О романе как жанре, его происхождении, становлении и развитии в течение последних веков было написано довольно много. Эта тема не перестает интересовать исследователей, которые так и не пришли в итоге к единому мнению. Правда, эти разнообразные точки зрения вполне мирно сосуществуют друг с другом, поскольку каждая работа не претендует на единственно верную, а дополняет общую мозаичную картину.
Фактически все исследователи соглашаются, что в основу романа (а шире — всей повествовательной поэзии) легли эпические предания мифического или героического характера [1, с. 68], то есть применительно к европейской литературе в первую очередь «Илиада», «Одиссея» и «Энеида» (кельтские предания артуровского цикла имели в основном влияние тематически-образное, а не жанрово-композиционное). Эта идея получает теоретическое обоснование в трудах Хюэта (Huet), прежде всего в его известной книге De l'origine des Romans (Paris, 1670). Хотя, конечно, первые попытки теоретического осмысления поэтики начинаются еще с греческой мифологии, где распределение литературных форм среди муз «указывает на известную теоретическую мысль» [2, с. 837] (таким образом были обозначены как отдельные жанры эпическая и лирическая поэзия, трагедия и комедия, гимны и хоровое пение). Ученик и последователь Хюэта Шпильгаген постоянно и многократно ссылается на Гомера по поводу того или другого вопроса, поднятого теорией романа. Более подробное описание взглядов Шпильгагена можно найти в работах А.Н. Веселовского [3, с. 19], который сомневается в жанровом положении романа. Недаром его статья носит название «История или теория романа?», и в ней он эмоционально восклицает: «Гомер мыслим ли в положении романиста, не перестав быть Гомером?» [3, с. 16]. При всем при этом он ни в коем случае не отрицает значимость эпоса для прозы. Даже если возникают расхождения в понимании вектора развития: «эпос снизошел до романов» [4, с. 144] или эпос «развился исторически в роман» [5, с. 287] — это не отменяет общего признания первичности эпоса и его значимости, в первую очередь для формирования повествовательной литературы.
Признавая эту первичность эпоса, исследователи обращают внимание на другие жанры, приведшие к формированию привычной нам системы современного романа. Некоторые утверждения, например мысль известного шекспироведа рубежа XIX—XX вв. Н. Стороженко о несомненно существующей связи «между романом с одной стороны и элегией с другой» [1, с. 68], кажутся на первый взгляд неочевидными. Однако, например, мысль о влиянии на роман итальянской новеллы [3, с. 13] или биографии не вызывает никаких сомнений.
Биографическая составляющая в жанровой структуре романа отмечалась исследователями многократно [6—9]. Можно сказать, что это утверждение стало общим местом, не требующим дополнительного доказательства. Наиболее точно суть такого подхода сформулировал О. Мандельштам: «...мера романа — человеческая биография или система биографий» [7, с. 203]. Бывают случаи, когда автор напрямую не говорит о жанровой преемственности [10, с. 10], но тогда простое расположение рядом имен Плутарха и Л.Н. Толстого [10, с. 10, 66] указывает на подсознательное понимание их родства. Даже если исследователи занимаются исключительно биографическим жанром и не думают ни о каких его связях с жанром романа, при попытке определить предмет, цели и задачи биографии они приходят к роману. Г.О. Винокур в своем труде «Биография и культура» пишет, что материалом для внешней формы биографии становятся «разрозненные, пестрые и случайные наблюдения, которые только в дальнейших, более глубоко залегающих пластах нашей структуры получают свой смысл и значение. Это именно то, что в личной жизни "случается" или "приключается". Это приключения в точном смысле слова: герой биографии появляется на свет, учится, путешествует, женится, воюет, пишет стихи или лепит статуи и т. п., и т. п.» [11, с. 33]. Собственно, если к биографическому материалу мы добавим «приключения», т. е. фабулу, как раз и получится классическое определение романа. Ведь А.Н. Веселовский говорит, что задача романиста — представить изображение «известной жизненной полосы в образах и действиях измышленных им лиц, исполненных бытовой и психологической правды» [3, с. 14]. А чем иным мы можем назвать правдивое изображение жизни и действий лиц, кроме как «жизнеописанием», то есть биографией? Ведь по определению О. Мандельштама роман — это «композиционно замкнутое, протяженное и законченное в себе повествование о судьбе одного лица или целой группы лиц» [7, с. 201]. Без моралистико-биографического импульса такое явление невозможно [6, с. 653]. «Принцесса Клевская», «Манон Леско», «Том Джонс», «Вертер», «Дэвид Копперфильд», «Красное и черное», «Шагреневая кожа», «Мадам Бовари», «Евгений Онегин», «Анна Каренина», «Жан-Кристоф», «Доктор Живаго», «Спартак», «Таис Афинская» — список романов-биографий легко можно продолжить: каждая страна и каждая эпоха дали нам огромное количество разнообразнейшего материала.
Говоря о влиянии биографии, имеют в виду в первую очередь, конечно, Плутарха [8, с. 202; 12, с. 430], поскольку тексты его предшественников почти полностью утрачены [10, с. 9, 159], а его последователи сами находились под таким обаянием его творчества, что с XVIII в. в европейской литературе особой популярностью пользовались сборники с говорящими названиями: «Французский Плутарх», «Немецкий Плутарх», «Плутарх для дам». Став классиком жанра, Плутарх в своих «Параллельных жизнеописаниях» достаточно серьезно изменил и метод, и композицию, и даже содержание, характерные для эллинистической биографии.
Рассмотрим кратко эти различия.
Во-первых, до Плутарха излюбленными героями биографий (а именно о героях недошедших произведений мы можем судить очень точно, так как названия-то до нас дошли) в большинстве случаев были либо профессиональные деятели духовной культуры, либо такие политические деятели, которые «не укладываются в рамки полисного «благозакония»: монархи, тираны, политические аутсайдеры и авантюристы (типа Алкивиада)» [10, с. 164] и вообще всяческие «чудаки». Плутарх занимается описанием жизни политических деятелей. Даже в своих биографиях Цицерона и Демосфена он не касается их ораторского искусства, а говорит в первую очередь об их политической деятельности: «мы будем изучать и сопоставлять по их поступкам и государственной деятельности, но сравнивать речи, чтобы решить, кто из них говорил внушительнее или приятнее, не беремся» [13, с. 497].
Во-вторых, он фактически создал новый поджанр биографии: к двум имеющимся видам биографий — фактографической гипомнематической и риторической эпидейктической [10, с. 120—121] — Плутарх добавил моралистико-психологический этюд, таким образом введя биографию в контекст популярно-философской литературы. Он сам обозначил это направление во вступлении к жизнеописаниям Александра и Цезаря, отмежевываясь от монументальной историографии в пользу психологии: Мы пишем не историю, а жизнеописания, и не всегда в самых славных деяниях бывает видна добродетель или порочность, но часто какой-нибудь ничтожный поступок, слово или шутка лучше обнаруживают характер человека, чем битвы, в которых гибнут десятки тысяч, руководство огромными армиями и осады городов [13, с. 361—362].
Таким образом, Плутарх отказался от скрупулезного собирания сплетен и анекдотов, чем грешили его предшественники, зато обратил внимание на психологию героя, его характер и стал подбирать материал, наиболее полно их иллюстрирующий. Несмотря на то что в античности личность воспринималась статичной [14, с. 238] и никогда не был в центре внимания процесс становления этой личности, Плутарх дает настолько яркие и пластические образы героев, что остается всего один шаг до романной психологии становления. (Правда, этот шаг сделали уже в позднейшей литературе.) При этом Плутарх так группирует факты своих жизнеописаний, что достигает в рассказе подлинного драматизма. Недаром Шекспир создавал «Кориолана», «Юлия Цезаря» и «Антония и Клеопатру», используя соответствующие биографии Плутарха [6, с. 653; 15, с. 245—246], и ему очень немногое пришлось изменить в драматической группировке фактов источника при инсценировке. Г.О. Винокур, говоря о современном состоянии биографии, отмечает что «исторический факт (событие и т. п.), для того чтобы стать фактом биографическим, должен в той или иной форме быть пережит данной личностью. Переживание и есть та новая форма, в которую отливается анализируемое нами отношение между историей и личностью: становясь предметом переживания, исторический факт получает биографический смысл, — так может быть сформулирован этот новый шаг в глубь биографической структуры» [11, с. 44]. И опять мы подходим к тому, что биография в «переживании», в психологии, есть неотъемлемая часть романа sine qua non.
Недаром писатели так легко от романов в целом переходят к биографическим романам, а потом и просто к биографиям. Достаточно вспомнить «Смерть Вазир-Мухтара», роман о Грибоедове, и «Пушкин» Ю. Тынянова. Исследователи все больше внимания уделяют биографии писателя как фактору поэтики. Тут можно вспомнить Ю. Лотмана, который начинал со строгой опоры на текст, но уже в своих комментариях к «Евгению Онегину» огромное внимание уделяет не только биографии А.С. Пушкина, но и его героев, «вычисляя» год рождения Онегина, Татьяны и Ленского. И необходимо обратить внимание на то, что буквально второе рождение сейчас переживает знаменитая серия ЖЗЛ. Вообще, XX век стал благодатным полем для расцвета биографического жанра. Так, огромный интерес к жизнеописаниям привел известного русского психолога Н. Рыбникова к мысли об организации Биографического института [16, с. 42].
Благодаря интересу к биографиям, зачастую из какого-то сравнительно небольшого жизненного факта под пером писателя рождались целые эпопеи. И источником этих фактов очень часто служили жизнеописания Плутарха. Так, из его небольшой ремарки о Спартаке в «Крассе», отмечающей удивительную для варвара мягкость и образованность вождя гладиаторов, вырос любимый многими роман Джованьоли «Спартак»: Первым из них был Спартак, фракиец, происходивший из племени медов, — человек, не только отличавшийся выдающейся отвагой и физической силой, но по уму и мягкости характера стоявший выше своего положения и вообще более походивший на эллина, чем можно было ожидать от человека его племени [13, § 8, с. 42].
Из краткого эпизода в жизнеописании Александра Македонского вырос роман замечательного советского писателя И.А. Ефремова «Таис Афинская». Вообще, с древнейших времен и до наших дней жизнь и деятельность Александра Великого были предметом различных исследований, как историко-биографических, так и художественно-литературных. С.С. Аверинцев утверждает, что «яркая личность Александра Македонского сыграла для истории греческой биографии примерно такую же роль, какую для истории греческого скульптурного портрета» [6, с. 640], то есть послужила для образования принципиально нового направления в искусстве. Точно так же в XIX в., по мнению О.Э. Мандельштама, «вокруг биографии Наполеона образовался целый вихрь подражательных маленьких биографий» [7, с. 202]. Поэтому совершенно неудивительно желание И.А. Ефремова, при его трепетном интересе к Древней Элладе и глубоком знании предмета, сделать великого полководца одним из главных героев своего «античного» романа. Поскольку речь все-таки идет о романе, появление женской фигуры вполне естественно, в особенности такой знаковой и противоречивой фигуры, как Таис (в традиционной транскрипции правильнее использовать «Фаида», как мы говорим «Артемида», а не «Артемис»). Вот что пишет сам И.А. Ефремов в первых строках вступления к роману: «роман «Таис Афинская» основан на известном по античным источникам историческом эпизоде: сожжении Персеполиса — одной из столиц персидского царства — знаменитой афинской гетерой, участвовавшей в походе Александра Македонского» [17, с. 5]. Иван Антонович, оставаясь ученым даже при написании своих художественных произведений, тщательно проанализировал доступные ему источники (а доступно ему было достаточно много, поскольку писатель прекрасно знал английский язык) и дал им краткий анализ во вступительном слове «От автора», предваряющем роман. Сейчас нам нет необходимости разбирать мнения И.А. Ефремова о монографиях, посвященных жизни и деятельности Александра Великого. Мнение таких известных историков, как В. Тарн, М. Уилер, Г. Лэмб, А. Боннар, автор конспективно изложил на первой странице предисловия. Хочется обратить внимание на прямую отсылку к античным источникам: «нет оснований сомневаться в правдивости Плутарха, Арриана, Диодора и других древних авторов» [17, с. 5]. Собственно, нас интересует именно это упоминание Плутарха. Искомый эпизод занимает в жизнеописании Александра не так уж много места: 38. Однажды, перед тем как снова пуститься в погоню за Дарием, Александр пировал и веселился с друзьями. В общем веселье вместе со своими возлюбленными принимали участие и женщины. Среди них особенно выделялась Фаида, родом из Аттики, подруга будущего царя Птолемея. То умно прославляя Александра, то подшучивая над ним, она, во власти хмеля, решилась произнести слова, вполне соответствующие нравам и обычаям ее родины, но слишком возвышенные для нее самой. Фаида сказала, что в этот день, глумясь над надменными чертогами персидских царей, она чувствует себя вознагражденной за все лишения, испытанные ею в скитаниях по Азии. Но еще приятнее было бы для нее теперь же с веселой гурьбой пирующих пойти и собственной рукой на глазах у царя поджечь дворец Ксеркса, предавшего Афины губительному огню. Пусть говорят люди, что женщины, сопровождавшие Александра, сумели отомстить персам за Грецию лучше, чем знаменитые предводители войска и флота. Слова эти были встречены гулом одобрения и громкими рукоплесканиями. Побуждаемый упорными настояниями друзей, Александр вскочил с места и с венком на голове и с факелом в руке пошел впереди всех. Последовавшие за ним шумной толпой окружили царский дворец, сюда же с великой радостью сбежались, неся в руках факелы, и другие македоняне, узнавшие о происшедшем [13, § 38, с. 400—401].
А теперь посмотрим на этот эпизод в интерпретации И.А. Ефремова:
Гетера начала со слов благодарности Александру за приглашение, Птолемею и Леонтиску за помощь в странствовании и за чудесного коня. Этот конь дал ей возможность не только проехать десять тысяч стадий через страны Сирии и Финикии до Вавилона, но и единственной из эллинских женщин совершить поход в пять тысяч стадий до Персеполиса.
<...> — Завтра вы уходите на север, оставляя в неприкосновенности обиталище сокрушенной вами деспотии! Неужели я одна ношу в своем сердце пожарище Афин? А мучения пленных эллинов, длившиеся до сих пор, слезы матерей, хотя бы это и было восемьдесят лет назад?! Неужели божественный Александр нашел удовольствие усесться на троне разорителя Эллады, будто слуга, забравшийся в покои господина?
Голос афинянки, высокий и звенящий, хлестнул словами, как бичом. Александр вскочил будто ужаленный. Люди оцепенели.
<...> — Что же ты хочешь, афинянка? — спросил царь таким львиным рыком, что закаленные воины вздрогнули.
<...> — Огня! — звонко крикнула она на весь зал.
<...> Александр повернулся и повел вдоль стен Таис за руку. Два факела мгновенно подожгли занавеси на окнах, подвески и шнуры, легкие деревянные переплеты для цветов.
<...> Безумие разрушения охватило сподвижников Александра. С воплями восторга и боевыми кликами воины хватали факелы и разбегались по дворцам, поджигая все, разбивая лампионы, опрокидывая чаши с горящим жиром и маслом [18, с. 301—303].
Если мы сравним получившуюся литературную обработку с краткими и совершенно неэмоцинальными описаниями Диодора Сицилийского [19, кн. 17, § 72, 2—6] и в особенности Арриана [20, кн. 3, § 18, 10—12], то станет совершенно ясно, что И.А. Ефремов опирался именно на Плутарха, поскольку в «Таис Афинской» воспроизводится «сценарий» известнейшего из греческих биографов.
Зато источником другого эпизода — встречи с искалеченными греческими пленниками — является «Историческая библиотека» Диодора, причем с дословными цитатами, в особенности когда дело дошло до точных цифр. Впрочем, дословное цитирование научного труда является характерным для И.А. Ефремова. В «Таис Афинской» достаточно легко заметить цитаты и даже краткий пересказ классического труда Р. Грейвса «Белая богиня», что помогает создавать и поддерживать литературную достоверность и внутреннюю реальность описываемого мира. Для большей наглядности сравним тексты романа и источника (для удобства восприятия дословные цитаты выделены жирным шрифтом). Вот отрывок из текста Диодора:
69. Дальше на пути они увидели страшное и необычайное зрелище, внушившее ненависть к палачам и наполнившее сердца жалостью и состраданием к жертвам, которые потерпели увечья неизлечимые. (3) Навстречу царю шло с ветвями умоляющих около восьмисот эллинов, которых предшественники Дария выгнали из их жилищ. Большинство из них были людьми старыми, и все они были искалечены: одни без рук, другие без ног, третьи без ушей и без носа. (4) Тем, кто знал какую-нибудь науку или ремесло и был мастером своего дела, оставили только те члены тела, которые были потребны для работы: все остальные отрубили. Все, глядя на их почтенный возраст и на их увечья, исполнились сострадания к несчастным; особенно жалел их Александр: не смог даже удержать слез. (5) Все разом стали кричать и просить Александра помочь им в их несчастьях; царь подозвал главарей этой толпы, отнёсся к ним с уважением, достойным его великодушия, и пообещал всячески позаботиться об их возвращении домой. (6) Они, собравшись вместе и посоветовавшись, сказали, что предпочитают не возвращаться домой, а остаться здесь. Вернувшись на родину, они рассеются маленькими кучками и, бродя по городам, обречены терпеть насмешки над жестокой обидой, которую нанесла им судьба; живя вместе, терпя одинаковое несчастье, они будут утешаться в своей беде такой же бедой соседа. (7) При следующей встрече с Александром они, объяснив своё решение, попросили его помочь им в домашнем устройстве. (8) Александр согласился с ними, выдал каждому по три тысячи драхм, по пять одежд мужских и женских, по две пары волов, по пятьдесят овец и по пятьдесят медимнов пшеницы, освободил от всех царских податей и приказал правителям следить за тем, чтобы никто их не обижал [19, кн. 17, § 69].
А вот текст «Таис Афинской»:
На рассвете в нескольких часах пути от Персеполиса македонцы увидели на дороге огромную толпу. Пожилые люди с зелеными ветками — в знак мира и преклонения — шли им навстречу. Это были эллины, захваченные в плен или уведенные обманом для работы в столице Персии. Искусные ремесленники и художники, они все без исключения были жестоко и намеренно искалечены: у кого отрублены ступни, у других кисти левых рук, у третьих обрезаны носы или уши. Калечили людей с расчетом, чтобы они могли выполнять работу по своему умению, но не могли бежать на родину в столь жалком или устрашающем виде.
У Александра навернулись слезы негодования. А когда калеки, упав перед его конем, стали просить о помощи, Александр спешился. Подозвав к себе нескольких безносых предводителей толпы, он сказал, что поможет им возвратиться домой. Вожаки посоветовались и, вновь подойдя к терпеливо ожидавшему их Александру, стали просить о позволении не возвращаться на родину, где они будут предметом насмешек и жалости, а поселиться всем вместе по их выбору. Александр одобрил их решение, велел им идти навстречу главным обозам Пармения и далее в Сузу, где каждому выдадут по три тысячи драхм, по пяти одежд, по две запряжки волов, по пятьдесят овец и пятьдесят мер пшеницы. Со счастливыми криками, славя царя, калеки двинулись дальше [18, с. 280—281].
Легко заметить, что при литературной обработке И.А. Ефремов только выправил текст Диодора, придав ему больше логичности и психологической обоснованности, и заменил пару специфических терминов.
Таким образом, мы можем с уверенностью сказать, что при написании исторического романа И.А. Ефремов опирался на античные источники, учитывая всё находящееся в доступности, но, в первую очередь, на жизнеописание Александра, данное Плутархом, поскольку именно у него писатель позаимствовал дополнительные детали (змеи Олимпиады, матери Александра [13, § 2, с. 362], шкатулка Аристотеля и описание острова Фарос [13, § 26, с. 387]). Так же именно описания Плутарха оказали заметное влияние на композиционное решение эпизодов и эмоциональную оценку событий.
Итак, античная биография, в лице своего самого значимого представителя — Плутарха — оказала существенное влияние на формирование жанра романа, и не только в его исторической и биографической разновидности, хотя в них это заметно в большей степени. В особенности это проявляется, если героем становится такая значимая личность, как Александр Македонский, чьи деяния оказали фактически жанрообразущее влияние на античную биографию, поскольку представить этот жанр без историй о великом полководце уже невозможно. Именно поэтому нами был рассмотрено произведение советского писателя И.А. Ефремова «Таис Афинская» — приключенческий роман, основой которого является эпизод, подтвержденный античными историками.
1. Стороженко Н.И. Роман // Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. СПб., 1890—1907. Т. 53 (27). С. 68—71.
2. Горнфельд А.Г. Поэтика // Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. СПб., 1890—1907. Т. 48 (24А). С. 837—844.
3. Веселовский А.Н. История или теория романа? // Веселовский А.Н. Избранные статьи. Л., 1939. С. 3—22.
4. Аксаков К.С. Несколько слов о поэме Гоголя: Похождения Чичикова, или Мертвые души // К.С. Аксаков, И.С. Аксаков. Литературная критика. М., 1982. 384 с.
5. Белинский В.Г. Несколько слов о поэме Гоголя: Похождения Чичикова, или Мертвые души // В.Г. Белинский. Полное собрание сочинений: В 12 т. СПб., 1904. Т. 7. «Отечественные записки» 1842 года. С. 286—292.
6. Аверинцев С.С. Добрый Плутарх рассказывает о героях, или Счастливый брак биографического жанра и моральной философии // Плутарх. Сравнительные жизнеописания в двух томах. М., 1994. Т. 1. С. 637—653.
7. Мандельштам О.Э. Конец романа // О.Э. Мандельштам. Сочинения: В 2 т. / Сост. С. Аверинцев и П. Нерлер; Коммент. П. Нерлера. М., 1990. Т. 2. Проза. С. 201—205.
8. Дилите Д. Античная литература. М.: Греколатинский кабинет Ю.А. Шичалина, 2003. 488 с.
9. Шамшин Л.Б. Биография [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://culture.niv.ru/doc/culture/encyclopedia-xx-vek/057.htm (дата обращения: 11.04.2015).
10. Аверинцев С.С. Плутарх и античная биография. К вопросу о месте классика жанра в истории жанра. М.: Наука, 1973. 280 с.
11. Винокур Г.О. Биография и культура // Биография и культура. Русское сценическое произношение. М., 1997. С. 17—88.
12. Радциг С.И. История древнегреческой литературы: Учебник. 5-е изд. М.: Высш. школа, 1982. 488 с.
13. Плутарх. Избранные жизнеописания. В 2 т. Пер. с древнегр. / Сост. и прим. М. Томашевской. М.: Правда, 1987. Т. 2. 608 с.
14. Тронский И.М. История античной литературы: Учебник для ун-тов и пед. ин-тов; 5-е изд., испр. М.: Высш. шк., 1988. 464 с.
15. Тронский И.М. История античной литературы. Л.: Учпедгиз, 1946. 496 с.
16. Холиков А. Писательская биография: жанр без правил // Вопросы литературы. 2008. № 6. С. 41—62.
17. Ефремов И.А. От автора // И.А. Ефремов. Собрание сочинений: В 5 т. М., 1989. Т. 5. Кн. 3. Таис Афинская. С. 5—12.
18. Ефремов И.А. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 5. Кн. 3. Таис Афинская. М., 1989. 494 с., с ил.
19. Диодор Сицилийский. Историческая библиотека [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://simposium.ru/node/863 (дата обращения: 11.04.2015).
20. Арриан. Поход Александра [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://militera.lib.ru/h/arrian/03.html (дата обращения: 11.04.2015).