Глава вторая. Фантастическая наука

Лестница знаний. — Взаимодействие и взаимопроникновение наук. — Движение к синтезу. — И. Ефремов — естествоиспытатель-диалектик. — Историзм мышления. — Палеонтология и древние мифы. — Единство научного и литературного метода. — Фантастика в науке и литературе. — Почему вымерли динозавры? — Споры о «снежном человеке». — Романы В.А. Обручева. — Традиции К.Э. Циолковского. — Эволюция картины мира. — Философия современного естествознания. — Научная фантастика и творчество Ефремова.

И. Ефремов пришел в литературу от науки — со своими сложившимися интересами, взглядами, убеждениями, широким кругозором естествоиспытателя-диалектика. Это и определяет в первую очередь его оригинальность как писателя. Он мог бы сказать о себе, перефразируя Маяковского: «Я — ученый. Этим и интересен». Не только сюжеты и тематика произведений, но и манера изложения, особенности языка и стиля подсказаны его научными увлечениями и профессиональным опытом исследователя, стремящегося всегда и во всем доискиваться до «первопричины», рассматривать любое явление с разных точек зрения, подвергать его придирчивому анализу.

Легко заметить некоторую общность логических доказательств и метода обоснования новых идей в его научных трудах и художественных произведениях. Ефремов-писатель как бы дополняет и продолжает Ефремова-ученого.

Способность легко и непринужденно подниматься от частного к общему, от отдельного факта к множеству причин и следствий, от разрозненных наблюдений к еще не познанной, но уже наметившейся в воображении картине целого — характерная черта Ефремова, выделяющая его среди многих литераторов, пишущих на научные темы.

Пафос безграничного познания, радость постижения окружающей природы и всего материального мира — основа основ его литературного творчества. И в большом, и в малом он старается уловить действие определенных закономерностей, за хаосом фактов — железную логику причинности. Иначе говоря, материалистическая диалектика подчиняет себе работу мысли ученого и художника, в каком бы направлении она ни велась.

В наше время самые значительные открытия происходят, как правило, на стыках разных наук. В предвидении такой возможности Энгельс заметил, что именно в местах соприкосновения наук «надо ожидать наибольших результатов».¹ В XX веке этот гениальный прогноз полностью подтвердился.

Наряду с дальнейшей дифференциацией все более усиливается единый и противоречивый процесс взаимодействия и взаимопроникновения разных отраслей знания. Грани между науками становятся подвижными и относительными. Соприкасаются не только смежные, но иногда и очень далеко отстоящие друг от друга дисциплины, и это позволяет одной науке успешно использовать идеи и методы другой.

Так называемые «стыковые», «пограничные» науки являются не просто соединительными звеньями между ранее сложившимися областями знания, но играют самостоятельную роль, обладают своим собственным предметом и свидетельствуют о более глубоком проникновении познающей мысли человека в тайны бесконечно сложной, но единой действительности.

Например, на грани геологии и химии возникла геохимия. Соприкосновение геохимии и биологии, в свою очередь, породило биогеохимию. На стыке физики и химии возникла химическая физика, применяющая новые идеи физики к химическим процессам и явлениям. Объединение астрономии и физики еще в прошлом веке дало начало астрофизике, а взаимодействие последней с современной ядерной физикой оказалось исключительно плодотворным для той и другой науки, и т.д.

В работах И.П. Павлова физиология впервые столкнулась с психологией, педагогикой и другими гуманитарными дисциплинами. Применение электронно-вычислительных устройств к лингвистическим исследованиям и установление общих законов, лежащих в основе построения всех языков, вызвало к жизни новую отрасль языкознания — структурную лингвистику. Она помогла не только осуществить машинный перевод с одного языка на другой, но и создать универсальный «язык-посредник». Так начинают стираться казавшиеся прежде совершенно непроходимыми границы между гуманитарными и точными науками.

Сбывается предвидение Маркса, заметившего в одной из своих ранних работ: «Впоследствии естествознание включит в себя науку о человеке в такой же мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание: это будет одна наука».²

...В произведениях Ефремова, как и в его ученых трудах, мы находим прямые отголоски этого движения современной науки к всеобщему синтезу, который позволит со временем построить новую, более совершенную, чем в XX веке, единую естественнонаучную картину мира.

Ефремов, как мы уже видели, достиг в своей научной деятельности плодотворных результатов именно потому, что сумел применить новую методику исследования, связывающую несколько смежных дисциплин. Как писатель он действует в том же направлении, вводя в сюжетную ткань новейшие научные идеи и свои собственные открытия и гипотезы. В его книгах на каждом шагу сталкиваешься с самыми неожиданными переплетениями и ошеломляюще парадоксальными сочетаниями наук, далеко отстоящих друг от друга в обычной систематике знаний, — палеонтологии и астрономии, геологии и этнографии, медицины и фольклора, биологии и математики, археологии и физики и т.д.

Критики давно уже обратили внимание на то, что в основу многих произведений Ефремова положена мысль о возможности каких-то принципиально новых открытий на стыках разных наук. Придавая этому вопросу первостепенное значение, он постоянно возвращается к нему и в своих популярных статьях.

«Самые новые, заманчивые и многообещающие пути и взгляды в науке, — пишет Ефремов, — как правило, возникают в столкновении противоречащих друг другу фактов и явлений... Новые открытия рождаются очень часто в стороне от проторенных русел, по которым течет основная масса работы в данной науке, и еще чаще на стыке двух наук, когда методы и запас сведений из одной отрасли познания начинают служить для объяснения явлений, изучаемых другой наукой».³

Намечать многообразные решения поставленной задачи — и в реальном, и в фантастическом планах — писателю Ефремову помогает все та же палеонтология. Ее особое, «пограничное» положение на лестнице знаний между двумя разделами естествознания — геологией и биологией — побуждает ученого беспрестанно расширять сферу приложения своих интеллектуальных сил и способностей.

Палеонтологи и геологи, стремящиеся прокладывать в науке новые пути, в наше время не могут не заинтересоваться астрономией, с которой, на первый взгляд, у них нет никаких точек соприкосновения. Когда известный советский геолог А.В. Хабаков опубликовал в 1949 году книгу «Об основных вопросах истории развития поверхности Луны», ему пришлось выслушать немало снисходительных упреков. Тему исследования многие его коллеги сочли неактуальной и оторванной от современности. «Действительно, — пишет по этому поводу Ефремов, — геология недостижимого спутника, в то время когда на Земле и в нашем отечестве еще много неисследованных мест, может показаться праздной игрой ума. На самом деле, всякое серьезное научное исследование есть кирпич фундамента будущих исследований, ибо в окружающей нас природе, формировавшейся миллиарды лет, нет маловажных явлений. И теперь геология Луны — вовсе не какое-то отвлеченное «знание для знаний», а представляет существенное значение для полета первого лунного корабля».⁴

Любопытную перекличку геологии и астрономии мы находим и в книге Ефремова «Дорога ветров». Обобщение данных, полученных геологическими и палеонтологическими исследованиями, которые велись на огромных территориях в течение многих десятилетий, наталкивает его на смелую гипотезу, далеко выходящую за пределы непосредственной специальности ученого. В Центральной Азии он обнаружил нижнепермские отложения с флорой южных материков, подобные тем, какие были найдены раньше в Сибири и в Индии. Это факт большого научного значения. Стало быть, однородные отложения конца палеозойской эры протягиваются с севера на юг, от Арктики до Антарктики. Интересно проследить за ходом мысли Ефремова.

«Если эта полоса означала климатический пояс, то, значит, климатические пояса верхнего палеозоя располагались перпендикулярно к современным и экватор пермского времени стоял «вертикально», как наш современный меридиан. Следовательно, ось нашей Земли лежала в плоскости эклиптики, в плоскости вращения планет вокруг Солнца, подобно тому как вращается в настоящее время планета Уран. Само собой разумеется, что решение проблемы потребует еще длительной, большой работы. Астрономы, пока упорно верящие в незыблемость планетных осей, будут находить всяческие возражения и авторитетно «опровергать» нас — геологов».⁵

Легко заметить в этих поразительных умозаключениях много общего с методом построения и обоснования фантастических гипотез и в художественных произведениях Ефремова. В частности, на неожиданном сближении палеонтологии с астрономией держится сюжет его известной повести «Звездные корабли».

От проблемы эволюции и развития жизни во Вселенной мысль палеонтолога обращается к человеку, самому драгоценному созданию материи. Земля насыщена памятью прошлого. «В самых верхних ее слоях — орудия, черепки сосудов и другие предметы человеческого обихода. Глубже — стволы древних растений, кости вымерших животных. А еще ниже — в пока недоступной нам глубине, таятся древние химические элементы — огарки звездного вещества...» Палеонтолог часто соприкасается в своей работе с археологом, ведущим раскопки на тех же участках, только в верхних слоях. Вообще археология родственна палеонтологии. Ученые обеих специальностей восстанавливают звенья одной гигантской цепи — эволюции. В каком-то определенном пункте они встречаются и объединяют свои усилия. Это — плиоцен, когда появились уже современные типы животных, человекообразные обезьяны и происходило формирование предков человека.

Тем самым палеонтология вторгается в область исторических наук. Прослеживая по ископаемым остаткам последовательное развитие и преемственность жизненных форм, «палеонтология имеет много сходства с историей, особенно с древней историей».⁶ Изучение процесса эволюции доводит палеонтолога до последнего звена, когда геологическая летопись уступает уже место человеческой. «И тогда приходит отчетливое понимание, насколько важно познание прошлого. Без этого знания мы никогда не поймем, как появились, как исторически сложились среди всей остальной жизни мыслящие существа — мы, люди! Только прикоснувшись к познанию прошлого, мы можем по-настоящему понять истинную ценность жизни».⁷

Своеобразие Ефремова — ученого и мыслителя — в том, что он в состоянии охватить исторический процесс в его всеобъемлющем комплексе. От далекого прошлого Земли и предыстории человечества он свободно переходит к временам грядущим, опираясь на познанные закономерности исторического и научного прогресса. Ефремов и в своей писательской деятельности оперирует гигантскими масштабами времени — будь то история Земли или исторический путь человечества.

В сферу изучения вовлекается и материал унаследованных традиций, которые помогают проложить мост через пропасть времени, отделяющего настоящее от прошлого. В народных преданиях и старинных легендах часто содержатся отголоски реальных событий, ценнейшие зерна истины, которые пытливый ум исследователя отделяет от плевел.

— Вообще народная память, — говорил нам Ефремов, — более устойчива, чем принято думать. Знаете ли вы, что в Аравии и в Северной Америке сохранились народные легенды, очень точно рассказывающие о падении гигантских метеоритов? Новейшие методы исследования — углеродные измерения — позволили установить, что речь идет о действительных событиях пяти-шеститысячелетней давности. Мы часто не учитываем, как долго сохраняются в народной памяти события, превратившиеся в мифы и легенды, а к мифам и легендам надо относиться с большим почтением. Известны многочисленные сказания о битве людей с гигантами (отголоски их имеются и в Библии). Это вовсе не вымысел. Когда-то существовали четырехметровые человекоподобные обезьяны, современники синантропов и питекантропов. Надо полагать, что они продолжали еще жить во времена неандертальцев. Палеонтологами найдены огромные обезьяньи зубы, в восемь раз превосходящие по величине зубы гориллы. Сохранились и остатки исполинских черепов. Как видите, палеонтология объясняет один из древнейших мифов...

Когда появляется необходимость, ученый пользуется не только историческими документами, но привлекает на помощь и данные этнографии, народную медицину, местный фольклор, рассказы старожилов, нередко облегчающие решение поставленной задачи. Совершенно неожиданное истолкование получают у Ефремова сказочные представления о живой и мертвой воде, о таинственных целебных силах, о драконах и злых духах, всевозможных загадочных феноменах.

Еще задолго до поездок в Монголию он узнал из отчета американской палеонтологической экспедиции Эндрюса аратскую легенду об ужасном пресмыкающемся — большом и толстом черве, живущем якобы в недоступных песчаных местах Гобийской пустыни и способном убивать на расстоянии любое животное. На основе этой легенды и был написан рассказ «Олгой-хорхой». Позже, когда Ефремов попал в Монголию, то при первой же возможности завел с аратами разговор об этом странном существе.

«Никто из ученых-исследователей, — пишет он в «Дороге ветров», — не видел необычного червя, но легенда о нем так распространена и так единообразна, что, нужно думать, в ее основе действительно есть какое-то чрезвычайно редкое вымирающее животное, вероятно пережиток древних времен, уцелевший теперь в самых пустынных уголках Центральной Азии».⁸

И. Ефремов на изысканиях в Центральной Гоби. 1948

О том, какое значение Ефремов придает народным традициям, знаниям и опыту, можно судить по сюжетам его рассказов, основанных часто на воображаемых сопоставлениях фольклорных источников с материалами научных наблюдений. Объекты сопоставлений настолько далеки друг от друга и находятся в таких разных плоскостях, что установление неожиданных связей между ними создает удивительный эффект.

Казалось бы, какой интерес могут представлять для палеонтолога, имеющего дело с «дочеловеческой историей», архивные документы и свидетельства старожилов? Однако, когда Ефремову вплотную пришлось заняться фауной медистых песчаников, относящихся к периоду возникновения первых звероподобных пресмыкающихся, он должен был прежде всего установить местонахождение нужных ему геологических образований. На помощь пришли архивные материалы по горным работам Оренбургского горного округа, а потом уже удалось отыскать и исследовать старые подземные выработки. В общей сложности эта работа заняла около двадцати лет. В итоге в 1954 году 6ыл опубликован капитальный труд «Фауна наземных позвоночных в пермских медистых песчаниках Западного Приуралья».

В предисловии Ефремов воздает должное местным рудознатцам: «Трудная задача отыскания и исследования старых подземных выработок в Каргалинских и Уфимских рудниках была значительно облегчена мне благодаря указаниям на месте, предоставлению черновиков старинной маркшейдерской съемки и сообщению обширных сведений по памяти, сделанных мне двумя, ныне покойными, штейгерами Пешковской горной конторы — К.К. и А.К. Хреновыми. Из них К.К. Хренов, работая на рудниках еще в шестидесятых годах прошлого столетия, смог сообщить мне наиболее важные сведения относительно старых рудников, представлявших с точки зрения находок позвоночных наибольший интерес».

Это предисловие к сугубо специальному труду заставляет вспомнить рассказ Ефремова «Путями старых горняков». Выясняется происхождение не только замысла рассказа, но и образа главного героя, девяностолетнего штейгера Поленова, совершившего вместе с горным инженером Каниным опасное путешествие по заброшенным подземным выработкам и поведавшего ему поэтичное предание из истории местных рудников, которое оказалось былью.

Когда читаешь Ефремова, словно присутствуешь при самом процессе рождения открытий на гранях разных наук и видишь, как раздвигается лестница знаний. Для удобства изучения единую науку принято еще дробить на множество изолированных областей и мелких участков. Но такое механическое дробление живого и развивающегося целого противоречит диалектике природы. Для ученого, стремящегося проникнуть в глубину явлений, не существует обособленных участков.

Английский физик Д. Томпсон заметил в книге «Предвидимое будущее», что в наше время редко встречаются люди, способные выйти за пределы своей узкой профессии. «Поскольку, — пишет он, — для работы по избранной специальности человеку требуется знать очень многое, он испытывает величайший соблазн учить как можно меньше из того, что ему в работе непосредственно не пригодится. У него создается однобокое представление о мире, в котором он живет. В соответствии со своими интеллектуальными склонностями человек тяготеет к одной из двух областей знания: к гуманитарным наукам, если его интересуют преимущественно люди и слова, или к естественным наукам и технике, когда его интересуют преимущественно вещи и идеи».⁹

Ефремову как раз не свойственна такая ограниченность. «Вещи и идеи» интересуют его так же, как «люди и слова».

Во всех своих трудах — и научных и литературных — он исходит из материалистических представлений о единстве мироздания и неделимости природы, которые постигаются как одно целое в миллионах взаимосвязей и переходов.

Новаторство Ефремова как писателя-фантаста, его внутренняя правота — в том, что он опирается не на отдельные — случайно выхваченные из процесса — достижения науки и техники, а на современную науку в целом, на синтез многих наук.

Путь разума лежит через фантазию. Творческое воображение — неотъемлемое свойство мышления. Воображение и фантазия стимулируют созидательную деятельность. Ленин считал фантазию качеством величайшей ценности. «Напрасно думают, — говорил Владимир Ильич, — что она нужна только поэту. Это глупый предрассудок! Даже в математике она нужна, даже открытие дифференциального и интегрального исчислений невозможно было бы без фантазии».¹⁰

В палеонтологии тем более без нее не обойтись. Все крупные палеонтологи, от Кювье и Жоффруа Сент-Иллера до Ковалевского и Сушкина, умели мыслить образами, воссоздавать по части целое, рисовать в воображении картины жизни далеких геологических эпох, иначе говоря, все они были в какой-то степени фантастами. Без этой способности они не сказали бы нового слова в науке. О Ефремове не приходится и говорить, раз научная фантастика стала его вторым призванием! Добираясь до истоков его творчества, начинаешь отчетливо понимать, как много значат для одаренной личности воображение и фантазия, и как часто еще мы недооцениваем огромную важность этого субъективного фактора.

Особенно интересны в методическом отношении научно-популярные статьи Ефремова «Что такое тафономия?» и «Вопросы изучения динозавров». Из множества проблем, затронутых ученым, выберем наудачу одну-единственную и попробуем проследить за ходом его рассуждений. Вот, например, как он объясняет эволюцию и последующее вымирание гигантских ящеров — величайших наземных животных всех геологических эпох.

Для среднего мезозоя было типично весьма низкое строение материков, громадные прибрежные низменности и лесные болота. Низкие берега полого уходили под уровень моря. Здесь была громадная жизненная зона, обильная пищей, и вместе с тем мощные приливные волны и широкая полоса прилива-отлива. Исполинские ящеры-зауроподы в десятки тонн весом успешно сопротивлялись напору приливных волн, ветрам и бурям и не тонули при подъеме воды, освоив, таким образом, новую, громадную зону обитания, где у них не было конкурентов. Отсюда развитие больших когтей, чтобы цепляться за грунт, и длинной шеи, чтобы доставать пищу со дна на глубине до восьми метров.

Ефремов полемизирует с учеными, объясняющими гигантизм зауропод чисто внутренними причинами — непомерным, болезненным развитием гипофиза. Нет, говорит советский палеонтолог, гигантизм зауропод явился приспособлением к такой обстановке обитания, в которой могли жить только гиганты! Увеличение роста и, вероятно, ускорение роста, чтобы молодые животные быстрее достигали размеров, минимально необходимых для жизни в этих условиях, и привело к усилению действия гипофиза.

По мере того как сокращались затопляемые низменные прибрежья, сокращалась и зона обитания зауропод. Вымирание этих животных, а также других разновидностей гигантских ящеров обусловливалось еще и неразрешимым противоречием между ничтожным развитием мозга и необходимостью заботы о потомстве. Это противоречие успешно преодолели млекопитающие, обладавшие высокой энергетикой организма и многими другими преимуществами перед динозаврами.

Рассуждая и дальше таким же образом, ученый приходит к выводу, что распространенные реконструкции и картины жизни мезозойских наземных позвоночных ошибочны, так как в них не учитываются разные зоны обитания, делавшие соприкосновения ящеров разных типов не характерными.¹¹

Ефремов увлекает читателей не только обоснованностью и стройностью научных концепций, но и богатым воображением, творческой фантазией, позволяющей ему свободно переходить от анализа к синтезу, от изучения и сопоставления частных фактов к широким обобщениям. В самом способе рассуждений и доказательств, строгих, точных и хорошо мотивированных, есть своя художественность, своя эстетика, как во всякой работе, выполненной мастером и знатоком своего дела. Мы не просто следим за развитием мысли ученого. Он вводит нас в свое святилище, раскрывает тайное тайных, показывает, как от незнания и сомнений он пришел к знанию и уверенности в своей правоте.

Но вот что характерно. Ученый, не боящийся самых смелых гипотез, писатель, известный своей дерзновенной фантазией, иной раз оказывается наитрезвейшим скептиком.

В разгар сенсационной шумихи, вызванной поисками «снежного человека», Ефремов, к большому разочарованию энтузиастов, заявил, что народная легенда в данном случае ввела ученых в заблуждение. Если в ней и содержится «зерно истины», то относится оно к незапамятным временам, а сейчас бесполезно искать на Памире и в Гималаях «обезьяно-человека», как ни хотелось бы восполнить брешь в лестнице высших млекопитающих, приведших к Homo sapiens. И понятно почему. «Для нашего биолога, — пишет Ефремов в статье «Что такое тафономия?», — рассмотрение организма вне условий его существования, то есть пищи, окружающей среды, размножения и т. п., столь же нелепо, как, например, для конструктора самолета нелепо вести изучение проблемы летания, не принимая во внимание воздух». С этой точки зрения возможность консервации крупного антропоида в необычайно суровых природных условиях представляется по меньшей мере сомнительной.¹²

Таковы особенности научного мышления Ефремова. И в его художественном творчестве пылкая фантазия уживается со здоровым скептицизмом и трезвым анализом фактов.

Любовь к необычному, юношеская тяга к романтике и приключениям заставила Ефремова выбрать свою профессию, которая, в свою очередь, сделала его писателем-фантастом, как это случилось значительно раньше с академиком В.А. Обручевым.

Обручев, наряду с К.Э. Циолковским, А.Н. Толстым и А.Р. Беляевым, был одним из зачинателей советской научной фантастики. Ученый-геолог и знаток палеонтологии, он не мог простить своим предшественникам — Жюлю Верну («Путешествие к центру Земли»), Конан-Дойлу («Затерянный мир») и чешскому писателю Карлу Глоуху, автору романа «Заколдованная земля», — многочисленных ошибок и несообразностей, проистекающих от поверхностного ознакомления с предметом. Противопоставив их произведениям свои романы на сходную тему, он решил показать, какие богатые возможности открываются для писателя, обладающего специальными познаниями в интересующей его области.

Романы Обручева «Плутония» (1924) и «Земля Санникова» (1926) до сих пор привлекают молодых читателей романтикой географических подвигов, причудливым совмещением фантастической фабулы с научной достоверностью. Но написаны его книги в традиционной манере, сложившейся еще в XIX веке, когда писатели могли опираться лишь на отдельные достижения отдельных наук.

Введенная Обручевым в русскую фантастику тема далекого геологического прошлого нашей планеты и древнейших эпох цивилизации затем получила развитие в творчестве многих писателей. К произведениям, связанным так или иначе с этой темой, относятся повести С. Глаголина «Загадка Байкала» (1937) и Н. Плавильщикова «Недостающее звено» (1945), романы В. Владко «Потомки скифов» (1938), В. Пальмана «Кратер Эршота» (1958) и в особенности «Архипелаг исчезнувших островов» (1948) и «Страна семи трав» (1954) Л. Платова, знакомящего читателей с архаической культурой и бытом народа, находящегося на стадии родового строя.

Авторы перечисленных книг, имея своим предшественником Обручева, выдвигают фантастические гипотезы, основанные на естественнонаучном, историко-этнографическом и географическом материале.

Несмотря на то что геолого-географическая тема занимает большое место и в творчестве Ефремова, академик Обручев сродни ему как геолог, но не как писатель и мыслитель. Ефремов избегает распространенных сюжетов и унаследованных приемов обоснования фантастических идей. Но главное отличие — в творческом методе. Уже в ранних рассказах, иногда излишне эмпирических и отчасти даже очерковых, намечается тяга Ефремова к широкому охвату явлений, к показу исканий и открытий на гранях разных наук.

Вот почему, говоря о традициях, сближающих его в какой-то степени с предшественниками, хочется вспомнить прежде всего таких «вперед смотрящих» ученых, как В.И. Вернадский и К.Э. Циолковский,

Академик Вернадский создал учение о биосфере и подготовил тем самым науку к пониманию жизни и космоса, а следовательно, и к освоению космоса.

К.Э. Циолковский развивал и популяризировал в фантастических произведениях волновавшие его научные идеи и гипотезы. Сюжетные очерки и повести на космические темы подкреплялись у него серьезной аргументацией («На Луне», «Грезы о Земле и небе», «Вне Земли» и др.). В 1929 году он высказал смелую мысль, получившую затем художественное воплощение в «Туманности Андромеды» Ефремова: «Каждая планета, — писал Циолковский, — с течением времени объединяется, устраняет все несовершенное, достигает высшего могущества и прекрасного общественного устройства... Объединяются также ближайшие группы солнц, млечные пути, эфирные острова».

Циолковский был наставником и вдохновителем многих литераторов, черпавших необходимые сведения из сокровищницы его трудов. Можно составить целый список фантастических романов, созданных под непосредственным влиянием «патриарха звездоплавания». Так или иначе, вся межпланетная тема в советской художественной и научно-популярной литературе развивалась под флагом его идей, мимо которых, конечно, не мог пройти и Ефремов, если даже у него и не было с Циолковским прямых творческих соприкосновений.

Ефремов стал писать, когда естественные науки посрамили «здравый смысл» и перешли за грани привычного и обыденного. В современной науке много парадоксального, она дает писателю неизмеримо больше возможностей для всяческих допущений, чем наука эпохи Жюля Верна и Курта Лассвица. Даже такой фантаст, как Уэллс, опирался либо на классическую физику и биологию, либо вовсе игнорировал науку.

Фантастику Ефремова породила философия современного естествознания. За каких-нибудь тридцать лет в науке произошел новый качественный перелом. Дальнейшее развитие теории относительности и квантовой механики, все более глубокое проникновение в мир атома и в строение живой клетки внесли существенные поправки в прежние представления о мироздании.

Еще в начале века стало ясно, что законы классической механики справедливы только для сравнительно малых скоростей.

Данные квантовой механики, теории относительности, новейших космогонических воззрений развивают и обогащают наши представления о материи и формах ее существования — движении, пространстве, времени, помогают выявить неисчерпаемость и противоречивость ее свойств.

Если до конца XIX века материя фактически сводилась и естествоиспытателями и философами к веществу, то теперь она предстает перед нами как вся объективная реальность, бесконечно многообразная в своих характеристиках, состояниях и проявлениях. В фундаменте здания материи — в неживой природе — ныне четко различаются такие основные виды материи, как вещество (его разновидности представлены различными химическими элементами) и поле (электромагнитное, гравитационное, мезонное). Их качественное различие не отменяет диалектического противоречивого единства и сложности взаимных превращений.

Ограниченное ранее рамками макромира, человечество распахнуло двери в «диковинные» области микромира и мегамира. Исследование поистине неисчерпаемых свойств «элементарных» частиц открывает перспективы овладения новыми источниками энергии (так называемая «аннигиляция» в результате взаимодействия частиц и соответствующих им античастиц). С этим, в частности, связано и одно из поразительных достижений науки — квантовая радиоэлектроника.

Академик Л. Арцимович на Всесоюзном совещании научных работников сказал: «Для любителей научной фантастики я хочу заметить, что игольчатые пучки атомных радиостанций представляют собой своеобразную реализацию идеи «гиперболоида инженера Гарина».

Одновременно познание микрокосмоса вооружает человека в его усилиях, направленных на проникновение в мир колоссальных небесных тел и их скоплений, в мир, где пространство искривлено чудовищной силы полями, где обнаруживаются пределы действия привычных нам законов, подобных закону тяготения. Развиваются принципиально новые представления о пространстве и времени, о сложности их свойств, обусловленных свойствами движущейся материи.

Все это бесконечно усложнило картину мира и в то же время дало возможность находить обходные пути и принципиально новые решения там, где наука, казалось бы, должна была упереться в глухую стену.

Наступает переворот во всех представлениях о Жизни и Вселенной. Необъятность и все возрастающая сложность познания природы и есть выражение качественно новой ступени в развитии современного естествознания.

— В наше время, — говорит Ефремов, — наука — это фантазия, доказавшая свои возможности. Соотношение науки и фантастики изменилось. Сама наука стала фантастичной. Но, вероятно, далеко не все ученые и писатели представляют себе всю необъятность накопленного человечеством научного опыта, всю широту фронта научных исследований и скорость их нарастания! В этом бесконечно многообразном хранилище исканий и размышлений человечества находятся истоки решительно всех научно-фантастических произведений, как написанных, так и еще не созданных.

Лишь малая часть замеченных явлений, фактов, намеков природы разрабатывается методически и планомерно. Гораздо большее их число пока лежит втуне, храня в себе возможности новых взлетов науки. Привлечение внимания к этим или еще не использованным, или забытым возможностям — одна из наиболее серьезных задач научно-фантастической литературы. Только в таком смысле — поисков в стороне от главных линий научных исследований — можно понимать «опережение» науки фантастикой.

Уже первые рассказы Ефремова, тесно связанные с геологической и палеонтологической практикой, показывали неиспользованные возможности проникновения в тайны природы, открывали неизведанные пути научных исканий. В дальнейшем диапазон его фантастики значительно расширился. Научно-техническая революция середины XX века и ее громадные, не вполне еще осознанные последствия объясняют тяготение писателя к универсальному охвату явлений, отраженных в познании природы и жизни общества на разных ступенях исторического развития.

Фантастика и дерзость современной науки нашли своего певца в лице Ефремова, утвердившего в научной фантастике новое художественное видение, новый творческий метод, объединяющий литературу и науку.

В произведениях Ефремова причудливо переплетаются прошлое, настоящее и будущее. Немеркнущий светоч разума передает свою эстафету грядущим поколениям. Познающий разум так же неисчерпаем, как и природа. «Неотвратимая безудержность знания... все шире и дальше распространяется по беспредельным равнинам неизвестного, захватывая все большие массы людей». «Нет одиночества даже в самых смелых, еще не понятых миром, исканиях». Открытие, сделанное «не ко времени», не забудется, найденная истина не исчезнет. Человеческая культура — это сгусток идей, получивших материальное воплощение, это исполненная драматических коллизий история борьбы с природой и преодоления ее косных сил. Человек — высшее создание материи, и его мысль вечна, как материя. К этому сводится гуманистическая идейная основа творчества Ефремова.

И автор, и его герои находятся «в напряжении поиска, этого могучего, глубокого и древнего инстинкта, всегда живущего в человеческой душе». Движимые «железными законами научного мышления», они отыскивают доказательства и восстанавливают недостающие звенья в цепи известных фактов, находят и объясняют новое, обгоняя тот уровень знаний, который определяется «наличным фактическим материалом».

Ефремов заставляет читателя почувствовать поэзию идеи. Он подчиняет ей и развитие сюжета, и характеры героев, и композицию всех своих произведений. Главное для него — столкновение мнений, преемственность идей, горение мысли, борение интеллекта с препятствиями.

В каком бы жанре и на какие бы темы ни писал Ефремов, ему одинаково присуще, по удачному определению Геннадия Гора, стремление к синтезу научного и художественного видения мира.¹³

Творчество Ефремова показывает, какие безграничные возможности открывает в наше время наука для художественного воображения, как плодотворен и благороден труд писателя, посвятившего свою литературную деятельность теме научных исканий.

Примечания

1. Ф. Энгельс. Диалектика природы. М., 1952, стр. 235.

2. К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М., 1956, стр. 596.

3. И. Ефремов. Геология в 2004 году. Будущее исторической геологии. — «Знание — сила», 1954, № 4, стр. 23.

4. И. Ефремов. Семь лун Земли. — «дружба народов», 1958, № 1, стр. 171.

5. И. Ефремов. Дорога ветров. М., 1958, стр. 303—304.

6. И. Ефремов. Охотники за динозаврами. — «Комсомольская правда», 27 августа 1954 г.

7. «Дорога ветров», стр. 353—354.

8. «Дорога ветров», стр. 27. Первоначально рассказ был озаглавлен «Алергорхой-хорхой». Неправильная транскрипция названия легендарного животного идет от Эндрюса. Позже заглавие было исправлено. «Олгой-хорхой» значит по-монгольски «толстый червяк».

9. Д. Томпсон. Предвидимое будущее. М, 1958, стр. 158.

10. В.И. Ленин. Сочинения, изд. 4, т. 33, стр. 284.

11. И. Ефремов. Вопросы изучения динозавров. По материалам Монгольской экспедиции Академии наук СССР. — «Природа», 1953. № 6, стр. 26—27.

12. См. «Техника — молодежи», 1959, № 4, стр. 34.

13. Геннадий Гор. Писатель и наука. — «Литературная газета». 6 сентября 1960 г.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница