, а просто как больной человек.

Только через семь месяцев Каллисфен был убит по приказу Александра, при этом официальная версия гласила, что узник умер от ожирения и вшей. Трудно представить большее оскорбление для философа, видевшего высшую ценность в искусстве умеренности. Впрочем, и про самого Александра будут говорить, что он умер от лихорадки, вызванной безудержным пьянством. Совпадение? Думается, что нет. Правду мог бы поведать еще один участник событий. Возможно, долгие месяцы заточения Каллисфен играл роль заложника приманки, с помощью которой Александр хотел вынудить Аристотеля приехать к нему в ставку. Неизвестно, состоялась ли встреча учителя и ученика, так, Шахермайр, ссылаясь на косвенные свидетельства, пишет, что Аристотель участвовал в индийском походе, но если это так, и даже если это так, то роль философа была уже другой, нежели та, которую выполнял Каллисфен.

После казни Каллисфена пост «министра пропаганды» отходит Онесикриту, в лице которого объединились мореход и философ.

«Его толкование личности Александра не было связано с проповедью панэллинизма. Писатель стремился передать непосредственные впечатления свежего человека, которые он вынес из общения с царем. Придерживавшийся философии киников, Онесикрит еще во время похода начал делать наброски к своей книги. Будучи во время плавания по Нилу навигатором адмиральского судна, которым командовал Александр, он читал свои заметки царю. Космополитические взгляды Онесикрита больше подходили ко второй половине похода, чем устаревшие воззрения Каллисфена. ...Поэтому Онесикриту царь казался именно тем, кем он (как по внутренним побуждениям, так и из соображений государственной пользы) и хотел казаться, а именно благодетелем и пастырем человечества, стоящим над нациями, Гераклом и Киром одновременно» (Шахермайр Ф., 1986).

Македоняне впервые с начала персидской компании терпят сокрушительное поражение в информационной войне. Попробуем, абстрагировавшись от оценок античных авторов, посмотреть на события последних лет жизни Александра. Мы увидим череду блестящих военных и политических побед, обеспеченных подвижническими усилиями царя. Гений Александра раскрывается во всем своем величии. Теперь откроем воспоминания современников и труды биографов — поражение в Индии, гибель по вине царя многих воинов в походе через пустыню, безудержные финансовые траты, и, как финал, смерть от пьянства. Однако до финала еще далеко, царь и его новые советники затевают глобальные государственные реформы. Намечена реконструкция армии, куда должны влиться десятки и сотни тысяч персов и финикийцев, навсегда, тем самым, отодвинув на второй план греков. Провозглашается государственная программа: «Уравнивание», в рамках которой должно состояться политическое уравнивание победителей и побежденных. Дальше — больше, следующая программа «Слияние», призвана смешать все нации воедино. Как много позже сделает другой «отец народов», Александр наметил заселить Грецию персами, Аравию — финикийцами, а греков равномерно распределить по всей территории своей необъятной империи. Как ни парадоксально, но в этих своих безумных планах Александр являет себя последовательным платоником.

В.Ф. Асмус (1976) пишет:

«В государстве Платона не только «рабочие» напоминают рабов, но и члены двух высших классов не знают полной и истинной свободы. Субъектом свободы и высшего совершенства у Платона оказывается не личность и даже не класс, а только все общество, все государство в целом ...Всем дурным формам государства Платон противопоставляет утопию, или проект наилучшего государства и правления. Этим государством руководят, как в олигархии, немногие. Но, в отличие от олигархии, этими немногими могут стать только лица, действительно способные хорошо управлять государством: во-первых, в силу природных к тому задатков и одаренности; во-вторых, вследствие долголетней предварительной подготовки. Основным принципом идеального государственного устройства Платон считает справедливость. Каждому гражданину государства справедливость отводит особое занятие и особое положение. Господство справедливости сплачивает разнообразные и даже разнородные части государства в целое, запечатленное единством и гармонией. ...Сам Платон говорит об этом наияснейшим образом. «Законодатель, — поясняет он, — заботится не о том, чтобы сделать счастливым в городе (т. е. в городе-государстве, в полисе. — В.А.) особенно один какой-нибудь род, но старается устроить счастье целого города, приводя граждан в согласие убеждением и необходимостью... и сам поставляет в город таких людей, не пуская их обращаться, куда кто хочет, но располагая ими применительно к прочности города» [Госуд., VII, 519 Е — 520 А]».

Аристотель уже опубликовал свою критику идеального государства Платона, но его бывшему ученику нет больше дела до представлений главы Академии. Камнем преткновения стал призыв Аристотеля к «единству в многообразии». Философ видел необходимость развития местного самоуправления — путь каждый отдельный полис сам выбирает лучшую для него форму государственного устройства. Для Александра это неприемлемо. По его мнению, лишь абсолютная монархия способна обеспечить целостность и процветание империи.

Аристотель видел, что ужасная химера мировой Империи начинает воплощаться в жизнь. Философа охватывал ужас при одной мысли, что может произойти с эллинским миром после смерти Александра? Он понимал — есть реальная опасность прихода страшнейшей тирании, которая погубит цивилизацию. И неважно, кто станет Императором: македонец, грек или перс. Сама логика александрийской империи, как типа государства, неизбежно приведет к печальному финалу. Говоря об этих, казалось бы иррациональных, страхах Аристотеля, необходимо отметить, что во многом философ оказался прав, история Римской империи, подарившая миру Нерона и Калигулу, подтвердила правоту величайшего мыслителя античности. Как должен был поступить Аристотель?.. Отвечая на этот вопрос, следует помнить, что титулы «царь царей», «фараон» ничего не говорили эллинскому сердцу, это были титулы повелителей чужих народов. Да и сам термин «царь» (по-гречески басилевс) греки толковали скорее как вождь, князь — военный предводитель некоего народа, достаточно ограниченный в своих правах и возможностях ревностью родовой аристократии, с одной стороны, и обычаями народовластия — с другой. Важным представляется понимание того, что власть в греческой культуре лишена сакральности. Какой же титул дает нам возможность понять, кем видели греки Александра? В греческой политике человек, захвативший власть в силу своих достоинств и опирающийся на военную силу для удержания своей власти, именовался «тираном». Для граждан греческих полисов Александр Великий был обычным Тираном. Именно так воспринимал своего воспитанника и Аристотель. Популярный лозунг «Смерть Тирану!» подсказывал решение проблемы.

Как Аристотель поступил на самом деле?.. Мы не знаем этого доподлинно, и, по всей видимости, не узнаем никогда... Однако по эллинскому миру ходила одна легенда, гласившая, что истиной причиной смерти Александра стал яд, данный ему полководцем Антипатром по совету Аристотеля. Косвенным доводом в пользу этой легенды является уход философа с поста главы Академии, его отъезд из Афин и скорая смерть от «легкой и непродолжительной болезни».

И.А. Ефремов конструирует свою точку бифуркации — развилку, предопределившую всю дальнейшую жизнь Александра. Иван Антонович в качестве главной причины видит отказ царя от любви, а, следовательно, — от жизни. Позволим себе большую цитату.

Таис бросилась в темную воду ночной реки. Внезапно она услыхала мерные четкие всплески сильного и умеющего хорошо плавать человека. Гетера нырнула, рассчитывая под водой выйти на середину стрежня и, миновав его, вторым нырком уйти в заводь, где находилась тростниковая пристань и ждала ее терпеливая, как хищник, Эрис. В глубине вода оказалась прохладнее, Таис проплыла меньше, чем думала, поднялась на поверхность и услышала негромкое: «Остановись, кто ты?», сказанное с такой повелительной силой, что афинянка замерла. Голос как будто негромкий, но глубокий и могучий, словно приглушенный рык льва. Не может быть!

— Что ты молчишь? Не вздумай нырять еще раз!

— Ты ли это, царь? Ты ночью один в реке? Это опасно!

— А тебе не опасно, бесстрашная афинянка? — сказал Александр.

— Кому я нужна? Кто будет искать меня в реке?

— В реке ты не нужна никому, это верно! — рассмеялся великий македонец. — Плыви сюда. Неужели только мы с тобой изобрели этот способ отдыха? Похоже!

— Может быть, другие просто хуже плавают, — сказала Таис, приближаясь на голос царя, — или боятся демонов ночью в чужой стране.

— Вавилон был городом древнего волшебства задолго до персидских царей, — Александр протянул руку и дотронулся до прохладного плеча гетеры, — в последний раз я видел тебя нагой лишь на симпосионе, где ты поразила всех амазонским танцем.

Таис перевернулась на спину и долго смотрела на царя, едва пошевеливая раскинутыми руками и забросив на грудь массу тяжелых, будто водоросли, черных волос. Александр положил на нее ладонь, источавшую теплую силу.

— Отпусти себя хоть раз на свободу, царь, — помолчав, сказала Таис, в то время как течение реки сносило их к мосту.

— С тобой? — быстро спросил Александр.

— И только со мной. После поймешь, почему...

— Ты умеешь зажигать любопытство, — ответил завоеватель Азии с поцелуем, от которого оба ушли под воду.

— Плывем ко мне! — приказал Александр.

— Нет, царь! Ко мне! Я — женщина и должна встретить тебя убранной и причесанной. Кроме того, за тобой во дворце слишком много глаз, не всегда добрых. А у меня — тайна.

— И ты сама — тайна, афинянка! Так часто оказываешься ты права, будто ты мудрая пифия, а не покорительница мужчин.

Они вовремя отвернули от течения, несшего их на наплавной мост, и приплыли в тихую заводь, где Эрис, мечтавшая, глядя на звезды, вскочила с шипением и быстротой дикой кошки.

— Эрис, это сам царь-победитель! — быстро сказала гетера. Девушка опустилась на колени в почтительном поклоне. Александр отказался от предложенной накидки, пошел через проулок и сад, не одеваясь, и вступил в слабо освещенную переднюю комнату во всем великолепии своего могучего тела, подобный Ахиллу или иному прекрасному герою древности. Вдоль стен здесь по вавилонскому обычаю были пристроены удобные лежанки. Таис приказала обеим служанкам вытереть, умостить и причесать царя, что и было выполнено с волнением. Афинянка удалилась в свою спальню, бросила на широкое ложе самое драгоценное покрывало из мягкой голубой шерсти таврских коз и скоро явилась к царю во всем блеске своей удивительной красоты — в прозрачном голубом хитоне с бирюзовым венчиком — стефани в высоко зачесанных волосах, в берилловом ожерелье храма Кибелы.

Александр привстал, отстраняя За-Ашт. Гетера подала обеим рабыням знак удалиться.

— Ты хочешь есть? — спросила она, опускаясь на толстый ковер. Александр отказался. Таис принесла вычурную персидскую чашу с вином, разбавила водой и налила два походных потериона из зеленого кипрского стекла. Александр со свойственной ему быстротой поднял кубок, чуть сплеснув.

— Афродите! — тихо сказал он.

— Подожди, царь, одно мгновение! — Таис взяла с подноса флакон с пробкой из розового турмалина, украшенный звездой — это мне, — шепнула она, отливая три капли в свое вино, — а это тебе — четыре...

— Что это? — без опаски, с любопытством спросил македонец.

— Дар Матери Богов. Она поможет тебе забыть на сегодня, что ты царь — владыка и победитель народов, снимет бремя, которое ты несешь с той поры, как снял щит Ахила в Трое!

Александр пристально посмотрел на Таис, она улыбнулась ему с тем неуловимым оттенком превосходства, который всегда привлекал царя. Он поднял тяжелый стеклянный сосуд и без колебаний осушил жгучее и терпкое питье. Таис налила еще, и они выпили во второй раз.

— Отдохни немного! — Таис повела Александра во внутреннюю комнату, и он растянулся на необычной для женщины постели, с тюфяком, сшитым из шкур леопардов.

Таис села рядом, положив горячую ладонь на его плечо. Оба молчали, чувствуя неодолимость Ананки (судьбы), привлекавшей их друг к другу.

Таис испытала знакомое ей ощущение пламени, бегущего вверх по ее спине, растекающегося по ее спине и животу. Да, это было то страшное зелье Реи-Кибелы! На этот раз она не испугалась.

Стук собственного сердца отозвался в голове гетеры ударами дионисийских бубнов. Ее сознание начало раздваиваться, выпуская на свободу иную Таис, не человеческое существо, а первобытную силу, отдельную и в то же время непостижимо слитую со всеми, до крайности обостренными чувствами. Таис, застонав, выгнулась дугой и была подхвачена мощными руками Александра...

Сквозь глухое покрывало сна Таис слышала неясный шум, сдержанные восклицания, удаленный стук. Медленно приподнялся на локте, открывая глаза, Александр. Голоса слышались все громче. Леонтикс, Гефестион, Черный Клейт — гетера узнала их всех. Друзья и охранители царя замерли на пороге, не смея войти в дом.

— Гефестион! — зычно позвал вдруг Александр. — Скажи всем, чтобы шли к воронам. И ты тоже! Не сметь тревожить меня, хотя бы Дарий шел к городу!

Торопливые шаги по лестнице были ответом.

Великий полководец опомнился лишь поздно вечером. Он потянулся, глубоко вздохнув, потряс головой. Таис выскочила из комнаты и вернулась с охапкой одежды, которую молча положила перед царем.

— Моя! — с удивлением воскликнул Александр. — Кто привез?

— Они! — коротко ответила Таис, молчаливая и сосредоточенная, подразумевая примчавшихся на взмыленных конях друзей македонца, носившихся по всему городу в поисках своего царя.

Эрис и За-Ашт успели рассказать ей о страшном переполохе, поднявшемся поутру. Когда Александр не вернулся с купания.

— Как же сумели разыскать меня тут? — недоумевал Александр.

— Это Леонтикс догадался. Он знал, что я купаюсь по ночам в Ефрате, услыхал, что ты тоже плаваешь в реке...

Александр негромко рассмеялся.

— Ты опасна, афинянка. Твое имя и смерть начинаются с одной и той же буквы. Я почувствовал, как легко умереть в твоих объятиях. И сейчас я весь очень легкий и как будто прозрачный, без желаний и забот. Может быть, я — уже тень Аида?

Таис подняла тяжелую руку царя и прижала к своей груди.

— О нет, в тебе еще много плоти и силы! — ответила она, опускаясь на пол к его ногам.

Александр долго смотрел на нее и наконец сказал:

— Ты — как я на поле битвы. Та же священная сила богов наполняет тебя. Божественное безумие усилий. В тебе нет начала осторожности, сберегающей жизнь...

— Только для тебя, царь!

— Тем хуже. Я не могу. Один раз я позволил себе побыть с тобой, и сутки вырваны из моей жизни начисто!..

— Я понимаю, не говори ничего, милый, — впервые Таис назвала так царя, — бремя Ахиллова щита!

— Да! Бремя задумавшего познать пределы Ойкумены!

— Помню и это, — печально сказала Таис, — я больше не позову тебя, хоть и буду здесь. Только и ты тоже не зови. Цепи Эроса для женщины куются быстрее и держат крепче. Обещаешь?

Александр встал и, как пушинку, понял Таис. Прижав к широкой груди, он долго держал ее, потом вдруг бросил на ложе. Таис села и, опустив голову, стала заплетать перепутавшиеся косы. Внезапно Александр нагнулся и поднял с ложа золотую цепочку со звездой и буквой «мю» в центре.

— Отдай ее мне на память о том, что случилось, — попросил царь. Гетера взяла свой поясок, задумалась, затем, поцеловав украшение, протянула Александру.

— Я прикажу лучшим ювелирам Вавилона в два дня сделать тебе другую. Из драгоценного красного золота со звездой о четырнадцати лучах и буквой «кси».

— Почему «кси»? — недоумевающее вскинулись длинные ресницы Таис.

— Запомни. Никто не объяснит тебе кроме меня. Древнее имя реки на которой мы встретились, — Ксаранд. В Эросе ты подобна мечу — ксифосу. Но быть с тобой мужу — эпи ксирон эхестай, как на лезвии бритвы. И третье: «кси» — четырнадцатая буква в алфавите...

Глаза афинянки опустились под долгим взглядом царя, а побледневшие щеки залились краской.

— Посейдон-земледержец! Как я хочу есть! — сказал вдруг Александр, с улыбкой глядя на гетеру.

— Так идем, все готово! — встрепенулась афинянка. — Потом я провожу тебя до южного дворца. Ты поедешь на Боарнегосе, я — на Салмаах...

— Не надо. Пусть едет со мной один из твоих стражей — тессалийцев.

— Как тебе угодно!..

...Уединившись в своей спальне, Таис вышла лишь к вечеру и приказала Эрис принести киуры из запасов, которые они сделали с незабвенной Эгесихорой еще в Спарте.

Эрис протянула руку и слегка коснулась горячими пальцами запястья афинянки.

— Не трави себя, госпожа, — сказала черная жрица.

— Что ты знаешь об этом? — грустно и убежденно ответила гетера. — Когда бывает так, то Гея неумолима. А я не имею права позволить себе иметь дитя будущего владыки Ойкумены.

— Почему, госпожа?

— Кто я, чтобы родившийся от меня сын стал наследником великой империи? Кроме плена и ранней смерти, он ничего не получит от судьбы, игравшей всеми, кто таит думы о будущем, все равно — темные или светлые.

— А девочка?

— Нельзя, чтобы божественная кровь Александра испытала жестокую судьбу женщины!

— Но дочь должна быть прекрасной, как сама Афродита!

— Тем хуже для нее.

Гениальность этой сцены заключается в безукоризненно точном следовании мифологической традиции. Ефремов, по сути, повторяет легенду о рождении другого короля-жреца — Меровея. Франки верили, что когда жена вождя Клодио, будучи уже беременной, пошла купаться в море, там ею овладел «зверь Нептунов, на Квинотавра похожий». В результате этого происшествия родился мальчик, в жилах которого текла не только франкская кровь, но и загадочного морского чудовища. Именно примесь божественной крови наделила Меровея качествами, позволившими стать королем-жрецом и основать династию, право на власть, которой не оспаривала даже Католическая Церковь. М.Л. Серяков (2004) считает, что имя Меровей созвучно словам «мать» и «море». Отметим, что, несмотря на низвержение династии «ленивых королей», вплоть до сего дня монархи с гордостью указывают Меровингов среди своих предков, а образ «длинноволосых королей» превратился в архетип. Нам видится, что Ефремов подталкивая читателя к размышлению, что могло бы произойти, если бы у Александра и Таис родился ребенок, намеренно дает подсказки. Первое — Меровей мог бы оказаться не франкским, а эллинским королем. Второе — учитывая личность Таис, наследник Александра мог бы повернуть мир в сторону построения «цивилизации партнерства», и, тем самым, возродить на земле «Золотой век». Скептики могут возразить, что это чересчур смелое предположение. На это заметим, что Ефремов отличался масштабом и красотой своих мечтаний, как бы говоря, что только о великой красоте и следует мечтать настоящему человеку. Принято считать, что великий писатель обязательно хороший психолог. Образ Александра, представленный в романе «Таис Афинская», характеризует Ефремова, как блестящего психолога, и находит свое подтверждение в традиции Петербургской (Ленинградской) психологической школы. Достаточно упомянуть типологию личностей Лазурского, теорию отношения личности Мясищева и концепцию пассионарности Гумилева.

Литература

1. Аристотель Афинская полития. Государственное устройство Афинян — М.: Флинт, МПСИ, 2007. — 240 с.

2. Аристотель Поэтика. Риторика — СПб.: Азбука-классика, 2007. — 352 с.

3. Асмус В.Ф. Античная Философия — М.: Высшая школа, 1976. — 543 с.

4. Гиппократ Клятва. Закон о враче. Наставления / пер. с греч. В.И. Руднева — Мн.: Современный литератор, 1998. — 832 с.

5. Демин В.Н. В поисках колыбели цивилизации — М.: Вече, 2004. — 352 с.

6. История Древней Греции (под ред. В.И. Кузищина) — М.: Высшая школа, 2003. — 399 с.

7. Кахилл Т. Греческое наследство: Чем цивилизация Запада обязана эллинам? — СПб.: Амфора, 2006. — 346 с.

8. Лосев А.Ф. Ранние диалоги Платона и сочинения платоновской школы // Платон Диалоги — М.: Мысль, 1986. — с. 3—65.

9. Ефремов А.Н. Таис Афинская — Владивосток: Уссури, 1994. — 400 с.

10. Платон Законы — М.: Мысль, 1994. — 832 с.

11. Платон Государство — М.: Наука, 2005. — 576 с.

12. Плутарх Избранные биографии / пер. с др.-греч. под ред. С.Я. Лурье — Мн.: Беларусь, 1995. — 543 с.

13. Серяков М.Л. Сварог — М.: Яуза, 2004. — 688 с.

14. Слабинский В.Ю. Основы психотерапии СПб.: Наука и Техника, 2008. — 464 с.

15. Слабинский В.Ю. Семейная позитивная динамическая психотерапия — СПб.: Наука и Техника, 2009. — 464 с.

16. Томэ Х., Кэхеле Х. Современный психоанализ. Теория М.: Прогресс — Литера, 1996. — 576 с.

17. Шахермайр Ф. Александр Македонский — М.: Наука, 1986. — 384 с.

На правах рекламы:

Биометрия. СКУД и УРВ. https://mosmt-t.ru звоните!