Глава пятая. Эпос мечты

«Туманность Андромеды» и традиции социально-утопической литературы. — Дистанция времени, отделяющая нас от героев романа. — Земли будущего в изображении И. Ефремова. — Великое Кольцо Миров. — Этический пафос романа. — Внутренние конфликты, порожденные новыми общественными отношениями — Система воспитания. — Любовь и дружба. — Дети и родители. — Остров Матерей. — Роль искусства. — Эстетизация жизни. — Время как философская категория и как исторический процесс. — Взгляд из будущего в прошлое. — Энциклопедичность романа. — «Cor Serpentis (Сердце Змеи)» — своего рода эпилог «Туманности Андромеды».

1957 год положил начало новому этапу в развитии научно-фантастической литературы и оказался для нее решающим рубежом. Конечно, это только случайности, что роман Ефремова «Туманность Андромеды» вышел в свет в том же году, когда был запущен первый искусственный спутник. Но в таком совпадении есть и какая-то закономерность. Ведь мировая наука давно уже начала готовиться к штурму космоса, а писатели-фантасты еще раньше приняли на вооружение идеи Циолковского!

Прорыв в космос был неслыханным доселе качественным и количественным скачком науки вперед.

Началась новая эра, которую философы, астрономы, математики сразу же назвали космической. За короткий промежуток времени в сознании людей произошли удивительные перемены. Раздвинулись границы мышления. Сложнейшие астрономические понятия из специальных научных трудов перешли на страницы газет.

Русское слово «спутник» стало международным, воплотив в себе все лучшее и передовое, что было создано страной Социализма.

Любопытно, что уже на следующий день после приземления космического корабля-спутника «Восток» Юрий Гагарин в беседе с журналистами назвал имя Ефремова среди своих любимых писателей, а в автобиографических очерках «Дорога в Космос» так оценил его роман: «...в библиотеке появилась новая книга — «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова, пронизанная историческим оптимизмом, верой о прогресс, в светлое коммунистическое будущее человечества. У себя в комнате мы читали ее по очереди. Книга нам понравилась. Она была значительней научно-фантастических повестей и романов, прочитанных в детстве. Нам полюбились красочные картины будущего, нарисованные в романе, нравились описания межзвездных путешествии, мы были согласны с писателем, что технический прогресс, достигнутый людьми спустя несколько тысяч лет, был бы немыслим без полной победы коммунизма на Земле».¹

Несколько месяцев спустя Ю. Гагарин в статье «О любимых книгах» («В мире книг», 1961, № 8) еще раз обратился к этому роману: «Мне очень понравилась книга И. Ефремова «Туманность Андромеды», — писал он. — Автор посмотрел в будущее глазами ученого и художника, попытался первым всесторонне показать жизнь через тысячелетия, это само по себе уже интересно. Это книга о победе коммунизма, ее нельзя читать без волнения. И люди там интересные, и проблемы затронуты большие. А главное — вера в поступательное развитие общества».

Читая эти строки, мы невольно вспомнили наш давний разговор с писателем Леонидом Рахмановым по поводу «Туманности Андромеды».

— Будет не удивительно, — говорил Рахманов, — если жители других обитаемых миров познакомятся из всей земной литературы прежде всего с романами Ефремова. Наверняка в библиотечке первого звездного корабля найдутся его «Туманность Андромеды» и «Сердце Змеи»...

Это настольные книги всех влюбленных в космос и в космонавтику... Я не шучу, — добавил он, — это действительно так: Ефремов — властитель дум современной научной и технической молодежи...

Научная фантастика во все времена ее существования зависела от состояния научно-теоретических и инженерно-технических идей. Можно было бы проследить, как они преобразовывались и какой вид принимали в фантастических произведениях, создававшихся на протяжении нескольких столетий, от Фрэнсиса Бэкона и Кампанеллы до Эдгара По и Владимира Одоевского, от Жюля Верна и Уэллса до Лема и Ефремова.

Все помнят «Машину времени» Уэллса. Казалось бы, что общего может иметь с наукой эта сверхфантастическая идея? Но в действительности замысел романа родился не без влияния гипотез, выдвинутых в конце прошлого века теоретической физикой и математикой. Известный австрийский физик Л. Больцман пытался доказать математическим путем, что во Вселенной имеются области, где время движется в направлении, обратном нашему, а крупный американский астроном Саймон Ньюком высказал предположение о возможности создания геометрии четырех измерений, понимая под «четвертым измерением» время, которое он считал особым видом пространства. На Саймона Ньюкома, между прочим, и ссылается Путешественник во Времени.

В данном случае не имеет значения, правомерны ли эти гипотезы. Мы хотим только сказать, что даже несбыточная ни при каких условиях Машина времени не явилась на свет из головы Уэллса, как Минерва из головы Юпитера.

Новейшие теории физики, астрономии, биохимии выдвигают перед писателями разных стран сходные проблемы. Отправной точкой для построения фантастической гипотезы служат обычно какие-то реальные предпосылки, если даже они и преувеличиваются до неузнаваемости.

В фантастической литературе давно уже создана своеобразная «наука» о преодолении Времени — Пространства. Выводятся новые положения из теории относительности, используются представления о кривизне пространства, изыскиваются необыкновенные источники энергии, позволяющие астронавтам за минимальный промежуток времени преодолевать невообразимые расстояния и т.п.

Как ни абсурдны на первый взгляд многие фантастический идеи, но возникают они отнюдь не случайно. Опубликовано, допустим, сообщение об открытии античастиц. Не дожидаясь дальнейшей разработки проблемы, писатели изображают целые миры и галактики из антивещества. Ведутся лабораторные работы с биотоками, попадается роман, в котором биотоки мозга воздействуют на автоматическую систему управления звездолетом. Ученые еще не познали природу гравитации — а герои романов давно уже изобрели гравитационные двигатели и овладели силами тяготения.

Автор «Туманности Андромеды» по-своему истолковал важнейшие проблемы, давно уже занимающие воображение писателей-фантастов. Отталкиваясь от ведущих положений современной науки и пытаясь предусмотреть, к чему может привести их безграничное развитие в будущем, он наметил в своем романе далекие перспективы астронавтики, кибернетики, биохимии, медицины, с убеждающей силой показал победу человеческого Разума над косными силами мироздания, и прежде всего — над временем и пространством.

Но Ефремов не был бы в своей области новатором, если бы не подчинил замысел романа научно-материалистическим философским представлениям о законах природы и общества. Величайшие завоевания науки и техники будущего поставлены писателем в прямую зависимость от социального прогресса. Ефремов впервые попытался нарисовать широкую и разностороннюю картину высокоразвитого коммунистического общества, объединившего все человечество. И в этом его главная заслуга.

Мысль о полете человека в космос, на иные галактики тревожила воображение писателя-фантаста еще задолго до того, как был выведен на орбиту первый советский спутник. Но замысел романа стал созревать, когда Ефремов прочел подряд не менее двух десятков книг современных западных, особенно американских писателей, посвященных завоеванию космоса. «После этого, — пишет он, — у меня возникло отчетливое и настойчивое желание дать свою концепцию, свое художественное изображение будущего, противоположное трактовке этих книг, философски и социологически несостоятельных...

Всей этой фантастике, проникнутой мотивами гибели человечества в результате опустошительной борьбы миров или идеями защиты капитализма, охватившего будто бы всю Галактику на сотни тысяч лет, я хотел противопоставить мысль о дружеском контакте между различными космическими цивилизациями».²

Девушка из племени туарегов (прообраз Афанеор)

Таким образом, к разработке замысла «Туманности Андромеды» Ефремова подтолкнули и полемические побуждения. Ограниченность диапазона даже лучших произведений западных фантастов вызвана, естественно, тем, что им чужда — в подавляющем большинстве — идея общественного прогресса. Они чисто механически переносят в космос современную империалистическую идеологию, колониализм, агрессивную политику, классовое неравенство. Герои романов, заброшенные на далекие звездные миры и даже в иные галактики, ничем не отличаются от обыкновенного «среднего» американца наших дней, с его обуженным кругозором и стяжательскими инстинктами.

Духовной ущербностью и пессимизмом отмечены произведения даже таких талантливых писателей, как Рэй Бредбери, Исаак Азимов, Роберт Хайнлайн, Эдмонд Гамильтон и др.

Вот, к примеру, как изображает Гамильтон далекое будущее человечества. В его романе «Звездные короли» действие происходит через двести тысяч лет. Люди расселились по всей Галактике. Они достигли высочайших вершин научного и технического прогресса, но... по существу все противоречия эпохи империализма остались неизменными. Образована Средне-Галактическая империя, существует Лига Темных Миров, берущая начало от фашистской Германии, в созвездии Лиры утвердилось новое королевство. Заговоры, измены, подкупы, шпионаж, опустошительные войны, политические перевороты, подавление человеческой личности — вот что обещает своим читателям Гамильтон в бесконечно далеком будущем.

Самый распространенный в США журнал научной фантастики «Astounding Science Fiction» опубликовал повесть Брэдбери «Гори, колдун, гори!», в которой в чрезвычайно драматических тонах описывается всенародное избиение ученых, разрушение университетов, сожжение книг — как необходимая предпосылка для организации «простой жизни». Отсюда можно заключить, что все беды, вызванные социальными противоречиями капитализма, писатель хочет свалить на науку.

Даже такой серьезный американский фантаст, как И. Азимов, заглянув в грядущее (роман «Стальные пещеры»), не увидел там ничего, кроме донельзя перенаселенной Земли, людей, запертых в клетках многоэтажных домов, очень строго лимитированных площадью и едой, приготовляемой главным образом из искусственных дрожжей; людей, разделенных на сотни социальных групп с разными регламентами «возможностей».

Западные писатели проецируют в грядущие века не только капитализм — «вчерашний день» человечества, но и давно минувшее историческое прошлое.

Дикое впечатление оставляет рассказ Роберта Хайнлайна «Логика империи». Американцы, колонизовав Венеру, действуют хищническими методами первоначального накопления. Туда вывозятся с Земли обманутые вербовщиками обездоленные люди и гибнут в гнилых болотах под бичами надсмотрщиков. Беглые рабы, скрываясь в непроходимых зарослях, закладывают основы будущей цивилизации на Венере.

Элементы социальной сатиры смешаны в рассказе с удивительно наивным представлением об историческом процессе. История понимается как вечный круговорот событий: что было — то будет. К такому «открытию» буржуазные историки пришли еще в XIX веке. Подобная «концепция» продолжает существовать и поныне. Безысходное положение «завербованных» на Венеру по сути дела ничем не отличается от столь же плачевного положения рабов на постройке пирамид древнего Египта.

В рассказе Меррея Лейнстера «Отряд исследователей» некто Хайгенс живет в дремучих лесах на планете Лоррен Второй — в обществе гигантских прирученных медведей. Расставшись с ненавистной ему цивилизацией, Хайгенс, сам того не желая, «осваивает» для будущих колонистов девственные земли. И образ героя, и даже непроходимые леса на чужой планете — все напоминает старый приключенческий роман. Только враги «бледнолицего» пионера уже не индейцы, а химерические звери — «сфиксы».

Фантастика в подобных произведениях устремлена не вперед, а назад, не к будущему, а к прошлому.

И в этом есть своя закономерность, ибо буржуазные писатели вслед за философами-идеалистами проповедуют релятивизм, бессилие разума перед таинственной и непостижимой Вселенной, иллюзорность социального прогресса.

Несмотря на то что многие американские фантасты блестяще владеют сюжетным мастерством и умеют создавать острые психологические коллизии, их произведения, как правило, проникнуты глубочайшим пессимизмом.

Вот, например, как рисует облик грядущего Уильямсон, автор одного из типичных для американской фантастики рассказов.

...Безжизненное бетонное поле аэродрома. Здесь нет людей. Здесь царство злых машин. Молчат стальные чудовища — бомбардировщики. Хищно прижав короткие крылья, они требуют одного — наполнить их опустевшую утробу смертоносным грузом. Автоматически они нагружаются бомбами, автоматически поднимаются в воздух, бомбят и снова возвращаются. И снова берут груз, и снова уходят в воздух — и так до бесконечности. А вокруг давно уже все мертво и бомбить нечего. Но машины, однажды приведенные в действие, продолжают работать. И вновь, и вновь по заданному курсу несут смерть туда, где давно уже нет ничего, кроме изуродованной, оплавленной земли...

Рядом с такими мрачными, порою даже человеконенавистническими книгами «Туманность Андромеды» сверкает, как алмаз доброты.

Нельзя не согласиться с французским критиком Жаном Вердье, который писал в одной из своих статей, что в научной фантастике ныне господствуют два основных течения — русское и англо-американское («В защиту мира», 1957, декабрь).

Советские писатели, в отличие от буржуазных, устремляясь мечтою в будущее, связывают его не только с невиданным прогрессом науки и техники, но и с глубочайшими преобразованиями всей общественной жизни, в том числе и сознания человека. Передовые идеи марксизма-ленинизма, окрыляющие творчество наших писателей, придают их произведениям жизнеутверждающую, гуманистическую направленность.

Все это получило наиболее яркое и полное выражение в романе Ефремова «Туманность Андромеды».

Когда речь идет о значительном и тем более новаторском произведении, было бы неверно исходить при его оценке только из литературных традиции и влияний. Ведь всякий талантливый писатель, независимо от того, в каком жанре он работает и в какую эпоху переносит действие, прежде всего — сын своего века. «Конечно, написать фантастический роман, — утверждает Ефремов в той же статье, — не ставя перед собой никаких серьезных задач, можно и просто варьируя в разных сочетаниях находки и достижения прежних мастеров этого жанра. Но ведь писатель-фантаст, если он понастоящему работает в литературе, всегда стремится открыть нечто свое, сказать что-то новое «о времени и о себе».³

Вместе с тем совершенно очевидно, что такая книга, как «Туманность Андромеды», представляющая сплав социальных и научно-технических идей, не могла возникнуть на «пустом месте». Кроме большого опыта мировой научной фантастики, за плечами писателя — вековые традиции западноевропейского и русского утопического романа. Прежде чем начать разговор о «Туманности Андромеды», мы остановимся на тех социально-утопических произведениях, которые находились в поле зрения Ефремова и, по-видимому, оказали на него известное воздействие или перекликаются так или иначе с его романом.

На протяжении нескольких тысячелетий, еще со времен античного рабовладельческого строя, лучшие умы человечества мечтали о грядущем «золотом веке». На исходе средневековья — в эпоху Возрождения — появились первые коммунистические утопии Томаса Мора и Томмазо Кампанеллы. Эти великие гуманисты грезили о таком государстве, где не будет нищеты, частной собственности, угнетения человека человеком. Но благородные идеи, изложенные в «Утопии» и «Государстве Солнца», не могли быть поняты и оценены современниками, — в ту эпоху почти безраздельно господствовала мертвящая церковная идеология.

Лишь после промышленного переворота в Англии и Великой буржуазной революции во Франции, когда уже в полной мере обнаружились вопиющие противоречия капиталистического строя, появились новые социально-утопические учения, которым суждено было стать одним из теоретических источников научного коммунизма.

И философская публицистика великих утопистов — Роберта Оуэна, Сен-Симона и Шарля Фурье, и созданные их последователями романы, вроде «Путешествия в Икарию» (1840) Этьена Кабе, сделавшего социально-утопические идеи достоянием широких масс, были лишь умозрительными попытками представить себе облик идеального общества. Гениальные догадки в этих произведениях (устранение противоположности между городом и деревней, между умственным и физическим трудом, ликвидация уродливого разделения труда и т.п.) переплетаются с причудливыми, иногда совершенно нелепыми представлениями о «социальной гармонии», и в этой противоречивости идеи отражалась противоречивость положения и сознания пролетариата, еще не созревшего до понимания своих классовых интересов.

Только после появления «Манифеста Коммунистической партии» Маркса и Энгельса открылась реальная перспектива самого целесообразного переустройства мира. Представления о гармоническом обществе будущего наконец получили глубокое обоснование, а коммунизм из утопии превратился в науку.

Форма утопического романа могла теперь возродиться в новом качестве — либо оплодотворенной опытом революционной борьбы и идеями научного социализма (например, «Вести Ниоткуда» В. Морриса), либо творческими исканиями большого художественного таланта, сумевшего воспользоваться этим жанром для критики современного общественного устройства и выражения своих позитивных взглядов.

К таким писателям относится Герберт Уэллс, оказавший несомненное творческое воздействие на Ефремова.

«Мой роман, — пишет Ефремов, — полемизирует с некоторыми вещами Уэллса, особенно с его «Машиной времени», где нарисована пессимистическая картина «затухания» и обмельчания человечества. Конечно, с Уэллсом я не только полемизировал, но и учился у него мастерству, искусству фантастики. В частности, его роман «Люди как боги» (который я ценю у него больше других) явился своего рода «отправной точкой» для «Туманности Андромеды».⁴

«Люди как боги» — единственный из романов Уэллса, в котором писатель попытался пойти по следам своей мечты и нарисовать общество будущего в соответствии с собственными представлениями об идеальном устройстве мира.

Можно смело утверждать, что ни в одной другой книге Уэллса контрастность сопоставления реально существующего с желаемым не достигает такой резкости, как в этом романе, написанном в 1921 году непосредственно после первой поездки писателя в Россию.

Эмоциональное восприятие художника всегда вступало в вопиющее противоречие со всей системой социально-философских воззрений Уэллса, делавших для него невозможным понимание марксистской теории революции и классовой борьбы. Поэтому, нарисовав в романе «Люди как боги» картины нового мира, Уэллс поспешил оговориться, что, при существующем уровне культуры и сознания масс, социализм на Земле еще не может быть создан и, следовательно, идеальное устройство общества остается за пределами трех измерений, доступных человечеству.

Потому-то планета «четвертого измерения», на которую очень несложным способом попадает мистер Барнстепл с группой высокопоставленных соотечественников, и названа писателем «Утопией».

Уэллс представляет утопийцев создателями «просвещенного научного государства». Каждый из них «был бы в прежние дни поставлен в ряду выдающихся творческих умов». Деятельные, изобретательные люди, они «не нуждаются ни в управлении, ни в руководстве». Дух соперничества давно уже заменен у них созидательной разносторонней работой. Все отрасли знаний достигли блестящего расцвета.

После того как мир был очищен от сорных трав, ядовитых насекомых, гадов и прочих вредоносных существ, утопийцы начали «выпалывать и культивировать свой собственный род». И тут Уэллс призывает на помощь «евгенические начинания», которые будто бы помогли утопийцам достигнуть идеала «благородной человеческой красоты» — и телесной и духовной. Идеал сам по себе прекрасен, но способы его осуществления — искусственный отбор для создания безупречной наследственности и ограниченное деторождение — привязывают автора, хотел он того или нет, к социал-дарвинизму и даже мальтузианству.

К тому времени, когда сюда прибыли англичане, утопийцы умели уже читать мысли, постигли тайну «четвертого измерения» (Уэллс объясняет «переход», ссылаясь на теорию относительности Эйнштейна) и готовились к полетам на другие звездные миры. Однако о науке и технике утопийцев говорится не только бегло и неопределенно, но и вообще невозможно представить себе, как это все совмещается с патриархальной простотой жизни, напоминающей аркадскую идиллию.

И тем не менее, силой своего большого реалистического таланта, Уэллсу удалось гораздо ярче и убедительнее, нежели его многочисленным предшественникам, воплотить мечту о свободной ассоциации тружеников, в которой не может быть места лености, праздности и злобе.

«Наше правительство — это наше воспитание»; «Нет, Утопия не упразднила семью. Она возвеличила ее и расширила до таких пределов, что она охватила весь мир», — говорят утопийцы. Такие удачные афоризмы разбросаны по всей книге.

И хотя ни один из утопийцев не наделен индивидуальным характером и все они одинаково голубые, собирательный образ идеального, по Уэллсу, человека решительно противостоит ограниченным твердолобым джентльменам, представляющим «высшее общество» Англии XX века.

Помимо отдельных, иногда очень тонких замечаний относительно разных сторон жизни утопийцев, якобы опередивших людей Земли по уровню развития на три тысячелетия, очень интересен и фантастический очерк истории этой планеты, пережившей свои «Темные века», «Век Открытий» и «Век Разрушения», прежде чем восторжествовала высшая справедливость.

Присутствие обыкновенных консервативных англичан в столь необыкновенном мире чистых человеческих отношений настойчиво напоминает о его условности и разрушает очарование иллюзии именно в те минуты, когда читателю больше всего хочется в нее поверить...

Сыны Альбиона тотчас же вошли во враждебные столкновения с утопийцами, и только «честный либерал» Барнстепл оказался способным почувствовать недостижимую красоту открывшейся ему жизни. Потому так грустно было Барнстеплу покидать прекрасные долины Утопии.

И вот он нехотя садится в свой старенький желтый автомобиль и возвращается по прежней дороге на грешную Землю — в мир привычных масштабов и измерений. В знак того, что он благополучно вернулся восвояси, он должен оставить на том месте, откуда начнется след колес, красный цветок, взятый из Утопии.

«Постояв с минуту в нерешительности, он оторвал один-единственный лепесток, положил его в карман, а большой сверкающий цветок осторожно опустил на середину колеи. Потом, с тяжелым сердцем, медленно отошел обратно к автомобилю и, стоя возле него, глядел на эту ослепительно блестящую красную звезду... Вдруг словно чья-то рука появилась на короткое мгновение и взяла цветок. Он исчез. Только столбик пыли покружился немного и рассеялся... Все было кончено».

Уэллс не верил, что такой сверкающий красный цветок распустится когда-нибудь на Земле, и это наложило печальную тень несбыточной мечты на идиллический мир, созданный его воображением.

Ограниченность утопии Уэллса почувствовал критик, напечатавший во французской буржуазной газете «Трибюн де насьон» (от 20 февраля 1959 г.) статью о романе советского писателя И. Ефремова.

Вот что сказано в этой статье:

«Туманность Андромеды» войдет в историю мировой литературы наравне с первыми романами Уэллса, тогда как большая часть современных научно-фантастических романов будет предана забвению... Вероятно, впервые научная фантастика показала свою способность интересоваться самим человеком и описывать новые условия его существования, новые конфликты... «Туманность Андромеды» представляет и другой интерес. Из нее мы видим, какова цель человеческого существования после того, как исчезнут опасность войны и экономическая борьба. Это не химерическая утопия «Господин Барнстепл у людей-богов», а прозорливое предвидение лучшего будущего».

Социально-утопическая тема получила свое развитие и в русской литературе.

Важнейшие вопросы государственного устройства и общественной жизни затрагивались во многих произведениях русских писателей. Первая оригинальная попытка в этом направлении была сделана В.Ф. Одоевским, уделившим главное внимание изображению научно-технического прогресса и совсем незначительное — социальным преобразованиям (роман «4338-й год. Петербургские письма». 1840).

Но подлинным родоначальником отечественной традиции социально-утопического романа стал, конечно, Н.Г. Чернышевский. Его роман «Что делать?» оказал влияние не только на формирование революционного сознания нескольких поколений передовых людей России, но и на развитие социальной фантастики в русской литературе.

Нарисованные в романе светлые картины будущего должны были, по замыслу писателя, вдохновить современников на освободительную борьбу. «Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее все, что можете перенести...» — призывал Чернышевский.

Он назвал своих героев «новыми людьми». Рахметов, Кирсанов, Вера Павловна служат олицетворением идеала человека грядущих дней, каким представлял его себе Чернышевский. И в этом, пожалуй, самая сильная, действенная сторона его романа.

Знаменитый «Четвертый сон Веры Павловны» — это воплощение не только социальных, но и научно-технических мечтаний. Чернышевский, в отличие от подавляющего большинства представителей домарксовского утопического социализма, не мыслил себе идеального общества без высокого развития науки и техники. В изображенной писателем социалистической России созидательный труд свободных и счастливых людей облегчают «умные» машины. Металл будущего — алюминий — заменяет в обиходе дерево и камень. Природа, преобразованная человеком, щедро отдает ему свои богатства.

«Но мы в центре пустыни?» — говорит пораженная Вера Павловна. «Да, в центре пустыни... С каждым годом люди, вы, русские, все дальше отодвигаете границу пустыни на юг... У них так много таких сильных машин, — возили глину, она связывала песок, проводили каналы, устраивали орошения, явилась зелень, явилось и больше влаги в воздухе...».

Все утописты, и в том числе Фурье, говорили о будущем как о красивой сказке, хотя и вдохновляющей умы, но бесконечно далекой от реальности. Чернышевский же первый заговорил о прекрасном будущем как о настоящей реальности, достижимой в соединенных усилиях людей. И в этом смысле великий революционер-демократ — непосредственный предшественник советских писателей-фантастов, разрабатывающих тему социального будущего.

Из утопий, созданных русскими писателями в начале XX века, мы остановимся только на романе А. Богданова «Красная звезда» (1908), который пользовался в свое время большой популярностью.

Философ, социолог, экономист, А. Богданов-Малиновский был профессиональным революционером, членом Центрального Комитета РСДРП. В годы реакции он стал последователем Маха и Авенариуса и выступил с антимарксистской теорией «эмпириомонизма», подвергнутой В.И. Лениным уничтожающей критике. Несмотря на идейные шатания Богданова, Владимир Ильич ценил его литературный талант и даже предложил ему однажды тему научно-фантастического романа, полезного для пролетариата: «Вот бы написали для рабочих роман на тему о том, как хищники капитализма ограбили Землю, растратив всю нефть, все железо, дерево, весь уголь. Это была бы очень полезная книга, синьор махист!»⁵

Роман «Красная звезда» оставил определенный след в истории как социальных утопий, так и научно-фантастической литературы в целом.

Русский революционер Леонид принимает предложение товарища по борьбе, носящего странное конспиративное имя Мэнни, вступить в тайное научное общество, которому «удалось гораздо дальше и глубже провести анализ строения материи. На этом пути была предусмотрена возможность существования элементов, отталкиваемых земными телами, а затем выполнен и синтез этой «минус-материи», как мы ее кратко обозначаем».

Вскоре выясняется, что это научное общество функционирует не на Земле, а на... Марсе, и Леонид соглашается совершить путешествие в «этеронефе» на «красную звезду». Русский революционер показался марсианам самым подходящим человеком для установления первоначального контакта между двумя обитаемыми мирами.

Удивительное внешнее сходство марсиан и людей Земли, по мнению Богданова, объясняется едиными законами биологического развития. «Очевидно, — говорит он устами марсианского ученого, — число возможных высших типов, выражающих наибольшую полноту жизни, не так велико; на планетах настолько сходных, как наши, в пределах весьма однородных условий природа могла достигнуть этого максимума жизни только одним способом».

Последовательно знакомясь со всеми новыми общественными институтами, Леонид посещает научные лаборатории, заводы, детские воспитательные учреждения, музеи, лечебницы, театры и т.д. и во всем этом видит осуществленный прекрасный мир, за который на Земле предстояло еще так долго и упорно бороться.

Леонид не ошибся, предполагая встретить на Марсе искусство, ставшее органической частью самой жизни, которую оно призвано украшать. Действительно, лучшие произведения живописи и скульптуры собраны в общественных зданиях. Музеи искусства являются научно-эстетическими центрами для изучения того, «как развивается человечество в его художественной деятельности». Памятники ставятся не великим людям, а великим делам и событиям, таким, например, как первая попытка марсиан достигнуть Земли, как уничтожение смертельных эпидемических болезней и т. п.

В своих представлениях о социалистическом обществе Богданов идет по пути великих утопистов прошлого, стараясь конкретизировать отдельные положения и воплотить их в образную форму. И в то же время он не смог до конца преодолеть ограниченность старых утопий. Марсиане у Богданова не отличаются такой широтой взглядов и разносторонностью интересов, такой душевной щедростью и жизнелюбием, как это свойственно, например, героям «Туманности Андромеды». Считая человека коммунистического будущего лишь «маленькой клеткой великого организма», Богданов заставляет его обуздывать личные желания и не давать полного простора индивидуальным склонностям, и это накладывает на изображенное им идеальное общество отпечаток аскетической суровости и даже какой-то жертвенности. Свободу действий каждого человека сдерживает добровольное самопринуждение.

Богданов отрицает возможность полной гармонии личного и общего: «Да разве может личность не чувствовать сильно и глубоко потрясение жизни целого, в котором ее начало и конец? И разве не возникает глубоких противоречий жизни из самой ограниченности отдельного существа по сравнению с его целым, из самого бессилия вполне слиться с этим целым, вполне растворить в нем свое сознание и охватить его своим сознанием?.. Чем жизнь стройнее и гармоничнее, тем мучительнее в ней неизбежные диссонансы».

В центре внимания писателя — извечная борьба человека со стихиями природы. Неблагоприятные климатические условия ставят перед марсианами первоочередную задачу — колонизовать какую-нибудь другую планету, ибо искусственное ограничение размножения (а такой выход предлагали некоторые ученые) расценивается как победа тех же самых слепых стихий.

«Нет! — говорят марсиане. — Сократить размножение — это последнее, на что мы бы решились; а когда это случится помимо нашей воли, то оно будет началом конца».

Богданов выступает, таким образом, как решительный противник мальтузианства. Увлекательный сюжет романа, четко обрисованные характеры действующих лиц и необычные психологические конфликты способствовали успеху произведения, а многочисленные публицистические отступления только усиливали его политическую остроту. В романе содержатся, кстати сказать, и смелые научные прогнозы: относительно «материи с отрицательным знаком», использования атомной энергии, вычислительных машин, синтетических материалов и т.д. Впрочем, некоторые утверждения автора кажутся сейчас наивными. Так, изображая завод нового типа, он пишет: «Сотни работников уверенно ходили между машинами, и ни шаги их, ни голоса не были слышны среди моря звуков». И заводской грохот, и сотни работающих не соответствуют нынешним представлениям об автоматизированном промышленном предприятии.

Передвижение на «воздушных лодках» силою «радиирующей материи» позволяет достигнуть «скорости самого быстрого соколиного полета» — около 250 километров в час, и это кажется Леониду пределом мечтаний.

Мы не можем, конечно, забыть об идейных ошибках Богданова, отразившихся и в его утопическом романе. Но в целом это было смелое, страстное, революционное произведение. В мрачные годы столыпинской реакции писатель нарисовал живую и выразительную картину восторжествовавшего коммунистического строя. Перечитывая сейчас роман А. Богданова, убеждаешься, что он содержит много глубоких мыслей, непосредственно перекликающихся с научными прогнозами современных писателей-фантастов. Такова, в частности, идея «союза миров», осуществлению которой решают посвятить свою жизнь главные герои — землянин Леонид и марсианка Нэтти.

Великая Октябрьская революция приблизила к жизни далекую мечту. О грядущих днях коммунизма писал, воюя с мещанской рутиной, и такой крупнейший поэт, как Владимир Маяковский («Летающий пролетарий», «Клоп», «Баня» и др.), и почти забытые ныне писатели Я. Окунев в романе «Грядущий мир» (1923), В. Никольский в повести «Через тысячу лет» (1927) и другие. Но едва ли не первым социально-фантастическим произведением послеоктябрьской эпохи была повесть талантливого сибирского писателя Вивиана Итина «Страна Гонгури» (1922), переизданная впоследствии под заглавием «Открытие Риэля» (в книге того же автора «Высокий путь»).⁶

Написанная в свойственном тому времени экспрессивном стиле, с неясными композиционными контурами и нечетким сюжетом, она привлекает страстной верой автора в коммунистическое будущее.

В колчаковском застенке, в ожидании расстрела, проводит свою последнюю ночь молодой большевик Гелий. Он просит друга, старого врача, тоже пленника колчаковцев, погрузить его в гипнотический сон, чтобы еще раз увидеть прекрасную страну Гонгури, где он прежде так часто бывал в своих странных сновидениях. В это обрамление входит пространный рассказ Гелия о своей «второй жизни» на другой планете в образе гениального ученого Риэля.

Прошло 1920 лет после революции, преобразившей страну Гонгури. Планета похожа на сад. «Среди садов, на много миль друг от друга, поднимались громадные литые здания из блестящих разноцветных материалов, выстроенные художниками и потому всегда отличные друг от друга. Эти дворцы строились так, чтобы казаться гармоническим целым с природой. Я хочу сказать, что они должны были излучать горение художественной мысли, чтобы слиться с горизонтом равнин, гор или садов...».

Ученые Гонгури постигли физическую природу мирового тяготения. С тех пор как был открыт «онтэит» — «особый комплекс энергии веществ, стремящийся от массы», — люди обрели силу циклопов. Они изменяли очертания материков, уничтожали и переносили горы, направляли реки в новые русла. Небо Гонгури бороздили дельфинообразные «онтэитовые» корабли, обладающие немыслимой скоростью. Межпланетные сообщения также осуществлялись с помощью «онтэита»: «Освобожденные от тяжести «победители пространства» всплывали до пределов тяготения, и тогда небольшого радиоактивного двигателя было достаточно, чтобы развить планетарную скорость и лететь в любом направлении».

С калейдоскопической быстротой сменяются, вытесняя друг друга, тревожные и пленительные видения, переданные с проникновенным мастерством зрелого художественного таланта. В этой маленькой повести нет ни одной стертой метафоры, ни одного слова, имеющего лишь служебное значение. Это — поэма в прозе.

На каждой странице можно найти подтверждение удивительной прозорливости В. Итина, который в суровые годы гражданской войны и разрухи увидел в неясных контурах будущего такие свершения человеческого гения, которые только сейчас, да и то еще в виде гипотез, становятся достоянием научной мысли. Это не только постижение природы времени и тяготения, но и такие более близкие задачи, как телевидение в масштабах космоса, как исследование всех соседних планет, как полная автоматизация производства и т.д.

Ученые страны Гонгури по-новому объясняют явления мировой энтропии. Один из них, Везилет, утверждает, что «поток жизни более безграничен, чем мы думали. С каждым взмахом маятника создаются, развиваются и умирают бесконечные бездны миров. Всегда и везде жизнь претворяет низшие, обесцененные формы энергии. Мир идет не к мертвому, безразличному пространству, всемирной пустыне, где нет даже миражей лучшего будущего, а к накоплению высшей силы».

На первый план автор выдвигает морально-этические и психологические конфликты. Хотя всем людям будущего ведомы «желанные страдания творчества», не каждый способен отказаться от личного честолюбия и тщеславия. Поэтому возникают некоторые противоречия между эгоистическими порывами небольшой группы выдающихся умов — гениальных ученых, художников и поэтов, живущих в древнем городе Лоэ-Лэлё, и всем остальным населением.

«Если бы ты остался у нас, — говорит Риэлю его отец Рунут, — ты не прятал бы своих мыслей, мы трудились бы вместе, и человечество приобрело идеи твоих изобретений и твоих открытий закономерно и безболезненно; но в Лоэ-Лэлё, с ее культами, празднествами, индивидуализмом и громадным гипнозом, ты был захвачен эгоистической страстью, более сильной, чем твоя воля».

Риэль делает великое открытие — находит способ преобразовывать мельчайшие частицы энергии в световые волны и «наблюдать эфемерные мимолетные явления, замедляя их, замедляя само время». И первые же наблюдения заставляют его сделать вывод, что «жизнь насыщает мертвое вещество, повторяясь в однообразных формах».

Переведя крамольер своего аппарата, он улавливает одну из планет маленькой желтой звезды. Это Земля. Риэль наблюдает на ней эволюцию жизни, смену веков и общественных формаций, хаос войн и разрушений, тиранию жестоких властителей и страдания народов. А потом он видит то, за что сражался и должен был погибнуть Гелий: революцию и рождение нового мира.

И тогда Риэль убедился в бесконечном повторении циклов жизни. То, что увидел он на Земле, было и в далеком прошлом Гонгури. Потрясенный единообразием законов времени и пространства, полубезумный Риэль хочет постичь теперь самого себя в вечной смене существований. Он думает, что эту тайну откроет ему смерть. Он принимает яд и, умирая, слышит осуждающие слова Везилета:

«Риэль, бедный Риэль, он не знает, что самоубийство не может раскрыть ни одной тайны...».

Смерть Риэля — пробуждение Гелия. Ночь кончилась. За молодым революционером приходят палачи. Сияющим утром ведут его к берегу голубого Енисея, он слышит, как за спиной лязгают затворы винтовок. Гелий готов мужественно встретить смерть во имя жизни на Земле — может быть, еще более прекрасной, чем жизнь в стране Гонгури...

Если В. Итин в своей повести, написанной в годы гражданской войны, в состоянии был создать только умозрительную картину совершенного общественного строя, то в годы первой пятилетки писатели, выступавшие с произведениями на ту же тему, могли уже использовать накопившийся опыт социалистического строительства и осмыслить его в свете дальнейших перспектив развития нашего общества.

Э. Зеликович, автор романа «Следующий мир» (1930), вслед за Уэллсом и под его непосредственным влиянием, перенес своих героев в мир «четвертого измерения», на одну из планет, заселенных высокоразумными существами, во всем подобными людям. Но, в отличие от Уэллса, советский писатель преисполнен уверенности, что нарисованная им всесторонняя картина идеальной общественной организации — не утопия, а предвидимое будущее человечества.

Несмотря на то что тема решается порою очень прямолинейно, многие оценки кажутся плакатными и отдают вульгарным социологизмом, роман этот даже и сейчас представляет известный интерес. Автору удалось подробно и местами очень убедительно рассказать о новой совершенной технике (полная автоматизация производства), о быте, нравах, морали, искусстве людей, живущих по принципу «свободное творчество при неограниченном пользовании для всех всеми общественными благами».

Автор подробно разработал и достаточно серьезно аргументировал идею о закономерностях биологической и социальной эволюции. По его мнению, «закон эволюции для всех планет един, как для животно-растительных царств, так и для прогресса разумных существ, начиная от уровня развития дикаря и вплоть до степени нашей культуры, а также, по-видимому, и дальше». Иными словами, биологическая эволюция непременно приводит к разумному существу, имеющему человеческий облик, а эволюция социальная — к наиболее совершенному общественному строю — коммунизму.

Вместе с тем в романе Э. Зеликовича, как и во многих других социально-фантастических произведениях первого периода существования Советского государства (например, «Борьба в эфире» А. Беляева), недостаточно продуман важнейший вопрос — о месте и роли общественно необходимого труда в жизни людей будущего. Автор полагает, что сверхизобилие материальных благ может создать своего рода «безработицу». Но если бы даже это было так. то тем более нелогичным кажется утверждение об отсутствии в этих условиях какого бы то ни было учета и координационных центров.

Проникнута горячей верой в безграничные возможности свободного созидательного труда и повесть Я. Ларри «Страна счастливых» (1931). Писатель попробовал домыслить начавшийся гигантский процесс переустройства мира и представить социализм в состоянии полного расцвета. По существу, речь идет о коммунистическом строе: государство ликвидировано, экономикой страны руководит выборный «Совет ста», вся общественная жизнь сосредоточена в добровольных обществах (клубы, редакции газет и т.д.). Люди давно уже избавлены от материальных забот, каждый владеет несколькими профессиями и имеет достаточно времени, чтобы отдаваться своему любимому делу. Автору кажется, что изобилие материальных благ позволит свести общественно необходимый труд... к пяти часам в неделю!

Сейчас эта книга кажется очень наивной, хотя бы даже потому, что Я. Ларри изолирует социалистическую республику от всего остального мира, а в своих представлениях о «победе над Вселенной» не идет дальше полетов на Луну. Впрочем, в некоторых моментах он предвосхищает фантастические гипотезы писателей наших дней. Задолго до А. Казанцева (см. его повесть «Планета бурь») он «разработал» теорию внеземного происхождения людей.

«Я лично больше всего верю в то, — говорит герой повести Павел Стельмах, — что человек родился в космосе и колыбелью человечества была иная планета, о которой мы ничего не знаем».

А дальше следует подробная аргументация с многочисленными ссылками на древние мифы и легенды о богах, пришедших к людям с неба, и о «возвращении» людей на другие планеты (перуанская легенда о Манго-Гуэлла, сказание об Атлантиде, миф о Дедале и Икаре, рассказ Гераклита о его знакомстве с жителем луны Арабисом, монгольские, китайские, индийские, вавилонские предания и т.п.). Все это по мнению автора, «деформированные воспоминания о событиях, которые случились миллионы лет тому назад».

Названными произведениями, по сути дела, и исчерпывается советская социальная фантастика первых десятилетий. На протяжении четверти века — после появления повести Я. Ларри и до «Туманности Андромеды» — не было опубликовано ни одного сколько-нибудь значительного «комплексного» художественного произведения о социальном будущем.

Произошло это потому, что в условиях культа личности возможности философской мысли были чрезвычайно ограничены: «предвидеть» близкое и далекое будущее мог позволить себе только Сталин. Кроме того, в тревожной обстановке назревания Второй мировой войны, в военные годы и в годы восстановления народного хозяйства социальная фантастика «дальнего прицела» многим представлялась несвоевременной и даже вредной. И хотя тема восторжествовавшего коммунизма присутствовала в некоторых научно-фантастических романах, но лишь в качестве общего фона для изображения научных открытий и достижений техники.

Так было и в поздних, наименее удачных романах талантливого фантаста А. Беляева («Лаборатория Дубльвэ». «Под небом Арктики» и отчасти «Звезда КЭЦ»), и в произведениях других советских писателей, которые пытались заглянуть на несколько десятилетий вперед и перенести своих героев в условия только что сложившегося коммунистического строя. Но как ни увлекателен сюжет «Арктании» Г. Гребнева, как ни величественна картина грандиозного строительства и переделки климата Арктики в романах Г. Адамова «Изгнание владыки» и А. Казанцева «Полярная мечта», — эти авторы не ставили, да и не могли в силу указанных причин поставить своей главной целью изображение новых психологических и нравственных качеств человека будущего.

Только в середине пятидесятых годов, вслед за XX съездом КПСС, наметившим перед нашим народом грандиозную задачу постепенного перехода от социализма к коммунизму, в новой обстановке, благоприятствовавшей выдвижению смелых и еще не решенных вопросов социального будущего, И. Ефремов смог обратиться к разработке чрезвычайно сложной темы «Туманности Андромеды». По сравнению со своими предшественниками, он не только продвинулся гораздо дальше, но и создал первый в советской литературе многоплановый социально-фантастический роман о коммунистическом обществе всей Земли.

...Звездолет «Тантра» несется по беспредельному океану космоса со скоростью, приближающейся к световому порогу. Бесшумно работают анамезонные двигатели, отбрасывая струю непостижимо яркого, вихрящегося пламени. На пульте управления мигают разноцветными огоньками шкалы электронных приборов. Мерное гудение счетчиков сливается в причудливую мелодию. Отражательные экраны открывают обзор черной бездны. Бесчисленные звезды вспыхивают пронзительными иглами слепящих огней. Расстояние до Земли — полтора парсека⁷ — пятьдесят биллионов километров.

Экипаж корабля погружен в гипнотический сон. Бодрствуют только двое — командир звездолета Эрг Hoop и астронавигатор Низа Крит...

Нечто подобное мы встречали десятки раз в романах, посвященных завоеванию космоса: детальное описание изумительной техники будущего, перенесение в межзвездное пространство «классических» приемов приключенческой беллетристики.

Но не будем спешить с выводами. Уже первые реплики героев вводят нас в мир необычных отношений и чувств. Читатель узнает, что «Тридцать седьмая звездная экспедиция» была направлена на единственную населенную планету в созвездии Змееносца — Зирду. Она давно говорила с Землей и другими мирами по Великому Кольцу, но внезапно замолчала, и молчание длилось более семидесяти лет. «Долг Земли, как ближайшей к Зирде планеты Кольца, был — выяснить, что случилось».

Итак, перед нами сразу же возникают представления о долге людей Земли перед братьями по разуму, связанными Великим Кольцом Миров.

Еще несколько страниц — и читатель убеждается, что экипаж «Тантры» и те, кто послал его в этот безмерно трудный полет, — отнюдь не шаблонные персонажи фантастических романов, перенесенные в даль веков из нашего времени, а люди совершенно иной формации, иного склада мыслей и чувств. А раз так, то и на Земле должны были сложиться новые общественные отношения, при которых не могло бы случиться того, что произошло на Зирде.

А на Зирде произошло вот что.

Не вняв предупреждениям Великого Кольца об опасности опытов с частично распадающимся атомным горючим, обитатели планеты убили все живое и самих себя. Столетиями незаметно накапливались биодозы облучения, разрушающие наследственность, прекращающие воспроизведение потомства, вызывающие лучевые эпидемии.

Перед посланцами Земли открылось потрясающее зрелище:

«Заросли черных маков протянулись на тысячи километров, заменив собою все — леса, кустарники, тростники, травы. Как ребра громадных скелетов, виднелись среди черного ковра улицы городов, красными ранами ржавели железные конструкции. Нигде ни живого существа, ни деревца — только одни-единственные черные маки!»

Эти зловещие растения оказались той единственной жизненной формой, которая устояла против радиоактивности и дала под ее влиянием жизнеспособную мутацию...

Превосходно написанная картина! Но это не отвлеченная фантастика, знакомая по другим книгам, не просто игра воображения. С самого начала автор напоминает нам об исторических событиях и политических проблемах, волнующих каждого из нас, читателей «Туманности Андромеды».

Но как же реагируют Эрг Hoop и его товарищи на гибель Зирды? Великая человеческая скорбь сменяется в их душах уверенностью в конечном торжестве созидательного начала. Ведь подобные случаи уже были известны Великому Кольцу. Погибла таким же образом и планета лилового солнца Альграб, находящаяся в сорока шести парсеках от Земли, но Совет Звездоплавания решил позаботиться о ее дальнейшей судьбе. Потому-то такой уверенностью и проникнуты слова Эрг Ноора: «Звезда не погибла, и планета цела. Не пройдет и одного века, как мы засеем и заселим ее».

Читатель, конечно, помнит, что «Тантра», не сумев пополнить запасы горючего — анамезона, попала в поле чудовищно сильного притяжения железной звезды. Началась титаническая борьба людей непреоборимой воли, вооруженных огромными знаниями и блистательной техникой, с косными силами материи...

А если бы им и не удалось пополнить запасы горючего и вырваться из плена железной звезды, они все равно не потеряли бы надежду на спасение. Ведь Земля неустанно следила за полетом Эрг Ноора и в случае опасности готова была выслать на помощь новую звездную экспедицию.

Какой же должна была стать Земля, если ее люди способны были на такие свершения? Именно этой теме — изображению жизни на Земле в эпоху высшего расцвета коммунистического строя — и посвящен роман Ефремова, а все, связанное с космическими путешествиями и приключениями звездоплавателей, имеет лишь второстепенное значение. Поэтому мы оставим пока Эрг Ноора и его спутников на планете мрака и посмотрим, как живут и что делают на Земле наши отдаленные потомки — люди XXX века.

Впрочем, время действия точно не обозначено. О нем можно только догадываться. Трудно вообразить, каким будет в действительности столь отдаленное будущее. При таком полете фантазии почти невозможно отделить более правдоподобное от менее вероятного. Важна здесь общая философская концепция, которая опирается на марксистско-ленинское понимание исторических закономерностей общественного и научного прогресса.

Сам автор в послесловии к журнальной публикации романа признается, что в процессе работы он несколько раз сокращал дистанцию, отделяющую нас от времени действия романа. Четыре тысячи лет, три тысячи, две... Запуск искусственных спутников показал Ефремову, что сроки воплощения его мечты могут быть еще более приближены.

Следует учитывать, что наука развивается сейчас даже не в геометрической прогрессии, а стремительно взлетает по так называемой «экспоненциальной кривой». Это значит, что, в отличие от геометрической прогрессии, где каждая последующая цифра получается из предыдущей умножением на постоянное число, в новом неслыханном нарастании каждое последующее число будет получаться из предыдущего путем возведения в степень (2, 4, 16, 256, 65 536 и т.д.). По мнению ученых, этот новый революционный взрыв науки наметился после расщепления атомного ядра и особенно — после проникновения в космос.

Так какие же возможности откроет человечеству наука, когда исчезнут все препятствия, мешающие его слиянию в одну всепланетную семью!

«...Думается мне, — пишет Ефремов, — что мы еще очень слабо представляем себе все то беспредельное могущество, которое даст человечеству коммунистическое общество всей планеты, когда окончатся нелепейшие траты гигантских сил на военные приготовления.

Конечно, нельзя впадать и в другую крайность и представлять себе, что путь будет легок и усыпан только розами. Очень много сложных проблем стоит перед человечеством, тем более сложных, чем выше будет организация общества. И главнейшая из них — это формирование нового человека с новым сознанием, чьи индивидуальные желания почти никогда не разойдутся с нуждами общества. И все же теперь думается: а почему бы событиям, описанным в «Туманности Андромеды», не совершиться не через тысячелетия, а значительно раньше?»

Следовательно, нет никакой необходимости думать, что изображенные Ефремовым завоевания человеческого гения могут быть отнесены лишь к XXX веку. Это дата приблизительная, условная. Есть все основания предполагать, что и социальный прогресс будет нарастать в стремительном темпе, и во многом это зависит от нас самих, людей, живущих во второй половине XX, Ленинского века!

Задумываясь о будущем, каждый создает себе воображаемый облик Земли, перепаханной доброй волей человечества, построенной на наиболее гармонических и совершенных началах. Эту мечту воплотил в своем романе Ефремов.

Образное мышление художника, логический анализ ученого и широта обобщений, свойственная мыслителю, помогли ему положить в основу «Туманности Андромеды» хорошо продуманные и тщательно мотивированные представления о новом общественном устройстве. И надо отдать писателю должное — нарисованное им эпическое полотно получилось достаточно выразительным.

Все силы природы поставлены на службу человеку. «Земля избавлена от ужасов голода, заразных болезней, вредных животных, спасено от истощения топлива, нехватки важных химических элементов...». Благодаря всему этому и поразительным успехам медицины продолжительность жизни человека достигла почти двухсот лет и — самое главное — исчезла изнурительная, тлеющая старость.

Давно уже осуществлено полное перераспределение жилых и промышленных зон планеты. Поселения непрерывной цепью протянулись в северном и южном полушарии вдоль тридцатого градуса широты. Люди сосредоточились преимущественно у берегов теплых морей, в зоне мягкого климата. К северу — гигантская зона лугов и степей с бесчисленными стадами домашних животных. В тропиках производство растительного питания и древесины. Сухие и жаркие пустыни давно уже превращены в вечнозеленые сады.

Преобразован климат. Ослабли ураганы и вихри. Вода в океанах поднялась на семь метров. До шестидесятых параллелей дошли южные теплые степи. Вечные «диэлектрические насосы» помогли обводнить даже высокогорные пустыни Азии. Над полярными областями зажжены искусственные солнца. Антарктический материк, на три четверти освобожденный от льда, оказался рудной сокровищницей и превратился в цветущую страну. Атмосфера очищена от излишков углекислоты, накопившейся от безрассудного сжигания угля, нефти и лесов в далеком прошлом. «Полная автоматизация всех заводов и энергостанций сделала ненужным строительство при них городов или больших селений».

Земной шар связан единой энергетической системой, спиралями электрических дорог, охвачен кольцом искусственных спутников — форпостов Земли, выдвинутых в космос. Ближайшие планеты — Венера, Марс, Меркурий, не говоря уже о Луне, — полностью освоены.

Планетолеты, работающие на фотонных или ионных зарядах, совершают регулярные рейсы в пределах солнечной системы, а в бездонные глубины Вселенной проникают могучие корабли звездных экспедиций.

Путь, пройденный человеком в пространстве, измеряется парсеками. Счет времени ведется по земным независимым часам, которые соотносятся в космосе с зависимым временем. Передача информации по Великому Кольцу населенных миров ведется по галактическим часам — каждую стотысячную галактической секунды, или раз в восемь дней.

Давно уже выработан всемирный общечеловеческий язык. Постепенно стираются этнические и национальные различия. В великом смешении рас и народов образовалась единая семья планеты. Отошли в область преданий государственные границы и последние остатки учреждений, созданных в незапамятные времена для поддержания власти и «порядка». Давно уже введена тщательно продуманная система, организующая и направляющая на добровольных началах разума и сознательной дисциплины творческую энергию всего населения Земли.

В центре — Совет Экономики, «переводящий все на почву реальных возможностей общественного организма и его объективных законов». Его консультативные органы: Академия Горя и Радости, Академия Производительных Сил, Академия Стохастики и Предсказания Будущего, Академия Психофизиологии Труда, Академия Пределов Знания.

Совет Экономики связан с самостоятельно действующим Советом Звездоплавания. От него прямые нити — к Академии Направленных Излучений и внешним станциям Великого Кольца.

Контроль Чести и Права, наблюдающий за судьбою каждого человека, в случае нарушения установленных норм поведения, оправдывает или осуждает виновного.

Некоторые из этих названий кажутся надуманными, но мысль автора ясна. Он хочет сказать, что организация всей общественной жизни основана на принципах сугубой добровольности, безусловного доверия и высокой сознательности, исключающих какое бы то ни было принуждение и насилие над свободной волей. «В незапамятные времена люди могли совершать небрежность или обманывать друг друга и себя. Но не теперь!»

В высшей степени примечательна лекция Веды Конг, историка Древнего мира, переданная по Великому Кольцу для населения планеты Росс 614 в созвездии Единорога.

Стоя перед экраном обсерватории внешних станций, она сжато и ясно рассказывает далеким братьям по разуму об историческом пути человечества. Но не истребительные войны и ужасные страдания, не вражда и противоречия, разделявшие в глубокой древности страны и народы, стали главной темой ее сообщения. «Гораздо важнее была противоречивая история развития производительных сил вместе с формированием идей, искусства, знания, духовной борьбы за настоящего человека и человечество. Развитие потребности созидания и новых представлений о мире и общественных отношениях, долге, правах и счастье человека, из которого выросло и расцвело на всей планете могучее дерево коммунистического общества».

Рассказывая, как сменялись на Земле исторические эпохи, Веда Конг раскрывает диалектически противоречивый ход истории, осмысленной и осознанной наукой ее времени. Отсюда происходит новая периодизация, выразительные названия, содержащие характеристику предшествующих эпох: эра Разобщенного Мира, в которую входят Античные века, Темные века или века Капитализма; затем век Расщепления, когда весь мир раскололся на два лагеря с различными экономическими устройствами и когда открытие первых видов атомной энергии едва не привело все человечество к крупнейшей катастрофе. Далее, в соответствии с этой произвольной, но вполне оправданной замыслом романа периодизацией, началась эра Мирового Воссоединения, состоявшая из веков Союза Стран, Разных Языков, Борьбы за Энергию и Общего Языка. Это была эпоха формирования нового общества на всей планете.

Общественное развитие убыстрялось с каждым новым веком, и власть человека над природой росла гигантскими шагами. По мере того как изживались пороки и предрассудки, унаследованные от прошлого, вдохновенный творческий труд стал естественной потребностью людей, преобразил не только Землю, но и самого человека.

Через весь роман проходит лейтмотивом эта важнейшая тема, определяющая развитие сюжета. Она выражена в следующих словах Веды Конг:

«В древних утопических фантазиях о прекрасном будущем люди мечтали о постепенном освобождении человека от труда. Писатели обещали, что за короткий труд — два-три часа на общее благо — человечество сможет обеспечить себя всем необходимым, а в остальное время предаваться счастливому ничегонеделанию.

Эти представления возникли из отвращения к тяжелому и вынужденному труду древности.

Скоро люди поняли, что труд — счастье так же, как и непрестанная борьба с природой, преодоление препятствий, решение новых и новых задач развития науки и экономики. Труд в полную меру сил, только творческий, соответствующий врожденным способностям и вкусам, многообразный и время от времени переменяющийся, — вот что нужно человеку. Развитие кибернетики — техники автоматического управления, широкое образование и интеллигентность, отличное физическое воспитание каждого человека позволили менять профессии, быстро овладевать другими и без конца разнообразить трудовую деятельность, находя в ней все большее удовлетворение. Все шире развивавшаяся наука охватила всю человеческую жизнь, и творческие радости открывателя новых тайн природы стали доступны огромному числу людей. Искусство взяло на себя очень большую долю в деле общественного воспитания и устройства жизни».

И Веда Конг, «обретя силу всех поколений земных людей», с гордостью за своих современников заканчивает передачу взволнованными и вдохновенными словами:

«Такова наша история, трудная, сложная и долгая дорога восхождения к высотам знания. Мы зовем вас, — сливайтесь с нами в Великом Кольце, чтобы нести во все концы необъятной вселенной могучую силу разума, побеждая косную неживую материю!»

Вера писателя в беспредельное могущество человека, прозвучавшая с такой силой в заключительных словах Веды Конг, получила воплощение в грандиозной фантастической идее Великого Кольца Миров.

Еще за пять-шесть столетий до начала действия романа выдающиеся ученые планеты «пытались разрешить проблему передачи и приема изображений, звуков и энергии на космические расстояния». Они не сомневались, что в потоке излучений созвездий и галактик, доходивших до Земли, были сигналы и призывы, посланные разумными существами других миров. Но прием этих сигналов затрудняла ионизированная атмосфера.

Наконец индийский ученый Кам Амат вынес опыты на искусственные спутники, находящиеся далеко за пределами земной атмосферы.

Впервые была уловлена передача из планетной системы двойной звезды 61 Лебедя, но только через девяносто лет Академии Пределов Знания удалось расшифровать с помощью переводных и логических машин эти таинственные символы. То был призыв, обращенный к землянам, войти в содружество Великого Кольца: «Привет вам, братья, вступившие в нашу семью! Разделенные пространством и временем, мы соединились разумом в кольце великой силы».

А еще через двести лет люди вступили в постоянную связь с планетными системами ближайших звезд, и это ознаменовало собой наступление эры Великого Кольца.

Она принесла людям Земли не только беспредельно расширившиеся представления о космосе как о бесчисленных островах и архипелагах могучего разума, но и новое мировоззрение, новые философские понятия, духовное и моральное обновление.

То была «победа над временем, над краткостью срока жизни, не позволяющей ни нам, ни другим братьям по мысли проникнуть в отдаленные глубины пространства. Посылка сообщения по Кольцу — это посылка в любое грядущее, потому что мысль человека, оправленная в такую форму, будет продолжать пронизывать пространство, пока не достигнет самых отдаленных его областей».

Даже сообщение, полученное из далекой системы Гаммы Лебедя, которое шло больше девяти тысяч лет, было понято людьми, потому что его предварительно расшифровали другие члены Кольца, более близкие обитателям Гаммы Лебедя по характеру мышления и уровню знаний.

Установив таким образом контакт с обитаемыми мирами, человечество почувствовало себя еще более могущественным перед силами природы. Выработалось еще более высокое чувство нравственного долга, ибо отныне люди Земли тревожились за судьбу уже не только своей планеты...

С тех пор Академия Пределов Знания расшифровывает еще не понятые обозначения, идущие из глубин космоса. Эти сигналы сотни и тысячи лет несутся со скоростью света из одного звездного мира к другому. Люди принимают «астротелепередачу» с Эпсилон Тукана и видят то, что происходило на этой планете триста лет назад, на расстоянии девяноста парсеков...

И, наконец, апофеозом, венчающим торжество мысли, становится внепрограммный прием сообщения, дошедшего из Туманности Андромеды — исполинского звездного роя, превосходящего по размерам нашу Галактику. Сообщение было послано полтора миллиона лет назад, задолго до наступления ледниковой эпохи и возникновения первичных форм цивилизации на Земле! Вести были перехвачены на противоположной стороне Млечного Пути другими членами содружества Великого Кольца и в конце концов дошли до Земли!..

«На краю нашей Галактики находится Солнце и крошечная пылинка Земля, сцепленная силой знания с множеством обитаемых миров и распростершая крылья человеческой мысли над вечностью Космоса!»

Человечество в романе Ефремова — люди не только Земли, но и других планет, носители высшего разума, рассредоточенного в разных уголках бесконечной Вселенной. Ни время, ни пространство, ни вечный мрак, ни холод мироздания не могут помешать людям установить связь и обмениваться знаниями с братьями по мысли...

Великое Кольцо — одна из самых ярких и покоряющих воображение идей Ефремова. Она так хорошо продумана и точно изложена, что воспринимается не только как фантазия, но и как научная гипотеза.

Еще в начале XX века известный революционер и ученый, шлиссельбуржец Н.А. Морозов прославлял в своих «Звездных песнях» бессмертный Разум, зарождающийся на многочисленных планетах — «в мире вечного движенья, в превращеньях вещества», а поэт Валерий Брюсов и гениальный ученый К.Э. Циолковский мечтали о том времени, когда люди установят связь с разумными существами других звездных миров и даже научатся управлять движением планет.

Этот мотив проходит через весь цикл «звездных» стихов Брюсова.

...Да, сын Земли, в борьбе нетерпеливой,
Я в бесконечное бросаю стих —
К тем существам загадочным, счастливым,
Что мыслят, что живут в мирах иных.

Не знаю, как мой зов достигнет цели,
Не знаю, кто привет мой донесет, —
Но если те любили и скорбели, —
Но если те мечтали в свой черед

И жадной мыслью погружались в тайны,
Следя лучи, горящие вдали,
Они поймут мой голос не случайный,
Мой страстный вздох, домчавшийся с Земли.

Пройдя, как мы, поток времен безмерных,
Вы, духи света иль, быть может, тьмы, —
Вы, как и я, храните символ веры:
Завет о том, что будем вместе мы!

Если в этом стихотворении поэт грезит о встречах с неведомыми носителями Разума, то в другом, посвященном памяти Жюля Верна, он мечтает об установлении братства во Вселенной путем непосредственных контактов:

Я жду, что наконец увижу шар блестящий,
Как точка малая, затерянный в огнях,
Путем намеченным к иной земле летящий,
Чтоб братство воссоздать в разрозненных мирах.

Другой «сын Земли» — Константин Эдуардович Циолковский, разрабатывая проблему ракетного передвижения в космосе и мысленно прокладывая первые межпланетные трассы, пророчествовал о создании в далеком будущем грандиозных республик высокоразумных обитателей планет, солнечных систем и млечных путей.

«...Вселенная, — писал Циолковский в своей «Научной этике», — полна разумными, могущественными и счастливыми существами. Их гений и могущество и заселили Вселенную, избавив ее от мук самозарождения. Эти существа подобны совершенным людям, которые произойдут от теперешнего человечества».

«Может ли быть, — восклицал он, — чтобы они не установили между собой связь?»

«Радио — одно из современных чудес... Со временем короткие радиоволны проникнут за атмосферу и будут основанием для небесных сообщений», — предсказывал ученый.

Эти идеи послужили Циолковскому отправной точкой для его философских трактатов и научно-фантастических этюдов, проникнутых светлым оптимизмом и неослабной верой в бесконечное совершенствование человечества. Но, при всей прозорливости Циолковского, ему не удалось в своих философских и этических представлениях о космической эре подняться выше туманных и в значительной степени утопических прогнозов.

Не так у Ефремова. Осмысливание путей в грядущее с позиций диалектического и исторического материализма позволило ему более ясно и отчетливо наметить черты грядущей космической эры. И тут в некоторых существенных моментах обнаруживаются его разногласия с Циолковским.⁸

Разногласия касаются, во-первых, так называемой «колонизации» космоса и, вовторых, внешнего облика и биологической природы высших существ других миров.

«Мы уверены, — писал Циолковский в трактате «Воля Вселенной. Неизвестные разумные силы», — что зрелые существа вселенной имеют средства переноситься с планеты на планету, вмешиваться в жизнь отсталых планет и сноситься с такими же зрелыми, как они... Разум и могущество этих существ ликвидируют зачаточную жизнь на других планетах и заселяют их своим потомством...»

Но допущение вмешательства в жизнь «отсталых планет» может привести к нежелательным конфликтам и столкновениям. Против этого и предостерегает Ефремов устами председателя Совета Звездоплавания Гром Орма.

Во время всенародного обсуждения задач предстоящей Тридцать восьмой звездной экспедиции вносится предложение направить ее к зеленой циркониевой звезде в системе Альфа Эридана. Из сообщений, принятых по Великому Кольцу, известно, что эта звезда имеет две планеты с условиями, соответствующими земным, но без высшей мыслящей жизни. Таких планет в космосе не так уж много.

«Это необычайно редкая удача, — говорит Гром Орм. — Если бы там оказалась высшая жизнь, мир зеленой звезды был бы закрыт для нас. Еще в семьдесят втором году эпохи Кольца, более трех веков назад, наша планета предприняла обсуждение вопроса о заселении планет с высшей мыслящей жизнью, хотя бы и не достигшей уровня нашей цивилизации. Тогда же было решено, что всякое вторжение на подобные планеты ведет к неизбежным насилиям вследствие глубокого непонимания».

Для общественного строя эры Великого Кольца высшая гуманность — непреложный закон. Насильственное вмешательство в чужую жизнь и навязывание — пусть даже и доброй — воли недопустимо ни в малом, ни в большом, ни на Земле, ни во Вселенной...

Исходя из представления о множественности миров и различия природных условии на планетах, Циолковский предполагал возможность самых необычных с нашей точки зрения жизненных форм, вплоть до «бестелесных существ», обладающих тем не менее высоким разумом.

«Итак, мы — плотные существа, — писал он в той же «Научной этике», — окружены кадрами не только таких же плотных (но совершенных и могущественных существ), но и кадрами существ эфирных, число которых бесконечно, как бесконечно прошедшее время. Каждый из этих кадров эфирен в отношении последующих и грубо плотен по отношению ко всем предыдущим».

Природу этих «эфирных существ» или «животно-растений космоса» Циолковский объяснял их способностью извлекать продукты для обмена из солнечного света, преобразующего зерна хлорофилла в белки и углеводы.

В «Туманности Андромеды» мы дважды встречаемся с изображением неземных людей, полученным по Великому Кольцу. В одном случае это — серокожее человекоподобное существо с планеты 61 Лебедя, с тонкими, длинными, словно щупальцы, конечностями и беззубым ртом, а в другом — изумительные по красоте и совершенству пропорций люди Тукана, настолько похожие на землян, что «постепенно утрачивалось впечатление иного мира».

Братья по разуму только в редчайших случаях оказываются братьями и по телу, как люди Тукана, однако, как бы ни были велики биологические отклонения, разумное мыслящее существо не должно и не может предстать в виде какого-нибудь химерического чудовища, каких немало породило за последние десятилетия необузданное воображение романистов.

Для Ефремова это вопрос принципиальный. Он мог бы по примеру многих писателей придать разумным существам других планет самый невероятный облик. Но он этого нигде не делает — ни в «Звездных кораблях», ни в «Туманности Андромеды», ни в «Сердце Змеи». Более того, Ефремов исходит из представлений о железной закономерности образования и эволюции жизни в условиях Земли и гипотетически переносит общие закономерности биологического развития на планеты с приблизительно сходными условиями.

Как бы ни были разнообразны пути эволюции жизни на разных мирах, великий закон уравнения, усреднения жизненных форм неизбежно должен привести к тому, что, после миллионов лет отклонения, в конце концов получится «человек» — двуногое мыслящее существ, через которое природа познает самое себя. Таковы взгляды Ефремова.

К этой важнейшей проблеме современной научной фантастики мы еще вернемся, когда речь пойдет о повести «Сor Serpentis (Сердце Змеи)».

Мы не случайно отклонились от нашей темы. Величайшие события, ныне происходящие в науке, превращают и познание биологических закономерностей в «космическую» проблему. Сейчас можно уже по-новому осмыслить и по достоинству оценить значение грандиозной гипотезы Великого Кольца, выдвинутой Ефремовым.

В те годы, когда он обдумывал и писал «Туманность Андромеды», еще нельзя было предвидеть, что выход на порог космоса одновременно будет для человечества и преддверием межзвездной радиосвязи, иначе говоря — преддверием Великого Кольца. Даже такой широко образованный писатель, как Ефремов, не мог предусмотреть, что научная мысль так быстро постучится в ту же дверь, которую он распахнул силой своей фантазии. А между тем это так.

Мировая печать широко оповестила об эксперименте, поставленном в ночь с 5 на 6 апреля 1960 года американской обсерваторией Грин-Бэнк в штате Западная Виргиния. В присутствии астрономов Советского Союза, Индии, Швеции и Канады двадцатишестиметровая параболическая антенна, настроенная на волну длиною в 22 сантиметра, что соответствует длине волны межзвездного водорода, была направлена на Тау в созвездии Кита и на Эпсилон в созвездии Эридаиа. Обе эти звезды, находящиеся примерно на расстоянии одиннадцати световых лет от Земли, по предположениям ученых, должны иметь планеты с условиями, благоприятными для развития органической жизни. Не исключена возможность, что на этих планетах существует цивилизация, сходная с нашей или значительно более высокая.

Радиошумы, исходящие оттуда, будут усилены синтетическим рубином, работающим при температуре жидкого гелия, и записаны на магнитной ленте. Затем электронные устройства подвергнут эти записи анализу, пытаясь обнаружить в них сигналы, посланные разумными существами. Подобные опыты проектируются и в Советском Союзе. Когда у нас будет введено в строй крупнейшее в мире тысячеметровое радиозеркало, зона прослушивания достигнет 350 световых лет!

Если эксперименты окажутся удачными, то можно рассчитывать на установление двусторонней связи с обитаемыми мирами на ближайших созвездиях. Теоретическому обоснованию возможности установления такой связи посвящена интересная статья профессора-астрофизика И.С. Шкловского «Возможна ли связь с разумными существами других планет?» («Природа», 1960, № 7).

«С давних времен, — пишет И.С. Шкловский, — люди мечтали о связи с разумными существами, обитающими на разбросанных в беспредельных просторах Галактики планетных системах. Приходится только поражаться, как быстро наука подтвердила принципиальную возможность осуществления идеи такой связи и сделала первые шаги на пути ее реализации. Однако надо себе ясно представить огромную величину этого пути и те колоссальные трудности, с которыми предстоит встретиться».

Галактика М31. Туманность Андромеды

Еще более смелые выводы делает в своем исследовании профессор Станфордского университета в Соединенных Штатах Р. Брасвелл. По его мнению, «все далекие цивилизации, рассеянные в Млечном Пути, вероятно, уже связаны друг с другом широкой сетью и все они, очевидно, действуют по заранее согласованному плану, с тем чтобы избежать дублирования усилий».

Комментируя эти рассуждения Р. Брасвелла, В. Львов (статья «Великое Кольцо») приходит к правильному выводу, что в них нетрудно распознать гениальные прозрения Циолковского и величественный эпос ефремовской «Туманности Андромеды».

Интересны и заключения Ж. Кардана, автора статьи «Тау Кита и Эпсилон Эридана», помещенной 25 декабря 1959 года во французской буржуазной газете «Трибюн де Насьон». Излагая проект межзвездной связи, разработанный профессорами Коккони и Моррисоном, Ж. Кардан отмечает, что эти перспективы давно уже предвидел в своем превосходном романе «Туманность Андромеды» русский писатель Иван Ефремов.

В заключение приведем несколько строчек из итоговой статьи «Первый полет человека в космическое пространство», помещенной 25 апреля 1961 года в газете «Правда». Не в фантастическом романе, а на страницах центрального органа КПСС намечаются последовательные этапы проникновения человека во Вселенную: «Служба погоды и ледовой разведки, ретрансляция телевизионных и радиопередач, проведение самых широких научных исследований вне атмосферы Земли явятся лишь первыми шагами на этом пути. За ними последуют полеты человека к Луне и другим планетам солнечной системы, создание обитаемых межпланетных станций, постепенное освоение человеком жизни в космосе. А в далеком будущем — кажущаяся сейчас фантастической, возможность установления связи с другими мирами».

Трудно даже перечислить все научные идеи, занимающие воображение героев романа. Разрабатываются и подвергаются всенародному обсуждению предложения о создании искусственной, годной для дыхания, атмосферы Марса путем выделения легких газов из глубинных горных пород; о возможности сдвига оси вращения Земли для улучшения климатических условий материкового полушария; о приближении Плутона к Солнцу для заселения этой самой далекой планеты солнечной семьи и т.д.

Огромное значение придается борьбе с энтропией,⁹ приводящей к преждевременному старению организма. Почти невероятные успехи в области биологии и медицины связаны с постижением тончайшего «кибернетического» механизма наследственности и способностью оказывать на него непосредственное воздействие.

Для нас, людей XX века, кажутся поистине сказочными замыслы и дерзания наших далеких потомков, изображенных в романе Ефремова.

И вместе с тем мы не можем не верить автору. Его фантастические гипотезы исходят не только из научного опыта, но в большей мере из того взрывчатого вещества, которое заключено в самом человеке, ибо сила мечты изначально присуща человеку, независимо от уровня его сегодняшних знаний. В последние десятилетия жизнь убедила даже скептиков, как стремительно вторгается наука в Неведомое и как безграничны возможности познающего разума.

В неизмеримо большей степени уверенность в этом должна быть свойственна людям будущего. Ведь они уже вырвали у природы столько тайн! Ведь они уже познали столько новых закономерностей! Может ли остановиться движение мысли на каком-то витке спирали? Конечно, нет! И понятной кажется горечь, которой проникнуты слова Эрг Ноора: «Наши полеты в безмерные глубины пространства — это пока еще топтание на крохотном пятнышке, диаметром в полсотни световых лет!»

И понятна неудовлетворенность Мвен Маса — перед ним лишь промелькнуло видение прекрасного мира планеты Эпсилон Тукана. Краснокожая девушка, протянувшая к нему руки из безмерной дали, давно уже мертва. «И то, что чудовищное расстояние в двести девяносто световых лет, недоступное никаким возможностям земной техники, отделяло его от чудесного мира, не ослабляло, а только усиливало жгучую мечту».

Так рождается протест разума против, казалось бы, непреодолимых законов инертной материи: «Вечные загадки и труднейшие задачи превратились бы в ничто, если бы удалось совершить еще одну величайшую из научных революций — окончательно победить время, научиться преодолевать любое пространство в любой промежуток времени, наступить ногой властелина на непреодолимые просторы космоса».

Мвен Маc, назначенный заведующим внешними станциями Великого Кольца, решает вместе со своим другом, гениальным физиком Рен Базом, поставить грандиозный опыт, чтобы подтвердить правильность теории «нуль-пространства». Обосновывая эти идеи, Ефремов не нарушает законов логики и научно допустимых возможностей — разумеется, в рамках фантастического сюжета. Его герои оперируют не только совершенно новыми понятиями, но и вымышленными научными дисциплинами. «Наука» о преодолении пространства, которое, согласно теории относительности, есть такая же физическая реальность, как материя и энергия, — это как бы дальнейшее развитие квантовой механики, теоретических построений Эйнштейна, Гейзенберга и других ученых XX века.

В изложении своих взглядов Рен Боз опирается на «биполярную» математику, основанную на диалектической логике с двусторонним анализом и решением, выводит формулы «репагулярного исчисления», определяющего преграды и направления в момент перехода из одного состояния к другому, упоминает о «кохлеарном исчислении» — другом разделе биполярной математики, анализирующем спиральное поступательное движение.

Автор допускает, что ученые уже не только раскрыли тайну гравитации, но и вплотную подошли к решению понятия антитяготения.

«Рен Боз быстро начертил три прямые линии, узкий сектор и пересек все это частью дуги большого радиуса.

— Это известно еще до биполярной математики. Несколько веков назад ее называли задачей четырех измерений. Тогда еще были распространены представления о многомерности пространства — они не знали теневых свойств тяготения... Как можно было представить себе пространство с таким знанием природы явлений? Но ведь они, наши предки, догадывались — видите, они поняли, что если расстояние, скажем, от звезды А до центра Земли вот по этой линии ОА будет двадцать квинтиллионов километров, то до той же звезды по вектору ОВ расстояние равно нулю... Практически не нулю, но стремящейся к нулю величине. И они говорили, что время обращается в нуль, если скорость движения равна скорости света».

Действительно, современная наука выдвигает немало парадоксальных гипотез. Некоторые ученые утверждают, что с увеличением дальности полета эффект замедления времени при субсветовой скорости возрастает стремительно, а вовсе не пропорционально, как полагали еще недавно. До соседней галактики — Туманности Андромеды — фотонная ракета домчала бы человека, если бы такой полет вообще был возможен, за каких-нибудь девять лет (по часам ракеты), а вернувшись обратно, астронавт узнал бы, что на Земле протекло примерно полтора миллиона лет!

Фантасты широко пользуются этой гипотезой, позволяющей создавать почти сказочные сюжеты. Ефремов ставит перед своими героями другие задачи, опираясь на подобные же допущения.

Рен Боз считает поле тяготения и электромагнитное поле двумя сторонами одного и того же свойства материи. «Если пространство есть функция гравитации, — продолжает он свои объяснения, — то функция электромагнитного поля — антипространство. Переход между ними дает векториальную теневую функцию нуль-пространства, которая известна в просторечии как скорость света. И я считаю возможным получение нуль-пространства в любом направлении».

Так далеко идущими фантастическими выводами из современных физических гипотез обосновывается грандиозный Тибетский опыт Рен Боза и Мвен Маса, к которому стягиваются важнейшие нити повествования.

Само собой разумеется, фантастическую теорию «нуль-пространства» следует соотносить не с доступными нашему пониманию ближайшими перспективами науки, а с теми беспредельными возможностями, которые сулит человечеству безграничное познание.

...После длительной подготовки Мвен Маc и Рен Боз осуществляют великий эксперимент. Переоборудовав опытную установку по исследованию пространства, находящуюся на вершине одной из тибетских гор, и сконцентрировав на несколько минут все энергетические ресурсы земного шара, они посылают исполинский столб энергии через передаточную станцию искусственного спутника 57 в сторону обитаемой планеты звезды Эпсилон Тукана.

И прежде чем вздулось зеленое пламя и сокрушительный взрыв поднял на воздух все сооружение и уничтожил спутник 57, перед Мвен Масом, на едва уловимое мгновение, словно приподнялась завеса времени и пространства...

Он «отчетливо услышал плеск волн. Невыразимый незапоминаемый запах проник в его широко раздувшиеся ноздри. Завеса сдвинулась налево, а в углу колыхалась прежняя серая пелена. Необычайно реальные встали высокие медные горы, окаймленные рощей бирюзовых деревьев, а волны фиолетового моря плескались у самых ног...»

Восторг, охвативший Мвен Маса, можно было бы передать словами «древнего» русского поэта:

И так прозрачна огней бесконечность,

И так доступна вся бездна эфира,

Что прямо смотрю я из времени в вечность,

И пламя твое узнаю, солнце мира...

Как известно, опыт закончился катастрофой, но, по словам Рен Боза, «репагулюм» — переход пространства в антипространство — все же был достигнут: на какую-то долю секунды как бы был переброшен «мост» к планете звезды Эпсилон Тукана.

Оценка результатов опыта и теми, кто его ставил, и всем человечеством выходит далеко за рамки чисто научной дискуссии, превращаясь в большой философский и этический спор. Ради этого Ефремов и поставил Тибетский опыт. Техника будущего для него только средство, помогающее выдвинуть новые моральные проблемы и раскрыть перед читателем сложный духовный мир своих героев.

Что же побудило Мвен Маса и Рен Боза пойти на колоссальный риск и поставить такой опасный опыт без разрешения Совета Звездоплавания? Вот как они сами объясняют свои поступки.

В горячем споре с Дар Ветром Мвен Маc говорит:

«Вы были на раскопках... разве миллиарды безвестных костяков в безвестных могилах не взывали к нам, не требовали и не укоряли? Мне видятся миллиарды прошедших человеческих жизней, у которых, как песок между пальцев, мгновенно утекала молодость, красота и радости жизни, — они требуют раскрыть великую загадку времени, вступить в борьбу с ним! Победа над пространством и есть победа над временем, — вот почему я уверен в своей правоте и в величии задуманного дела!»

Здесь вступает в действие совершенно новая моральная категория — чувство неоплатного долга перед десятками и сотнями сменившихся поколений, отдавших свою короткую жизнь во имя восхождения человечества к вершинам счастья и разума.

В отличие от страстной и непокорной натуры африканца Мвен Маса, Рен Боз — холодный аналитик, фанатически преданный науке и готовый на любые жертвы ради доказательства правоты своей теории. Потому его мотивировка, на первый взгляд, кажется иной.

«Пространство по-прежнему неодолимо в космосе, оно разделяет миры, не позволяет разыскать близкие нам по населению планеты, слиться с ними в одну бесконечно богатую радостью и силой семью. Это было бы самым великим преобразованием после эры Мирового Воссоединения, с той поры, как человечество наконец прекратило нелепое раздельное существование своих народов и слилось воедино, совершив гигантский подъем на новую ступень власти над природой. Каждый шаг на этом новом пути важнее всего остального, всех других исследований и познаний».

В обоих случаях побуждениями героев движут заботы о судьбах всего человечества. Нарушая сложившиеся нормы гражданского поведения, они не преследуют никаких честолюбивых или эгоистических целей.

И что особенно важно отметить — у мирового общественного мнения даже и не возникает мысли о какой-то личной заинтересованности этих двух выдающихся ученых. Совет Звездоплавания обвиняет их только в том, что они чрезмерно поспешили с осуществлением замысла и это привело к трагической гибели четырех человек на спутнике 57 и к большому материальному ущербу.

«Для Рен Боза, — говорит председатель Совета, стотридцатилетний Гром Орм, — я вообще исключаю ответственность. Какой ученый не воспользуется предоставляемыми ему возможностями, особенно если он уверен в успехе?»

И Совет Звездоплавания приходит к выводу, что, хотя опыт и закончился катастрофой, он все же ускорит решение множества вопросов, о которых в Академии Пределов Знания только еще начинали думать. Он неизбежно приведет к «триггерной реакции» — вспышке важнейших открытий.

Тем не менее проступок совершен. Кто же в нем повинен? И тут Ефремов раскрывает всю силу коллективной ответственности — один за всех, все за одного, — благородного и непреложного принципа, который неминуемо должен войти и уже входит в нашу жизнь.

Тревожное раздумье охватило планету. Академия Горя и Радости устроила всенародный опрос. Глава Совета Звездоплавания Гром Орм, считая себя виновным в непредусмотрительности, объявляет о своем решении уйти с занимаемого им высокого поста и просит послать его на восстановление спутника 57.

Неправ был поэтому пылкий африканец Мвен Мас, возложивший на себя одного всю тяжесть вины и осудивший себя на добровольное изгнание. Удалившись на остров Забвения еще до того, как общественное мнение сказало свое слово, он тем самым отказался от активной творческой жизни и, как это ни парадоксально, поставил свою индивидуальную волю выше гражданского долга, что вызывает у его друзей большее осуждение, нежели самый проступок.

Тут невольно вспоминаются мысли Маркса и Энгельса об отношениях людей при коммунизме, высказанные ими в «Святом семействе»: «...при человеческих отношениях наказание действительно будет не более как приговором, который провинившийся произносит над самим собой. Никому не придет в голову убеждать его в том, что внешнее насилие, произведенное над ним другими, есть насилие, произведенное им самим над собой. В других людях он, напротив, будет встречать естественных спасителей от того наказания, которое он сам наложил на себя...»¹⁰

Обостренное чувство личной ответственности каждого индивида перед огромным человеческим коллективом — одна из характернейших черт, которые Ефремов придает своим героям. Высшим критерием для каждого из них служит собственная совесть, ибо индивидуальные желания уже не могут расходиться с нуждами общества.

Люди эры Великого Кольца отличаются «доверчивой прямотой», и отсюда вытекают все их поступки и взаимоотношения. В этом смысле показательна реакция Совета Звездоплавания на выступление Эвды Наль. Она просит слово вместо тяжелобольного Рен Боза и берет ученого под защиту. В ответ на вопрос, почему она это делает, она чистосердечно признается: «Я люблю его», и этот довод оказывается самым веским. Любовь — большое чувство. Никому не придет в голову заподозрить Эвду Наль, что она может покривить душой и поступиться истиной ради любимого человека.

Историк и археолог Веда Конг, возлюбленная звездоплавателя Эрг Ноора, за годы его отсутствия полюбила Дар Ветра, но пока звездоплаватель не вернулся на Землю, не считала себя вправе отдаться новому чувству.

Заведующий внешними станциями Великого Кольца Дар Ветер почувствовал усталость и равнодушие к своей работе. При первых же симптомах этой страшной болезни — душевной энтропии — он счел нужным временно переменить специальность. Дар Ветер уезжает вместе с Ведой Конг в археологическую экспедицию в качестве простого раскопщика. Перейдя затем на тяжелую работу в подводные титановые рудники, он скоро начинает испытывать тоску и неудовлетворенность. Ведь по сравнению со своими возможностями он приносит сейчас так мало пользы! И когда Дар Ветер прослушал исполненную по его просьбе «Космическую симфонию» любимого композитора, он «понял, чего недоставало ему все эти долгие месяцы. Необходима работа, более близкая к космосу, к неутомимо разворачивающейся спирали человеческого устремления в будущее». И ученый вновь обретает душевное равновесие, выполняя по заданию Совета Звездоплавания труднейшую работу по восстановлению спутника 57.

Не менее значителен и внутренний конфликт Эрг Ноора. Рожденный в звездолете и впервые увидевший Землю в восемнадцатилетнем возрасте, он стал «межзвездным скитальцем», самым известным астронавтом. Романтик космоса, он мечтал о сказочно прекрасных мирах, которые ему предстояло открыть. Эрг Ноору казалось, что «в ослепительном сиянии голубого солнца Веги расцветает необыкновенная жизнь планет». И он хотел пройти по незримым трассам пропавшего восемьдесят пять лет назад звездолета «Парус», чтобы привести свой корабль к мечте...

Но вот он достигает планеты мрака и обнаруживает там мертвый звездолет со всеми материалами погибшей экспедиции. И только тогда удается правильно понять смысл последнего, искаженного расстоянием сообщения «Паруса», принятого Землей: «Четыре планеты Веги совершенно безжизненны. Ничего нет прекраснее нашей Земли. Какое счастье будет вернуться!..»

Так рушится давняя мечта Эрг Ноора о прекрасных мирах далекой синей звезды. И после мучительных переживаний он приходит к выводу, что был неправ в своей погоне за «дивной мечтой» и неверно учил Низу Крит. «Чем прекраснее родная планета, тем сильнее хочется послужить ей. Сажать сады, добывать металлы, энергию, пищу, создавать музыку так, чтобы я прошел и оставил после себя реальный кусочек сделанного мною».

Во имя Земли и людей, ее населяющих, Эрг Hoop, Низа Крит и их товарищи на космическом корабле с гордым названием «Лебедь» отправляются в Тридцать восьмую звездную экспедицию, заранее зная, что на Землю им уже никогда не вернуться. Великий подвиг они готовы совершить «для тех, кто придет много лет спустя», ибо результаты экспедиции станут известны только следующим поколениям.

«Отказавшись, я утратил бы не только Космос, но и Землю», — говорит Эрг Hoop Веде Конг в минуты расставания.

Жить и умереть во имя человечества! Какой бы ни была длительной жизнь человека будущего, ее никогда не хватит для выполнения всех замыслов и дел!

А вот еще один конфликт, к которому неоднократно возвращается писатель: жажда знаний заставляет все время расширять диапазон деятельности, требующей громадного напряжения. Заведующий памятными машинами Юний Ант называет «бреваннами», то есть недолго живущими, тех, кто находится на переднем крае борьбы с природой. Это — работники внешних станций, летчики межзвездного флота, техники заводов звездолетных двигателей и прежде всего, конечно, большие ученые, люди неустанного, непрекращающегося поиска, чья жизнь никогда не достигает и половины нормального срока.

Могущественная медицина вступает в противоречие со все усиливающейся творческой работой мозга, сжигающей человека. Медицина может только запретить чрезмерную нагрузку. Однако далеко не каждый захочет отказаться от всепоглощающего, напряженного труда ради лишних лет жизни.

И это противоречие находит оправдание в словах психиатра Эвды Наль, одного из руководителей Академии Горя и Радости:

«Смерть страшна и заставляет цепляться за жизнь лишь тогда, когда жизнь прошла в бесплодном и тоскливом ожидании непрожитых радостей».

Итак мы раскрыли несколько конфликтов, которые, по мнению автора «Туманности Андромеды», могут быть типичными для наших далеких потомков.

Если в современном капиталистическом мире конфликты носят преимущественно антагонистический характер, обусловленный противоречиями самого общественного строя, то в условиях восторжествовавшего социализма часть из них полностью отпадает, а другие продолжают еще существовать как «родимые пятна» прошлого. Вместе с тем появляются и такие конфликты, которые порождены новыми общественными отношениями переходного периода от социализма к коммунизму.

При развитом коммунистическом строе все старые конфликты отмирают и переходят в совершенно иную сферу: высшего научного поиска, столкновения человека с природой, художественного творчества, любви, дружбы и т. п. Отсутствие всяких противоречий лишило бы общество стимула к дальнейшему развитию и совершенствованию. Было бы неправильно думать, что изображение нормальных людей в нормальных условиях (а это и дает ключ к социологии Ефремова) должно привести к так называемой «бесконфликтности». «Туманность Андромеды» как раз и опровергает это ошибочное мнение.

До сих пор мы говорили о конфликтах «нормальных людей в нормальных условиях». Но Ефремов допускает, что даже и в этом, идеальном с нашей точки зрения, обществе будут противоречия еще и другого порядка, вызванные отклонением отдельных индивидов от твердо установившихся этических норм. Автор объясняет это прежде всего их биологической неполноценностью. Несмотря на то что была проделана огромная работа по «очищению наследственности» от последствий неосторожного пользования радиоактивными элементами и от распространенных прежде болезней, наложивших свою зловещую печать на целые поколения, процесс этот не был еще завершен. «Внезапно, откуда-то из глубин наследственности, проявляются самые неожиданные черты характера далеких предков. Случаются поразительные отклонения психики, полученные еще во времена великих бедствий эры Разобщенного Мира, когда люди не соблюдали осторожности в опытах и использовании ядерной энергии и нанесли повреждения наследственности множества людей...»

Отсюда, по-видимому, и недостатки астронома Пур Хисса, проявляющего себялюбие, слабость духа и зависть к более одаренным товарищам. Чтобы сильнее оттенить его отрицательные свойства, автор наделяет Пур Хисса неприятной внешностью — по контрасту с окружающими его и физически и духовно прекрасными людьми.

Гораздо сложнее и противоречивее образ знаменитого математика Бет Лона, попытавшегося противопоставить свою индивидуальную волю коллективному мнению Академии Пределов Знания. Вопреки запрещению, он упорно продолжал свои жестокие опыты и, воспользовавшись доверием мужественных молодых добровольцев, готовых на любой подвиг, погубил несколько человеческих жизней. В отличие от Мвен Маса, потрясенного до глубины души смертью людей на разрушенном спутнике 57, Бет Лон, «обладавший могучим умом, гипертрофированным за счет слабого развития моральных устоев и торможения желаний», занял непримиримую позицию и был приговорен к изгнанию. Уединившись на острове Забвения, он и там чувствовал себя гордым мятежником. Но встреча с Мвен Масом заставила его подумать об искуплении своей вины и о возвращении в Большой мир.

Что же такое остров Забвения? По словам автора, в нем воплощена «глухая безыменность древней жизни, эгоистических дел и чувств человека! Дел, забытых потомками, потому что они творились только для личных надобностей, не делали жизнь общества легче и лучше, не украшали ее взлетами творческого искусства».

В обществе, где все основано на принципах добровольности, каждому предоставляется право свободного выбора своего жизненного пути. Никакие внешние силы не должны и не могут воздействовать на личность, если только она не нарушает установившихся норм поведения. Тем, кто не в состоянии выдержать напряженного ритма жизни, кто лишен творческих импульсов, дана возможность удалиться из Большого мира, чтобы коротать свои дни в пассивном общении с природой. Правда, Большой мир не забывает этих добровольных изгнанников. Их оберегают от опасностей, оказывают медицинскую помощь, доставляют одежду и продовольствие и т.д.

Остров Забвения — своего рода нервная клиника будущего. Те из «больных», кому удается преодолеть свой недуг — инертность духа и себялюбие, рано или поздно снова возвращаются к радостной и многогранной творческой деятельности.

Пройдет какое-то время, и эта «клиника» на лоне природы прекратит свое существование за ненадобностью, хотя сложнейший процесс совершенствования души и сознания человека никогда не прекратится!

В главе «Остров Забвения», как и в «Путешествии Баурджеда», содержится глубокий смысловой подтекст, напоминающий нам о трагических событиях недавнего времени. Приведем только одну выдержку.

Люди эры Великого Кольца называют «быками» тех индивидов, которые своим себялюбием и жестокостью всегда причиняли затруднения человечеству. Страдания, раздоры и несчастья в далеком прошлом человечества всегда усугублялись именно такими людьми, провозглашавшими себя в разных обличиях единственно знающими истину, считавшими себя вправе подавлять все несогласные с ними мнения, искоренять иные образы мышления и жизни. С тех пор человечество избегало малейшего признака абсолютности во мнениях, желаниях и вкусах и стало более всего опасаться «быков».

«Туманность Андромеды» — произведение, выросшее на идеях социалистического гуманизма. Писатель верит в людей, в их неуклонное поступательное развитие и высмеивает устами Мвен Маса горе-теоретиков буржуазной «науки», говоривших о неизменности и неизменяемости человеческой природы на протяжении многих тысячелетий: «Если бы они больше любили людей и знали диалектику развития, подобная нелепость никогда не могла бы прийти им в голову».

Карлу Марксу принадлежит лаконичная формула — коммунизм равен гуманизму, смысл которой раскрывает в следующих словах: коммунизм «есть подлинное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он — решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение».¹¹

Опираясь на марксистско-ленинское учение о будущем обществе, Ефремов выводит целую галерею образов людей, соответствующих этим высоким гуманистическим идеалам. Читатель знакомится с завоевателями космоса Эрг Ноором и Низой Крит, с учеными, работающими в разных областях знания, — Дар Ветром и Юнием Антом, Мвен Масом и Рен Бозом, Гром Ормом и Фрит Доном, врачами Аф Нутом, Грим Шаром, историком Ведой Конг, психиатром Эвдой Наль и археологом Миико Эйгоро, с танцовщицей Чарой Нанди, художником Карт Саном и со многими другими.

Необычное звучание имен, которыми Ефремов наделил своих героев, производит поначалу странное впечатление. Но когда мы узнаем, что далекие предки Дар Ветра — русские, а Мвен Маса — африканцы, что в жилах палеонтолога Ляо Лана есть капля китайской крови, а Миико Эйгоро — праправнучка японского художника, становится понятным стремление автора сохранить в собственных именах семантические корни исчезнувших национальных языков.

Не все перечисленные персонажи являются центральными. Некоторым отводится лишь эпизодическая роль, и обрисованы они беглыми штрихами, но, за редкими исключениями, каждое действующее лицо романа гармонически сочетает в себе духовное богатство, смелость мысли, моральную чистоту и физическое совершенство.

К ним можно отнести известные слова Энгельса о людях эпохи Возрождения, которых он характеризовал как титанов по силе мысли, страстности и характеру, по многосторонности и учености.

Стремление увидеть людей такими, какими они будут, какими они должны быть, — едва ли не самое большое достоинство «Туманности Андромеды».

Когда труд перестает быть необходимостью и становится естественной потребностью, доставляющей радость и наслаждение, человек вырывается из плена узкой профессионализации. В эру Великого Кольца за долголетнюю жизнь каждый успевал получить высшее образование по нескольким специальностям, меняя род работы в соответствии с внутренней потребностью. Несмотря на преизбыток материальных благ, люди не мыслят нормальной жизнедеятельности вне разностороннего созидательного труда.

«Мечты о тихой бездеятельности рая, — говорит Эвда Наль, — не оправдались историей, ибо они противны природе человека — борца».

Эта мысль, проходящая красной нитью через весь роман, полемически заострена против утопических, антинаучных представлений о высшей фазе коммунизма как о «машинном рае», где на долю человека оставлена скучнейшая обязанность — вовремя нажимать кнопки механизмов и переводить рычаги управления.

Изображенное Ефремовым общество могло бы полностью отказаться от применения простого физического труда. Однако автор не перестает настаивать на его биологической необходимости. Ведь физическая работа дает не только разрядку от интеллектуального напряжения, но, в соединении со спортом, способствует закалке организма и приносит удовлетворение в непосредственной борьбе с различными трудностями.

Если бы многие поколения пренебрегали простой и здоровой работой, результат мог бы быть только один — вырождение. Достаточно вспомнить уэллсовских элоев из «Машины времени» — миловидных жалких созданий — и целую коллекцию физических уродцев, с непомерно развитым черепом и паучьими ручками и ножками, которые изображаются некоторыми писателями-фантастами в качестве «эталона» человека будущего.

К чему мог бы привести отказ целого общества от трудовой деятельности, попытались показать Г. Альтов и В. Журавлева в фантастической повести «Баллада о звездах». На гипотетической планете с исключительно благоприятными природными условиями разумные существа с высоким интеллектом («Видящие Суть Вещей») обречены на угасание, так как в течение многих веков они пользовались дарами природы, не прилагая к тому никаких усилий. Утрата трудовых навыков и растительно-созерцательное прозябание приводят эту цивилизацию к однобокому развитию и неизбежной деградации.

С детских лет люди эры Великого Кольца приучаются к разным формам физического труда. В школе третьего цикла, подробно описанной в романе, теоретические занятия чередуются с трудовыми уроками. Девочки вручную шлифуют оптические стекла, мальчики, работая топорами — инструментами, изобретенными еще в каменном веке, строят небольшой корабль без помощи автоматических пил и сборочных станков. На этом корабле они собираются вместе с учителями истории, географии и труда совершить плавание к развалинам Карфагена.

После окончания школы семнадцатилетние юноши и девушки вступают в трехлетний период «подвигов Геркулеса». По свободному выбору каждый должен совершить до двенадцати трудных, порою даже опасных дел, что дает право на получение высшего образования.

Эрг Hoop научился еще до совершеннолетия вести звездолет и стал астронавигатором. Это было зачтено ему в «подвиги Геркулеса».

Pea, дочь Эвды Наль, решила сперва стать медицинской сестрой на острове Забвения, а потом вместе с подругами работать в Ютландском «психологическом госпитале».

Несколько юношей, избравших своим ментором Дар Ветра, несут дозорную службу в болотах Западной Африки, а затем должны расчистить одну из осыпавшихся пещер в Средней Азии, пробить дорогу к озеру сквозь острый гребень хребта, возобновить рощу старых хлебных деревьев в Аргентине, выяснить причины появления больших осьминогов у берегов Тринидада и истребить их, собрать материалы по древним танцам острова Бали и т.д.

«Кто из юношей не рвется в Дозорную службу — следить за появлением акул в океане, вредоносных насекомых, вампиров и гадов в тропических болотах, болезнетворных микробов в жилых зонах, эпизоотий или лесных пожаров в степной и лесной зонах, выявляя и уничтожая вредную нечисть прошлого Земли, таинственным образом вновь и вновь появлявшуюся из глухих уголков планеты?.. Молодежи всегда поручалась работа с учетом психологических особенностей юности, с ее порывами вдаль, повышенным чувством ответственности и эгоцентризмом».

Во всех своих прогнозах и допущениях Ефремов твердо опирается не только на желаемое, но и на действительное. Иными словами, он укладывает свой каркас представлений о завтрашнем дне на прочный фундамент вчерашнего и сегодняшнего знания, уже отложившегося в практике нашего общества. Но то, что сегодня еще только намечается или проступает в виде первых ростков, он изображает в состоянии полного расцвета.

Интересно поэтому сопоставить раскрытие темы трудового воспитания молодежи в романе с публицистическими выступлениями писателя на ту же тему. Разве не о тех же «подвигах Геркулеса» говорит Ефремов в своей статье «Темп романтиков», напечатанной 1 января 1961 года в ленинградской газете «Смена»?

«Действительно, — пишет он, — организм человека устроен для энергичной работы. Только в процессе активной деятельности он набирает силу и достигает совершенства. Человек, появившийся на Земле как результат бесконечно длинной, протянувшейся на миллионы веков цепи непрерывно изменявшихся и совершенствовавшихся поколений животных, — бесстрашный, могучий и умный борец за свое существование. Поэтому для человека борьба и работа — это норма жизни, условие для его здоровья, совершенствования, воспитания».

В «Туманности Андромеды» он и пытается показать гармоническое слияние умственного и физического труда в обществе, где не остается ни рабочих, ни крестьян, ни интеллигентов.

Н.Г. Чернышевский в четвертой главе «Очерков гоголевского периода русской литературы» писал: «...если хотите, это так: гений — просто человек, который говорит и действует так, как должно на его месте говорить и действовать человеку с здравым смыслом; гений — ум, развившийся совершенно здоровым образом, как высочайшая красота — форма, развившаяся совершенно здоровым образом. Если хотите, красоте и гению не нужно удивляться; скорее надобно было бы дивиться только тому, что совершенная красота и гений так редко встречаются между людьми: ведь для этого человеку нужно только развиться, как бы ему всегда следовало развиваться».

Возможности человека неисчерпаемы. Люди с нормальными творческими способностями в благоприятных условиях подымутся неизвестно до каких вершин. То, что сегодня мы считаем гениальностью, вероятно, когда-нибудь станет нормой.

«Промышленно-экономическая газета», предоставив свои страницы для обвинения Ефремова в... проповеди технократии, забыла азбучные истины марксизма.

Да, в мире будущего не останется никаких классовых разделений. Герои Ефремова — не только инженеры и ученые, но и люди, владеющие разными профессиями, требующими физических усилий. Так, например, Дар Ветер был машинистом спиральной дороги, механиком плодосборочных машин и только потом занял один из самых крупных постов — заведующего внешними станциями Земли. Но, как помнит читатель, эта должность тоже не стала для него пожизненной.

Преемник Дар Ветра, выдающийся ученый Мвен Мас, долгое время работал по устройству водоснабжения рудника в Западном Тибете, потом — в одном из лесных питомников Южной Америки, истреблял морских хищников у берегов Австралии, и т.д.

То же самое можно сказать и о других персонажах, владеющих — и автор не забывает этого отметить — пятью-шестью профессиями и не избегающих простого труда.

«И конечно же, — пишет Ефремов в статье «На пути к роману «Туманность Андромеды», — жизнь людей той эпохи окажется заполненной до краев: они все время будут увлечены интересной работой, многообразной интеллектуальной и физической деятельностью. Это избавит их от праздности, от постыднейшей необходимости как-нибудь «убить время». Наоборот — им будет чертовски не хватать времени!..»

Многие читатели и критики называют «Туманность Андромеды» книгой о настоящем человеческом счастье. Но, в отличие от большинства социально-утопических романов прошлого, рисующих счастье как венец развития, как некий рай, где не остается ничего другого, кроме Пассивного наслаждения бытием, Ефремов понимает счастье, как беспрерывное поступательное движение, как неустанную борьбу всего общества и каждой отдельной личности за решение все более сложных и динамических задач, выдвигаемых самой жизнью.

Человеческое счастье — понятие многообразное. На каждом историческом этапе оно наполняется новым содержанием. Эта мысль ясно выражена Эвдой Наль в ее беседе с учащимися:

«С возрастанием уровня культуры ослабевало стремление к грубому счастью собственности, жадному количественному увеличению обладания, быстро притупляющемуся и оставляющему темную неудовлетворенность.

Мы учим вас гораздо большему счастью отказа, счастью помощи другому, истинной радости работы, зажигающей душу. Мы помогали вам освободиться от власти мелких стремлений и мелких вещей и перенести свои радости и огорчения в высшую область — творчества».

Восприятие свободы как познанной необходимости проявляется и в личных взаимоотношениях героев, умеющих дисциплинировать свои чувства и желания. Правда, в этом многоплановом произведении автор уделил немного места любви и дружбе, семейной жизни и домашнему быту героев. О личных чувствах ведущих персонажей романа — Эрг Ноора и Низы Крит, Дар Ветра и Веды Конг, Мвен Маса и Чары Нанди, Рен Боза и Эвды Наль — сказано очень скупо. Чтобы не подгонять чувства и взаимоотношения людей будущего к нормам сегодняшнего дня, писатель оставляет широкий простор для раздумий.

Больше всего впечатляет романтическая любовь первой пары. Чувство Низы Крит к Эрг Ноору зарождается во время полета «Тантры». Необычные условия и пережитые грозные опасности сближают их сердца. Если Веда Конг — историк древнего мира, «земная женщина» — не смогла до конца проникнуть во внутренний мир «звездного скитальца» Эрг Ноора, то Низа Крит, его товарищ по экспедиции, целиком разделяет все его помыслы и стремления. Потому их любовь — это прежде всего полное взаимопонимание. Но, зная, что Эрг Hoop привязан к другой, Низа Крит старается сдержать свое трепетное нежное чувство.

Но вот наступает час, когда Эрг Hoop, склоненный над бездыханным телом девушки, принявшей на себя электрический удар чудовища с планеты Тьмы, приходит к пониманию, что в его душе не остается места для любви к другой. Врач экспедиции предлагает средствами медицины воздействовать на его мозговые центры, чтобы искусственно притупить страдания. Но Эрг Hoop отказывается: «Я не отдам своего богатства чувств, как бы они ни заставляли меня страдать. Страдание, если оно не выше сил, ведет к пониманию, понимание — к любви, — так замыкается круг».

Любовь во всех случаях вдохновляет героев Ефремова на самые большие свершения. Она всегда благородна и самоотверженна, и это исключает ревность, эгоизм, недоверие и другие мелкие чувства, недостойные человека нового мира.

Эрг Ноору было бы гораздо тяжелее навсегда оставить Землю, если бы вместе с ним не отправилась на «Лебеде» Низа Крит.

Мвен Мас, может быть, и не покинул бы так скоро остров Забвения, если бы Чара Нанди не помогла ему вновь обрести веру в себя.

Когда Дар Ветер убедился, что Веда Конг отвечает ему взаимностью, силы его удесятерились. Преодолев душевную усталость, он творил чудеса на самом трудном и опасном участке — восстановлении спутника.

Эвда Наль силою своей любви не только вырывает Рен Боза из лап смерти, но и принимает на себя моральную ответственность за его поступок.

Тем не менее в обрисовке характеров и личных взаимоотношений героев автор не свободен от схематизма, за что его нередко упрекают. Это сложный вопрос, и на нем следует остановиться особо.

Можно ли в научно-фантастическом романе, насыщенном таким огромным количеством научных и мировоззренческих проблем, в романе, устремленном в далекое будущее, изображать человека с такой же полнотой и теми же способами, как в обычной реалистической прозе? Если бы автор не стремился выдерживать большую историческую дистанцию между нами, читателями романа, и людьми эры Великого Кольца, его книга утратила бы пленительный колорит необычности и снизилась до уровня фантастики «ближнего прицела».

Ефремов лишь в нескольких строках рассказывает о любви Эрг Ноора и Низы Крит, и в рамках фантастического повествования этого вполне достаточно.

Так же скупо, но с глубоким смысловым подтекстом, раскрывается понятие «вектора дружбы». Духовная близость требует постоянного общения. Близкие друзья пользуются привилегией соединяться между собой по вектору дружбы, как по прямому проводу, в каком бы уголке Земли они ни находились.

Если бы автор подробно, с тончайшими психологическими нюансами стал описывать любовь и дружбу своих героев, то «Туманность Андромеды» не только разрослась бы до нескольких томов, но и утратила бы, по-видимому, жанровые признаки научно-фантастического романа.

В самом деле, ведь и А.Н. Толстой совершенно по-разному рисует любовь Лося и Аэлиты и героев «Хождения по мукам».

Каждый жанр имеет определенный ключ условности и требует особых изобразительных средств, и с этим нельзя не считаться.

Есть в «Туманности Андромеды» и условности другого порядка. Как бы ни был прозорлив и талантлив писатель, он не в силах создать полнокровные реалистические образы людей, которых он только пытается предвидеть в дали веков. Даже в лучших утопических романах образы людей новой формации всегда более или менее абстрактны. В этом отношении «Туманность Андромеды» не составляет исключения. Научно-фантастический роман Ефремова, как мы уже знаем, тесно связан с традициями мировой утопической литературы, и это объясняет многие его художественные особенности.

Ефремов правильно поступил, отведя такую большую роль женским персонажам. Мы видим и верим, какой удивительной красоты, и физической и духовной, достигнет женщина, когда окончательно исчезнут и уйдут в предание последние остатки ее общественного неравенства. По мысли автора, женщина не только не уступает мужчине в разносторонности знаний и в творческом труде, но и вносит в жизнь облагораживающее эстетическое начало. Отношения свободного товарищества не исключают культа женской красоты, ибо, как говорит художник Карт Сан, «прекрасное всегда более закончено в женщине и отточено сильнее по законам физиологии».

Но, попытавшись раскрыть высокий духовный мир и богатство эмоций Веды Конг и Низы Крит, Эвды Наль и Чары Нанди, писатель не нашел достаточно впечатляющих художественных средств для создания психологических оттенков и увлекся подробнейшим описанием необыкновенной красоты своих героинь. Каждая в отдельности по-своему хороша и привлекательна, но в ансамбле такой преизбыток ярких красок и восторженных оценок приводит к однообразию, а в некоторых случаях — утере чувства меры и вкуса. Насколько интересна лекция Веды Конг, переданная по Великому Кольцу, насколько глубоки размышления Эвды Наль о формировании человеческой личности и убеждающе героичны поступки Низы Крит в космосе, а Чары Нанди в борьбе за спасение Мвен Маса, настолько же заурядными и порою даже банально-мелодраматическими кажутся любовно-бытовые сцены. И, помимо того, что эти страницы самые неудачные в романе, они воспринимаются как досадный анахронизм. Невольно перенеся в будущее условные эталоны красоты, Ефремов допустил, конечно, ошибку. Таким же просчетом является и противоречащая его собственному творческому методу попытка детально описывать наряды, прически, украшения и прочие аксессуары женского кокетства.

Писатель не вдается в подробные объяснения эволюции семьи и ее места в обществе. Но из текста романа можно легко понять, что он мыслит себе будущее семьи как свободное соединение любящих пар. Выбор определяется не только естественным физическим влечением, но и общностью духовных интересов и стремлений. Это уже не семья в нашем понимании, а своего рода дружеский и творческий союз.

Тут видна определенная историческая преемственность. Достаточно вспомнить биографии выдающихся русских революционеров, Карла Маркса и Женни Вестфален, супругов Лафаргов, Пьера Кюри и Марии Склодовской, Ирен и Фредерика Жолио-Кюри. Но то, что в «давние времена» было лишь редким исключением, для людей эры Великого Кольца становится естественной нормой общежития.

Представления Ефремова о брачных союзах будущего, когда любящие пары смогут свободно сходиться и расходиться, не нанося никакого морального ущерба обществу, согласуются с известными мыслями Ф. Энгельса, изложенными в его труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

После устранения капиталистического производства, утверждал Энгельс, новые поколения уже не должны будут следовать лицемерной буржуазной морали. Мужчине «никогда в жизни не придется покупать женщину за деньги или за другие средства социальной власти», а женщине «никогда не придется отдаваться мужчине из-за каких-либо других побуждений, кроме подлинной любви, или отказываться отдаться любимому мужчине из боязни экономических последствий». И Энгельс приходит к такому заключению: «Когда эти люди появятся, они пошлют к черту все то, что им сегодня предписывают делать как должное; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому свое общественное мнение о поступках каждого в отдельности, — и точка».¹²

Мысль Ефремова об исчезновении семьи в ее современном понятии многим кажется не только спорной, но и пугающей. Так, например, Ю. Рюриков, автор интересной и содержательной книги о научно-фантастической литературе «Через сто и тысячу лет», полагает, что смерть семьи — это не просто смерть «ячейки», «клеточки» общества, но и исчезновение великого чувства материнской и детской любви. Но так ли это?

Конечно, вопрос о семье будущего невозможно решить априорно, как и многие другие социальные проблемы, поставленные в «Туманности Андромеды». Однако в рамках сделанных допущений взгляды Ефремова глубоко продуманы, обоснованы и развернуты в стройную систему.

«Одна из величайших задач человечества, — пишет он, — это победа над слепым материнским инстинктом. Понимание, что только коллективное воспитание детей специально обученными и отобранными людьми может создать человека нашего общества. Теперь нет почти безумной, как в древности, материнской любви. Каждая мать знает, что весь мир ласков к ее ребенку. Вот и исчезла инстинктивная любовь волчицы, возникшая из животного страха за свое детище».

По мысли Ефремова, идеально поставленное коллективное воспитание — единственно правильный путь формирования нового человека.

В самых живописных местах построены дворцы, где размещаются учебно-воспитательные заведения. Детей уже в годовалом возрасте матери отдают в четырехлетнюю школу так называемого нулевого цикла. Лучшие учителя и воспитатели, люди влюбленные в свою профессию, развивают в ребенке его врожденные свойства, с самого начала помогая ему преодолевать эгоистическую жадность и необузданные желания. Пройдя затем три четырехлетних цикла обучения, ребенок получает среднее образование и приступает к «подвигам Геркулеса» — экзаменам на зрелость.

Обращают на себя внимание такие детали. На помощь учителям приходят ученики третьего цикла. Они берут под свое покровительство малышей, наблюдая за их учением и воспитанием. Идея очень верна. В силу возрастной и психологической близости, старший школьник может оказать на младшего самое благотворное воздействие. Переход в школу следующего цикла сопровождается обязательной переменой внешней обстановки, так как «психика утомляется и тупеет в однообразии впечатлений». Таким образом, дети, еще задолго до самостоятельного выбора жизненного пути, получают возможность увидеть мир в его неисчерпаемом многообразии.

Как построено обучение и воспитание в этих школах, мы уже говорили.

Почему же следует делать вывод, что при такой рациональной воспитательной системе ребенку должно быть хуже, чем в узком кругу семьи? И почему должно атрофироваться чувство материнской любви и привязанность детей к родителям?

Напомним волнующую сцену встречи Эвды Наль с ее дочерью Реей, ученицей школы третьего цикла. Как радуется мать успехам своей дочери и с какой доверчивостью девочка раскрывает перед матерью сокровенные тайники своей души! Что для Реи могло быть интереснее и важнее встречи с матерью, своей гордостью и всегдашним примером для подражания!

Юноша Тор Ан, сын знаменитого композитора Зиг Зора, увлеченный произведениями отца, принял решение посвятить себя музыке и тоже стать композитором.

Близость между детьми и родителями не только не утрачивается, но приобретает большую глубину. Дети, освобожденные от повседневной родительской опеки и часто унизительной зависимости, уже не обязаны любить родителей лишь по сыновьему долгу и по привычке. Они могут объективно оценивать их дела и поступки, их человеческие качества, которые станут главным критерием в чувствах детей к родителям.

Только так. в согласии с передовой педагогической мыслью, автор считает возможным решить вековечную проблему «отцов и детей».

Инстинкт материнства не может исчезнуть ни при каких условиях.

«Мне кажется, лучшим подарком, какой женщина может сделать любимому, — это создать его заново и тем продлить существование своего героя. Ведь это почти бессмертие!» — восклицает Низа Крит.

Все личные и общественные отношения, как известно, строятся в новом мире на сугубо добровольных началах. Поэтому женщинам, не находящим в себе сил побороть гипертрофированный, идущий от глубочайшей древности материнский инстинкт, предоставляется возможность всецело посвятить себя воспитанию своих детей. Остров Ява, переименованный в остров Матерей, — единственное место на Земле, где еще сохранились остатки прежнего семейного уклада.

Эра Великого Кольца — это одновременно и эра Прекрасного, в полной мере постигнутого человечеством.

Преодолено отставание искусства от стремительного роста знаний и техники. Наполнение мира Красотой, эстетизация всех сфер жизни становится внутренней потребностью каждого члена общества. Искусство в тесном союзе с наукой участвует в преобразовании человека и окружающего мира.

«Развивать эмоциональную сторону человека стало важнейшим долгом искусства. Только оно владеет силой настройки человеческой психики, ее подготовки к восприятию самых сложных впечатлений».

Когда Дар Ветер работает на титановых рудниках, правильно понять себя и вернуться к привычной деятельности помогла ему, как помнит читатель, «Космическая симфония» Зиг Зора. Гармоническое сочетание звуковых и зрительных образов потрясает и просветляет смятенную душу Дар Ветра. Он постигает глубокий смысл симфонии, повествующей о бесконечном восхождении жизни в борьбе с энтропией.

Понятие энтропии для людей эры Великого Кольца — это не только рассеивание энергии, приводящее к физической смерти, но и равнодушие, которое приводит к смерти нравственной.

«Океан высоких кристально чистых нот плескался сияющим, необычайно могучим радостным синим цветом. Тон звука все повышался, и сама мелодия стала неистово крутившейся, восходящей спиралью, пока не оборвалась на взлете, в ослепительной вспышке огня».

Сильно написанные страницы, откуда взята эта выдержка, интересны как попытка выразить словами мелодию и ритм музыкального произведения, построенного на совершенно новых принципах.

Еще романтики, а затем поэты-символисты и некоторые композиторы пробовали найти синтез звука и цвета, усматривая определенные соответствия между звучанием поэтического слова — образа и его цветовой «тональностью». Однако это не шло дальше вычурных и произвольных экзерсисов.

Ефремов, намечая вехи для синтетического искусства будущего, не только воспринял и конкретизировал идею звуковых и цветовых соответствий, но и подвел под нее своеобразный «научный» фундамент. Построение и ритмический рисунок симфонии Зиг Зора определяются якобы основными физическими законами. Главный из них — биологические ритмы развития наследственности, в которых композитор усматривает аналогию с движением музыкальной темы. «Программа, по которой идет постройка организма из живых клеток, — музыкальна», — утверждает он. Таков замысел «Космической тринадцатой симфонии фа-минор в синей цветовой тональности».

Примечательно, что мысли о музыке будущего были высказаны Ефремовым за несколько лет до изобретения советским инженером К.Л. Леонтьевым электронного инструмента, способного преобразовывать звуковую информацию в световую («Цветомузыка»). Каждому сочетанию звуков соответствует определенная гамма красок, вспыхивающая на экране.

Если в музыке выражение новых идей будет возможно только с помощью новых инструментов, созданных на базе электронной техники («солнечный рояль», «рояль-скрипка»), то в области изобразительного искусства, по мнению Ефремова, основы художественного мастерства не потерпят сколько-нибудь существенных изменений. Пусть появятся «хромкатоптрические краски», обладающие большой силой отражения света внутри слоя, пусть усовершенствуются приемы гармонизации цветов, — глаз художника останется прежним, ибо оптические законы неизменны.

Художник Карт Сан с огромным терпением и суровой взыскательностью работает над воссозданием исчезнувших расовых типов, желая «восстановить древние образы в высшем выражении красоты каждой из рас давнего прошлого, смешение которых образовало современное человечество». Его полотна, в которых сочетаются талант художника и знания ученого — археолога и этнографа, реалистичны в самом высоком понимании этого слова. В его уста вложена критическая оценка абстрактного искусства «древности», калечившего эстетические вкусы нескольких поколений людей эры Разобщенного Мира. В противовес ложным представлениям о художественной ценности «отвлеченной живописи» Карт Сан выдвигает свое понимание роли искусства.

«Искусство, по-моему, — говорит он, — отражение борьбы и тревог мира в чувствах людей, иногда иллюстрация жизни, но под контролем общей целесообразности. Эта целесообразность и есть красота, без которой я не вижу счастья и смысла жизни. Иначе искусство легко вырождается в прихотливые выдумки, особенно при недостаточном знании жизни и истории...»

Поиски высшей целесообразности, неотделимой от прекрасного, сказываются буквально во всем, начиная от архитектурного облика городов, отдельных зданий, отделки внутренних помещений, одежды, утвари и немногочисленных любимых вещей личного обихода и кончая человеком, с его богатым духовным миром и высокоразвитым чувством красоты.

Унылый урбанизм, под знаком которого развивалась архитектура XX века, не имеет доступа в города будущего, созданные воображением писателя. Градостроительство в его романе идет по двум направлениям. Описания городов «пирамидальной» и «спирально-винтовой» архитектуры пластичны, зримы и глубоко продуманы с точки зрения рациональной планировки и эстетических пропорций.

Вот как выглядит один из таких городов.

«...Крутая спираль, светившаяся на солнце миллионами опалесцировавших стен из пластмассы, фарфоровыми ребрами каркасов из плавленого камня, креплениями из полированного металла. Каждый ее виток постепенно поднимался от периферии к центру. Массивы зданий разделялись глубокими вертикальными нишами. На головокружительной высоте висели легкие мосты, балконы и выступы садов. Искрящиеся вертикальные полосы контрфорсами спадали к основанию, где шли широкие лестницы между тысячами аркад. Они вели к ступенчатым паркам, лучами расходившимся к первому поясу густых рощ. Улицы тоже изгибались по спирали — висячие по периметру города или внутренние, под хрустальными перекрытиями».

В эру Великого Кольца исчезает узкая профессионализация и в области искусства. Вероятно, нет ни одного человека, который не был бы так или иначе к нему причастен.

Астроном «Тантры» Ингрид Дитра и ее друг инженер Кэй Бэр во время полета, в свободные часы, пишут симфонию «Гибель планеты», навеянную трагедией Зирды.

Историк Веда Конг с успехом исполняет песни на всенародном празднике, а биолог Чара Нанди удостоена высших почестей как лучшая танцовщица.

«Наша культура, — говорит Веда Конг, — долго оставалась насквозь технической и только с приходом коммунистического общества окончательно встала на путь совершенствования самого человека, а не только его машин, домов, еды и развлечений».

Совершенствование самого человека — это не только непрерывное обогащение его внутреннего мира, но и забота о красоте тела и постоянная закалка организма. Спорт становится разновидностью искусства. Гимнастические упражнения, спортивные игры и соревнования, пластика и танцы, доведенные до высшей отточенности, занимают большое место в жизни каждого человека.

Руководитель археологической экспедиции Фрит Дон известен как замечательный бегун и победитель весенних десятиборий. Ученый Мвен Мас устанавливает рекорды по прыжкам на дальность со специальным гелиевым аппаратом. Маленькая Миико Эйгоро побеждает могучего Дар Ветра в соревновании по прыжкам в воду и подводному плаванию.

Можно отметить, что и в области спорта люди отказались от односторонних увлечений, которые не могут способствовать гармоническому развитию. Та же Чара Нанди, не уступающая в беге Фрит Дону, великолепно владеет таким трудным видом спорта, как скольжение по волнам океана на «лате» — доске с аккумулятором и мотором.

Много внимания уделено в романе всенародным празднествам. Но это уже не олимпиады прошлого, ограниченные показом только спортивных достижений, и не фестивали искусств, собирающие в наше время юношей и девушек разных стран, и не те массовые зрелища, о которых мечтал в свое время Ромен Роллан. Всенародные празднества грядущих веков — это прежде всего грандиозные смотры замечательных поступков и достижений, совершенных за год во всех областях жизни. Таков, например, праздник Геркулеса, который делится на дни Прекрасной Полезности, Высшего Искусства, Научной Смелости и Фантазии.

Более подробно рассказано о весеннем празднике Пламенных Чаш. Самые красивые женщины Земли показывают свое искусство в танцах, песнях и гимнастических упражнениях, доставляя зрителям высшую эстетическую радость. В гигантском солнечном зале Тирренского стадиона встречаются в этот день почти все герои романа.

Праздник Пламенных Чаш связан с древнеиндийским обычаем «выбирать красивейших женщин, которые подносили отправлявшимся на подвиг героям боевые мечи и чаши с пылавшей в них ароматной смолой. Мечи и чаши давно исчезли из употребления, но остались символом подвига».

Память о древнем индийском обычае и сохранилась в названии праздника Пламенных Чаш, точно так же, как память о прекрасных мифах Эллады — в подвигах и празднике Геркулеса и в «играх Посейдона» — всемирных соревнованиях по всем видам водного спорта.

В древних мифах и в культуре Эллады Ефремов видит выражение той гармонии красивого тела и здорового духа, которая запечатлена в лучших памятниках античного искусства.

В своем понимании непреходящей эстетической ценности культурного наследия Греции он исходит из известного положения Маркса: «Однако трудность заключается не в том, чтобы понять, что греческое искусство и эпос связаны известными формами общественного развития. Трудность состоит в понимании того, что они еще продолжают доставлять нам художественное наслаждение и в известном смысле сохраняют значение нормы и недосягаемого образца». По мнению Маркса, греческое искусство сохраняет свое обаяние именно потому, что оно отражает ту раннюю ступень истории, когда человеческое общество переживало свое детство. «И почему детство человеческого общества там, где оно развилось всего прекраснее, не должно обладать для нас вечной прелестью, как никогда не повторяющаяся ступень?»¹³

Естественно, что в коммунистическом обществе будущего, когда человек полностью обретет свою человеческую сущность, к нему вернется непосредственное ощущение всех радостей бытия и бесконечной красоты окружающего его мира.

Ефремов — историк по всему своему складу. Об этом мы не раз уже говорили. Духом историзма пронизаны все его произведения — и «Рассказы о необыкновенном», и «Звездные корабли», и повести о древнем Египте, и «Туманность Андромеды», в которой он смело перебросил мост из глубины веков к сияющим далям человечества. Выступая всегда как материалист-диалектик, он рассматривает любое явление в его поступательном движении, от прошлого к настоящему и от настоящего к будущему.

Поэтому в романе так много напоминаний о нашем времени, взрастившем первые всходы посева Великой Октябрьской революции.

Можно целиком согласиться с критиком А. Синявским, отметившим в романе то главное, что приближает его к нашим дням: «Как бы ни была удалена от нашего времени «Туманность Андромеды», какими бы неожиданностями ни поражали нас герои этой книги, между ними и нами существует родственная близость... Герои Ефремова, живущие через тысячу лет после нас, так же устремлены вперед и думают о своем будущем — о будущем будущего, как мы думаем о них».¹⁴ И потому книга Ефремова действительно не имеет «потолка», как не имеют пределов человеческая мечта и познание.

Таким образом, проблема Времени предстает в романе в разных аспектах: и как философская категория, и как непрерывный исторический процесс.

С одной стороны, вечность времени понимается прежде всего в том смысле, что несотворимая и неуничтожимая материя и в высших формах своего развития имела и будет иметь бесконечное существование. А с другой стороны, все находится в движении, возникает, развивается и уходит в прошлое. Пытливая мысль стремится вперед, к еще более совершенным формам жизни и познания. Лавина времени все сметает со своего пути, но великое завоевание мысли и лучшие традиции мировой культуры не исчезают и не забываются. Люди, замышляя новые великие дела, как святыню берегут в памяти свое прошлое...

Кроме оживших традиций крито-эллинской культуры им не менее дороги и сокровища других древних цивилизаций. Они любят стихи поэтов разных времен и народов, старинные легенды и сказания, отбирают для себя крупицы мудрости из древнеиндийской философии, тщательно берегут сохранившиеся памятники старины и т.д.

Библиотека-лаборатория звездолета «Лебедь», навсегда покинувшего Землю, украшена гордым и печальным изречением индейцев Центральной Америки — майя: «Ты, который позднее явишь здесь свое лицо! Если твой ум разумеет, ты спросишь: кто мы? Кто мы? Спроси зарю, спроси лес, спроси волну, спроси бурю, спроси любовь. Спроси землю, землю страдания и землю любимую. Кто мы? Мы — земля!»

И Земля раскрывает людям тайны своего прошлого.

Осмыслению исторической преемственности специально посвящены в романе три главы: «Река времени», «Конь на дне морском» и «Стальная дверь».

Дар Ветер и Веда Конг из-за аварии винтолета оказываются в стороне от ближайшего города — в Сибирской степи, превращенной в гигантское пастбище для скота.

В медленном ритме развертывается повествование. Очутившись лицом к лицу с величавой, спокойной природой, невольные странники размышляют о судьбах человечества и как бы заново перечитывают суровую летопись Земли.

«Неспешно сменяя одна другую, проходили в памяти картины давно прошедших времен — длинной чередою шли древние народы, племена, отдельные люди... Будто текла оттуда, из прошлого, огромная река меняющихся с каждой секундой событий, лиц и одежд».

И Дар Ветер, привыкший мыслить в масштабах космоса, особенно остро чувствует себя в эту минуту сыном Земли и сознает, что бесконечные страдания, борьба и жертвы многочисленных поколений были не напрасны, что только благодаря им человечество смогло подняться на такую высокую ступень своей истории.

Раскопки скифского кургана и «археологические» находки, относящиеся к эре Разобщенного Мира — исполинский золотой конь на дне морском и тайник с «сокровищами цивилизации», — заставляют героев еще более глубоко понять, насколько несправедливым и страшным был общественный строй, основанный на угнетении человека человеком.

Какой уродливой казалась им эта бездушная механическая цивилизация давно минувших времен, символически выраженная в чудовищном золотом коне, в ржавых машинах и, возможно, даже в смертоносном оружии, упрятанном за стальной дверью тайника!

Не сомневаясь в вечном и неизменном существовании «западной культуры» и в превосходстве так называемого «белого человека», самонадеянные правители кичились достижениями своей техники, с презрением относясь к прошлому и не видя будущего.

Создатели этого музея машин, по-видимому, признавали только материальные ценности и пренебрегали высшими достижениями духовного развития человека. Поэтому Веда Конг и ее помощники тщетно искали в подземном хранилище памятники науки, искусства и литературы. Эти страницы содержат прозрачные намеки на стандартизованный американский «образ жизни».

Следы омертвелой капиталистической цивилизации, едва не приведшей к гибели всю планету, как это случалось уже неоднократно на других мирах, предстают и в мрачном пейзаже Аризонской степи, которая служила на заре ядерной энергии полигоном для испытаний атомного оружия и даже несколько веков спустя, после искусственного изменения климата, осталась пустыней, зараженной продуктами радиоактивного распада.

Громадные запасы ужасных термоядерных бомб, оставшихся от эры Разобщенного Мира, с наступлением коммунизма пытались использовать для производства энергии. Но когда поняли большую опасность излучения, все расщепляющиеся материалы были выброшены за пределы земной атмосферы!

Осуждая варварские цивилизации прошлого, люди эры Великого Кольца с глубокой признательностью вспоминают тех, кто вел борьбу за будущее.

«Их будущее — наше настоящее, — взволнованно восклицает Веда Конг. — Я вижу множество женщин и мужчин, искавших света в узкой, небогатой жизни, добрых настолько, чтобы помогать другим, и сильных настолько, чтобы не ожесточиться в моральной духоте окружающего мира. И храбрых, безумно храбрых!..»

Вспоминают они не только бесстрашных революционеров, но и мужественных людей труда, самоотверженных деятелей науки, проникавших в тайны природы, и беззаветных смельчаков, распахнувших окно в звездный мир. Люди поют о них песни, композиторы посвящают им симфонии, ваятели воздвигают в их честь великолепные памятники.

Станцию Экватор на самой широкой спирали электрической дороги украшает памятник создателям первых искусственных спутников. На пирамидальном основании «стояло изваяние человека в рабочем комбинезоне эры Разобщенного Мира. В правой руке он держал молоток, левой высоко поднимал вверх, в бледное экваториальное небо, сверкающий шар с четырьмя отростками передающих антенн».

И всякий раз, когда Дар Ветер глядел на этот памятник, он с гордостью думал, что «люди, построившие самые первые искусственные спутники и вышедшие на порог космоса, были русскими, то есть тем самым удивительным народом, от которого вел свою родословную Дар Ветер. Народом, сделавшим первые шаги и в строительстве нового общества, и в завоевании космоса...»

По охвату материала «Туманность Андромеды» — произведение почти энциклопедическое. Автор, создавая облик грядущего мира, старается проникнуть во все сферы общественной жизни — человеческих отношений, науки, техники, философии, психологии, морали, искусства. Синтетический замысел и стремление раскрыть явления во всеобъемлющем комплексе определяют композицию, художественные приемы, язык и стиль романа.

Подавляющее большинство писателей-фантастов показывают будущее глазами своего современника. Существует несколько несложных литературных рецептов, помогающих без особого труда перенести изумленного героя на несколько веков вперед. Делается это очень просто: человека сажают в «машину времени», погружают, в длительный летаргический сон или замораживают, а иногда, ничтоже сумняшеся, заставляют переступить роковой предел и вторгнуться в мир... четвертого измерения.

И для космической темы также существует набор своих стандартов: затяжная подготовка к старту, состояние невесомости, хлопоты, причиняемые неожиданно появившимся «межпланетным зайцем», приключения на чужой планете и благополучное возвращение на Землю... Когда прочитываешь подряд несколько таких утомительно однообразных книг, создается впечатление, что тебя пустили не в бесконечный космос, а заперли в тесную камеру, где выверен каждый шаг и хорошо известна каждая трещинка на стене.

Ефремов выбрал иной путь, гораздо более трудный. Он поставил своей задачей — взглянуть на мир завтрашнего дня не извне, а изнутри, из будущего смотреть в прошлое, стать современником людей, о которых он пишет. Поэтому его героям, живущим через несколько столетий после нас, нет надобности удивляться достижениям созданной ими техники и чувствовать себя первооткрывателями космоса. Вместе с новыми масштабами мысли меняется отношение и к земным делам, и к задачам освоения Вселенной.

Автор хорошо передает ощущение необычной для нас обстановки и напряженно интеллектуальной атмосферы творческих исканий, окружающей людей той отдаленной эпохи. Несомненный эффект сопричастности читателя к изображенному в романе миру будущего достигается разнообразными способами. Прежде всего — это тщательное обоснование замысла в рамках фантастического сюжета — от самых грандиозных обобщений до мельчайших деталей. Это также единый психологический «настрой», выдержанный в отношении всех событий, поступков и явлений, которые преломляются сквозь призму сознания людей эры Великого Кольца, сознания, очищенного от досадных мелочей и приспособленного к отвлеченному, теоретическому мышлению.

На всем протяжении повествования выдержан тон рассказа современника событий, для которого все, что он видит и знает, так же привычно и обыденно, как для нас наши вещи, научные термины, общественные явления и т.д. Подобно тому как в «Путешествии Баурджеда» все происходящее видится как бы глазами древнего египтянина, так и здесь эра Великого Кольца — глазами человека будущего.

Этот художественный прием поначалу вызывает затруднения, приблизительно такие же, какие возникают при чтении исторического романа, перенасыщенного фактическим материалом. Но постепенно осваиваешься с законами этого необычного мира и начинаешь верить в него, подходить к нему с теми мерками, которые установлены самим автором, продумавшим все причины, и следствия, вытекающие из его фантастических допущений.

Сказывается это даже в мелочах. Низа Крит, разговаривая с Эрг Ноором, «тряхнула рыжими кудрями, уже требовавшими очередной стрижки». Тут же автор поясняет: «женщины во внеземных экспедициях не носили длинных волос».

В другом месте мы читаем: «Язык символов, чертежей и карт Великого Кольца оказался легко постигаемым на достигнутом человечеством уровне развития. Через двести лет мы могли уже переговариваться при помощи переводных машин...» Слово «легко» в сочетании с «уже» создает в таком контексте представление о необычайной масштабности событий.

Уровень, достигнутый наукой, приблизил человечество к овладению так называемой «третьей сигнальной системой», когда люди будут общаться не только через слово, но и непосредственно улавливать волны чужих эмоций, образов, мыслей. Однако мы узнаем, что развитие «третьей сигнальной системы» умышленно задерживается, так как требует большой затраты сил и ослабляет центры торможения.

Подобных примеров можно было бы привести очень много.

Ощущение временной дистанции достигается также некоторой приподнятостью речи. Автор старательно избегает вульгарных оборотов, бытовизмов, специфических речений наших дней. Предполагается — об этом мы уже говорили, — что население всей Земли давно уже выработало некий единый, общий язык. Здесь Ефремова подстерегала опасность заставить героев думать и объясняться на удручающе правильном, книжно-интеллигентском языке-жаргоне. В общем, даже и при наличии стилистических шероховатостей и тяжелых оборотов речи, автор избежал этой опасности. Чудесные космические «пейзажи», красочные описания научных экспериментов, произведений искусства, архитектурных сооружений, спортивных состязаний, народных зрелищ — все это выдержано в одном художественном ключе.

Мы уже говорили, что метод художественного изображения имеет у Ефремова много общего с работой палеонтологов и археологов, когда ученые по мельчайшим данным — обломку кости или черепку — воссоздают целые картины прошлого, делая широкие выводы об уровне биологического или социального развития. Нечто подобное мы находим и в «Туманности Андромеды», с той, однако, разницей, что здесь Ефремов, отталкиваясь от типичных явлений нашей современности, показывает их в далекой перспективе и, таким образом, становится как бы «социальным археологом» будущего.

Ефремов так объяснил нам свою творческую позицию:

— Поставив целью написать научно-фантастический роман о будущем обществе, который основывался бы на коммунистической идеологии и материалистическом видении мира, я взял нашу современность, но не перенес ее механически в будущее, как делается обычно в зарубежной научной фантастике, а иногда и в нашей литературе, а, наоборот, отодвинул в прошлое и из этого прошлого, руководствуясь марксистско-ленинской теорией общественного развития, стал выводить будущее. Большую помощь оказали мне в этом исторические науки. Отсюда в романе так много возвращений к нашему времени, так много исторических отступлений, за что меня часто упрекают. В какой-то степени это справедливо. Но для замысла «Туманности Андромеды» это было совершенно необходимо, ибо к нашему настоящему я относился как к далекому прошлому...

Конечно, решение такой сложной задачи вызывает и некоторые художественные потери (схематизм образов, излишняя рационалистичность, усложненность лексики и т.п.). Автору было бы неизмеримо легче поставить обычных людей в необычные условия. Тогда они, возможно, казались бы менее отстраненными и не столь условными, но тем самым разрушился бы весь идейно-художественный замысел.

Можно не соглашаться с отдельными частностями и домыслами, можно по-другому представлять себе быт и личные взаимоотношения наших отдаленных потомков, можно видеть их более «земными», с большим количеством недостатков и человеческих слабостей, но нельзя не признать силы логики Ефремова, последовательно аргументирующего все свои положения.

Отсюда и жанровое своеобразие этого романа, лишенного привычных атрибутов приключенческой фантастики. Даже в космических главах, написанных в более привычной манере, острые сюжетные повороты — борьба с чудовищами планеты Тьмы, раскрытие тайны звездолета «Парус» и гигантского спираллодиска из другой галактики — нужны автору не ради внешней занимательности, но главным образом для выдвижения новых научных гипотез и раскрытия поведения людей будущего.

«Земные» главы, перемежающиеся с космическими, строятся вокруг событий большого общественного значения: передача информации по Великому Кольцу, Тибетский опыт и его последствия, восстановление искусственного спутника Земли, праздник Пламенных Чаш и — как апофеоз романа — торжественные проводы Тридцать восьмой звездной экспедиции и первый прием сообщения из туманности Андромеды.

Сюжетные сцены чередуются в романе с разговорно-описательными, статичными, замедляющими темп действия. Многочисленные отступления и научные экскурсы, усложняющие восприятие этого многопланового романа, могут показаться скучными и ненужными только при поверхностном чтении. Но в действительности это — самая сильная сторона творчества Ефремова. Чем больше вчитываешься в книгу, тем больше находишь в ней материала для размышлений.

Кажется, нет ни одной волнующей нас проблемы, которая прошла бы мимо внимания автора. Почти о любом вопросе он судит во всеоружии последних достижений науки, проявляя основательную осведомленность в разных областях знания.

Так как все эти многочисленные идеи и рассуждения на самые разные темы невозможно включить в само действие, автор вынужден раскрывать их в диалогах, которые, на первый взгляд, имеют лишь служебно-информационный характер. Тем, кто следит только за развитием фабулы, может показаться также излишней и перенасыщенность прямой речи сложной научной терминологией. Но то и другое — отнюдь не художественный просчет, а вполне сознательный прием, единственная возможность уложить в роман все, что писателю хотелось сказать.

Мы уже упоминали о новых отраслях знания, придуманных Ефремовым. Многочисленные неологизмы образуются в большинстве случаев из составных греческих и латинских слов, используемых и в наше время для создания международных научных терминов. Это помогает автору углубить содержание романа, потому что в каждом термине скрыт какой-то обобщенный смысл, расшифрованный к тому же в примечании (анамезонное горючее, электронные стереотелескопы, ионно-триггерные моторы, гемисферный экран, органические стимуляторы, термобарооксистат, силикобор, обертонные диафрагмы и т.д. и т.п.).

Каждый такой термин нередко содержит в себе целую научную гипотезу. Например, изогравы — линии, очерчивающие поля равного напряжения тяготения; или оптимальный радиант — радиус обращения звездолета вокруг планеты вне ее атмосферы, который наиболее благоприятен для устойчивости орбиты космического корабля. Несмотря на предельную лаконичность мысли, выраженной в одном фантастическом термине, он вполне заменяет пространные рассуждения на ту же тему.

«Особенностью романа, не сразу, может быть, понятной читателю, — замечает Ефремов в предисловии, — является насыщенность научными сведениями, понятиями и терминами. Это не недосмотр или нежелание разъяснять сложные формулировки. Только так мне показалось возможным придать колорит будущего разговорам и действиям людей времени, в которое наука должна глубоко внедриться во все понятия, представления и язык».

Но, рисуя отдаленное будущее, Ефремов явно недостаточно показал роль и значение кибернетических механизмов, вернее сказать, слабо разработал философскую сторону органического врастания кибернетики в жизнь общества и обязательное отражение этого процесса в сознании, языке и поступках героев романа. В частности, применительно к языку люди эры Великого Кольца не только должны «научить» машины логическому мышлению, но и в свою очередь научиться от них предельно сжато, точно и лаконично выражать свои мысли.

Если в отвлеченных рассуждениях и «информационно-служебных диалогах» автор бывает труден для беглого восприятия, то его манера меняется, когда он переходит к изображению конкретно представимых вещей.

С чисто фламмарионовской романтичностью написаны страницы, посвященные звездному миру. Ограничимся только одним примером. Когда Мвен Мас смотрит на небо, вытканное узорами созвездий, они кажутся ему особенно яркими и близкими, а древние их названия звучат как имена друзей. «Распростертый вверху, в Млечном Пути, Лебедь, одно из интереснейших созвездий северного неба, уже потянулся к югу своей длинной шеей. В нем горит красавица двойная звезда, названная древними арабами Альбирео. На самом деле там три звезды: Альбирео I, двойная и Альбирео II — огромная голубая далекая звезда с большой планетной системой. Она почти на таком же расстоянии от нас, как и гигантское светило в хвосте Лебедя Денеб, — белая звезда светимостью в четыре тысячи восемьсот наших солнц...»

Встреча Дар Ветра и Веды Конг с группой палеонтологов во главе с Ляо Ланом, раскрывшим загадку заселения Азиатского материка в палеозойской эре, служит автору удобным поводом для введения описания вымерших животных.

«Широкий, параболический, плоский, как тарелка, череп земноводного — древней саламандры, обреченной лежать в теплой и темной воде пермского болота в ожидании, пока что-либо съедобное не приблизится на доступное расстояние. Тогда — быстрый рывок, широкая пасть захлопывалась, и... снова бесконечно терпеливое, бессмысленное лежание».

Конечно, такое красочное описание нужно автору не для того, чтобы рассказать «просто так» об ископаемых животных. Оно входит звеном в цепь рассуждений о биологической эволюции, приведшей к возникновению человека. А дальше речь идет о ходе истории, полной страданий и невысказанных трагедий, приведшей в конце концов человечество на вершину его развития.

Так же запоминается картина раскопок скифского кургана, где был захоронен старый вождь, окруженный оружием и утварью, костяками лошадей и рабов, и вместе с ним его молодая жена, чтобы сопровождать вождя в неведомых загробных странствиях.

Оставляет сильное впечатление и описание диких орд кочевников, гнавших перед собой по сибирским степям толпы полонянок и рабов, захваченных в сожженных и разграбленных селениях.

Свойственное Ефремову точное и конкретное видение мира находит свое выражение и в великолепных пейзажных зарисовках. Вот как изображена земля Грахама. Это — часть Антарктиды, где царит ледяное безмолвие. Совершенно новый облик принимает она в эру Великого Кольца:

«Поздневесенняя полярная ночь высветила и уравняла все краски в своем особенном белесоватом свете, как будто исходившем из глубины неба и моря. Солнце скрылось на час за плоскогорием на юге. Оттуда широкой аркой всплывало величественное сияние, раскинувшееся по южной части неба. Это был отблеск могучих льдов антарктического материка, сохранившихся на высоком горбе его восточной половины, отодвинутых волей человека, оставившего лишь четверть прежнего колоссального щита ледников. Белая ледяная заря, по имени которой и назывался санаторий, превратила все окружающее в спокойный мир легкого света без теней и рефлексов».

А вот пример «космического» пейзажа — описание одной из планет Веги:

«Из недр планеты выпирали острые пики, ребра, отвесные иззубренные стены красных, как свежие раны, черных, как бездны, каменных масс. На обдутых, бешеными вихрями плоскогорьях из вулканических лав виднелись трещины и провалы, источавшие раскаленную магму и казавшиеся жилами кровавого огня.

Высоко взвивались густые облака пепла, ослепительно голубые на освещенной стороне, непроницаемо черные на теневой. Исполинские молнии в тысячи километров длины били по всем направлениям, свидетельствуя об электрической насыщенности мертвой атмосферы.

Грозный фиолетовый призрак огромного солнца, черное небо, наполовину скрытое сверкающей короной жемчужного сияния, а внизу, на планете, — алые контрастные тени на диком хаосе скал, пламенные борозды, извилины и круги, непрерывное сверкание зеленых молний...»

Этот абсолютно фантастический пейзаж поражает зримой конкретностью деталей. По такому описанию художнику было бы легко создать целую картину.

«Туманность Андромеды» принадлежит к тому типу произведений, которые со дня своего появления вызывают непрекращающиеся, порою ожесточенные споры. Не говоря уже об отдельных положениях, характеризующих социальный и научный прогресс, предметом полемики становится главным образом облик человека будущего.

Поскольку об этом достаточно подробно говорилось, хочется только заметить, что изображение нового человека — самая трудная и до сих пор не решенная задача научной фантастики.

В этой связи будет уместно напомнить известные слова М.Е. Салтыкова-Щедрина, обращенные им к хулителям романа Н.Г. Чернышевского «Что делать?»:

«Он не мог избежать некоторой произвольной регламентации подробностей, и именно тех подробностей, для предугадания и изображения которых действительность не представляет еще достаточных данных».

К этому Салтыков-Щедрин добавил, что всякий здравомыслящий человек сумеет отличить живую разумную идею от сочиненных деталей общества будущего.

Эти слова в полной мере можно отнести и к роману Ефремова — сложному философскому произведению, которое требует от читателя большой вдумчивости, широты кругозора и даже известной научной подготовки.

Чем больше в произведении мыслей, тем больше оно порождает споров.

«Туманность Андромеды» можно назвать эпосом мысли и эпосом мечты.

В небольшой повести «Cor Serpentis (Сердце Змеи)» Ефремов продолжает развивать свои идейные и творческие принципы. Это произведение воспринимается как эпилог, как завершающий аккорд «Туманности Андромеды».

— Я написал «Сердце Змеи» осенью 1958 года, — говорил нам писатель. — Замысел «Туманности Андромеды» не позволил мне показать непосредственную встречу землян с разумными существами другого мира. Между тем этот контакт чрезвычайно часто и, как мне кажется, совершенно неверно обыгрывается в зарубежной научной фантастике. Я чувствовал себя в неоплатном долгу перед читателями. Едва только кончив роман, который стоил мне большего напряжения, чем любая другая моя книга, я принялся за эту маленькую повесть, взяв отправной точкой ту мысль, что в космосе возможна встреча лишь представителей самых совершенных цивилизаций...

После Тибетского опыта Мвен Маса и Рен Боза прошло, вероятно, несколько столетий. Тридцать восьмая звездная экспедиция во главе с Эрг Ноором давно уже достигла зеленой циркониевой звезды, отдаленной от Земли на двадцать один парсек — семьдесят световых лет... Но, чтобы до таких пределов раздвинуть горизонты Вселенной, смельчакам пришлось пожертвовать всеми радостями Земли и провести большую часть жизни в тесной скорлупе звездолета. А для экипажа «Теллура» из повести «Сердце Змеи» двадцать один парсек — всего лишь одна пульсация.

Созданные по совершенно новому принципу «сжатия времени», пульсационные звездолеты передвигаются в «нуль-пространстве» со скоростью, в тысячи раз превосходящей старые ракетные корабли с «анамезонными» двигателями. Каждая «пульсация», переносящая астролетчиков на десятки световых лет, увеличивает бездну времени между Землей и звездолетом.

Для участников экспедиции на «Теллуре» пройдет каких-нибудь три-четыре года, а на Земле — не менее семи столетий... На родную планету они вернутся как выходцы из далекого прошлого, как тени оживших преданий... Выполняя свой долг перед человечеством, командир «Теллура» и его спутники уходят от современников, как уходят из жизни умершие. Но к печали расставания примешивается и горделивое чувство: они не вернутся чужими, они принесут новым людям свои жизни и сердца, отданные будущему, принесут на планету крупицы знаний, которые послужат новому взлету науки.

Да, конечно, они потеряют не только родных и близких, но не увидят даже внуков своих внуков.

«Но там, в наступающем грядущем, — думает командир звездолета Мут Анг, — нас ждут не менее близкие, родные люди, которые будут знать и чувствовать еще больше, еще ярче, чем покинутые нами навсегда наши современники...»

Перед экспедицией «Теллура» поставлена конкретная задача — приблизиться к «темной» углеродной звезде в созвездии Геркулеса и изучить загадочные процессы превращения материи, важные для земной энергетики. Объект исследования находится сравнительно недалеко от Солнца — «всего лишь» в ста десяти парсеках. Пройдет еще какое-то время, и земные астролетчики будут совершать дальние космические рейсы — на другие галактики и возвращаться на родную планету миллионы лет спустя... Экипаж «Теллура» выполнил свою задачу и уверенно устремился в обратный путь — к Солнцу. И тут случилось невероятное: зеркало локатора отразило сильный луч, подобный тому, какой бросал впереди себя «Теллур». «Светящаяся точка на экране погасла, зажглась снова и замигала с промежутками, учащая вспышки по четыре и две. Эта регулярность чередования могла быть рождена лишь единственной во всей Вселенной силой — человеческой мыслью». Сомнений больше не оставалось — навстречу шел чужой звездолет...

Далее идут блестящие страницы, где глубина мысли сочетается с большим эмоциональным накалом. Какими будут они, эти высокоразумные обитатели неведомой планеты? К чему приведет предстоящая встреча «Теллура» с чужим звездолетом?

Идеи, намеченные Ефремовым в «Звездных кораблях» и в «Туманности Андромеды», получают здесь дальнейшее развитие и более развернутую аргументацию.

Как мы помним, по мнению Ефремова, облик человека — единственного на Земле существа с мыслящим мозгом — сложился не случайно. В процессе длительной эволюции выявилась конструктивная целесообразность организма, способного нести громадную нагрузку мозга и чрезвычайную активность нервной системы. В условиях Земли палеонтология показывает, с какой железной закономерностью соблюдались образование и эволюция высших жизненных форм. Различные катаклизмы прерывали этот процесс, но затем на новых ступенях развития возникали новые виды животных, подобные прежним. Теоретически можно предположить, что на какой-то планете, в особых, специфических условиях, мыслящее существо произошло от животных вроде саблезубого тигра или даже какого-нибудь пресмыкающегося, но это будет частный случай, отклонение от допустимых средних условий.

Эта же мысль вложена и в уста биолога звездолета «Теллур» Афры Деви:

«Рога мыслящему существу не нужны и никогда у него не будут, — утверждает она. — Нос может быть вытянут наподобие хобота (хотя хобот при наличии рук, без которых не может быть человека, тоже не нужен). Это будет частный случай, необязательное условие строения мыслящего существа. Но все, что складывается исторически, в результате естественного отбора, становится закономерностью, неким средним из множества отклонений. Тут-то выступает во всей красоте всесторонняя целесообразность. И я не жду рогатых и хвостатых чудовищ во встречном звездолете — там им не быть! Только низшие формы жизни очень разнообразны; чем выше, тем они более похожи друг на друга».

Напомним в связи с этим исполненные иронии строки из письма Владимира Ильича, адресованного М.И. Ульяновой:

«Сегодня прочел один забавный фельетон о жителях Марса, по новой английской книге Lowell'я — «Марс и его каналы». Этот Lowell — астроном, долго работавший в специальной обсерватории и, кажется, лучшей в мире (Америка). Труд научный. Доказывает, что Марс обитаем, что каналы — чудо техники, что люди там должны быть в 22/₃ раза больше здешних, притом с хоботами, и покрыты перьями или звериной шкурой, с четырьмя или шестью ногами». И дальше, имея в виду утопический роман А. Богданова «Красная звезда», Ленин добавляет: «Н... да, наш автор нас поднадул, описавши марсианских красавиц неполно, должно быть по рецепту: «тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман...»¹⁵

«Неполноту» марсианских красавиц (отсутствие хобота и шести ног) с лихвой возместили писатели-фантасты многих стран, начиная с Герберта Уэллса.

Что до Ефремова, то он твердо уверен, что никаких мыслящих чудовищ, человеко-грибов, людей-осьминогов или разумных саламандр быть не может. Маловероятно и существование кремниево-органической жизни, возможность которой допускают некоторые фантасты: кремниевая молекула едва ли способна превзойти азотно-кислородную систему протеиновых молекул, являющуюся основой основ человеческой жизни. Поэтому заметим, несколько забегая вперед, что наличие фторовой формы жизни — это, по словам самого Ефремова, крайняя степень фантастики, хотя энергетика фтора сильнее энергетики кислорода и, следовательно, во фторовой атмосфере жизнь, как форма существования белковых тел, теоретически допустима.

Таким образом, члены экипажа «Теллура» еще до встречи с «чужими» приходят к заключению, что высшая целесообразность красоты любого организма, приспособленного к умственной деятельности, исключает какие-либо другие формы, кроме приближающихся к человеческому телу.

Но тут возникает другой вопрос. А что, если чужие существа, похожие на людей Земли, окажутся бесконечно далекими по разуму, по своим представлениям о мире и жизни? В таком случае, как полагает астронавигатор Кари Рам, встреча может привести к враждебному столкновению.

Нет, возражает ему Мут Анг, «на высшей ступени развития никакого непонимания между мыслящими существами быть не может. Мышление человека, его рассудок отражают законы логического развития окружающего мира, всего космоса. В этом смысле человек — микрокосм. Мышление следует законам мироздания, которые едины повсюду. Мысль, где бы она ни появлялась, неизбежно будет иметь в своей основе математическую и диалектическую логику. Не может быть никаких «иных», совсем непохожих мышлений, так как не может быть человека вне общества и природы...».

Отсюда вытекает и дальнейший ход рассуждений. На всех обитаемых мирах, разделенных чудовищными провалами пространства и времени, борьба разумных существ за свободу тела и духа должна была привести к приблизительно сходным результатам. Эти результаты должны быть сходными не только относительно эволюции жизненных форм и родственности интеллекта, но и организации самого общества. Всякое человечество, доросшее технически до расселения в космосе, не может не стоять на высшей ступени нравственного, а следовательно, и социального развития!

В раскрытии этой идеи и заключается высокий гуманистический пафос произведения.

Два звездолета безбоязненно идут на сближение. Луч локатора чужого корабля не кажется землянам недобрым, как красновато-желтый отблеск зловещего светила в созвездии Змееносца. Нет, ни у тех, ни у других не может быть в сердце змеиной злобы, не могут таиться коварные помыслы! Ведь и те, в другом звездолете, тоже должны были миновать самую трудную, критическую ступень своего восхождения, должны были страдать и гибнуть, пока не построили настоящее, мудрое общество. Ведь и полет «Теллура» мог бы не состояться, если бы много веков назад в России не появилось «первое социалистическое государство, положившее начало великим изменениям в жизни планеты».

В нетерпеливом ожидании встречи, мысли людей невольно обращаются к седой старине, когда правящая каста капиталистического мира старалась задержать поступательный ход истории и делала все возможное, чтобы разобщить государства и народы, посеять вражду и мрачную подозрительность. Какими убогими и уродливыми представляются теперь «предвидения» древних писателей-фантастов, которые переносили в космос современные им общественные отношения и уродливые нравы — истребительные войны, эгоизм человека-собственника, расовую ненависть и другие пороки и предрассудки «эры Разобщенного Мира»!

Каждая воображаемая встреча в космосе приводила либо к взаимному истреблению, либо, в лучшем случае, служила подтверждением пессимистических выводов о невозможности установления каких бы то ни было контактов между обитателями разных планет.

И в подтверждение этого Мут Анг знакомит своих товарищей с одним из типичных сюжетов американской фантастики XX века. В рассказе, озаглавленном «Первый контакт», изображалась встреча земного звездолета с другим — откуда-то из Крабовидной туманности. Обман, лживая дипломатия, тайные интриги, ультиматумы, захват чужого корабля — вот к чему свелся этот первый «контакт»!

Рассказ, упоминаемый Ефремовым, не выдуман. Он принадлежит перу современного американского писателя Меррея Лейнстера и перекликается с другим, не менее типичным рассказом тоже американца, Артура Порджеса, — «Руум». Действие в нем начинается двести миллионов лет назад, когда на Земле был век рептилий. Звездный крейсер «Илкор» оставил на молодой планете самозаряжающуюся кибернетическую модель для сбора образцов земной фауны. В пути, у звезды Ригель, «крейсер столкнулся с плоским кольцеобразным рейдером; и когда неизбежный огненный бой окончился, оба корабля, полурасплавленные, радиоактивные, начали вращаться со своими мертвыми экипажами вокруг звезды по миллиардолетней орбите...»

И первое, на что обращают внимание, знакомясь с подобными рассказами, члены экипажа «Теллура», — полное несоответствие времени действия и психологии героев, «ничем не отличающихся от принятых во времена капитализма, много веков назад».

В «Сердце Змеи» Ефремов выступает как психолог, передающий сложную гамму мыслей, чувств и переживаний людей, готовящихся к первой встрече с разумными существами другой звездной семьи. При этом самый образ мышления его героев находится в соответствии с временем действия, то есть отражает высочайший уровень социальной организации и научных знаний эпохи расцвета мирового коммунизма.

Восторженным одобрением встречают молодые участники звездной экспедиции слова своего командира:

«Мы, наши корабли — руки человечества Земли, протянутые к звездам, и эти руки чисты! Но это не может быть только нашей особенностью. Скоро мы коснемся такой же чистой и могучей руки!»

И вот наконец долгожданная встреча состоялась. Она была очень кратковременной, так как белый звездолет «чужих» мог задержаться только на одни земные сутки. И несмотря на то что непосредственный контакт, к величайшему огорчению тех и других, был исключен — фтор так же смертелен для людей Земли, как кислород для жителей планеты Тау Змееносца, — сразу же установилось взаимопонимание.

Более того, узнав о трагическом одиночестве во Вселенной «фторовых людей» (атмосфера, которой они дышат, редчайшее исключение, своего рода аномалия), биолог Афра Деви подсказывает им дерзкий план возможной биологической революции: путем воздействия на механизм наследственности заменить фторный обмен веществ на кислородный.

И в минуту расставания приветственные жесты тех и других уже «не походили на знак прощания, а ясно говорили о будущих встречах».

Эта очень содержательная, и богатая мыслями повесть воспринимается как поэтическое подтверждение афоризма одного из ее героев: человек ничтожно мал и мгновенен в своей физической сущности и велик, как Вселенная, которую он объемлет рассудком и чувствами во всей бесконечности времени и пространства.

Примечания

1. «Правда», 26 мая 1961 г.

2. «Вопросы литературы», 1961, № 4, стр.144.

3. «Вопросы литературы», 1961, № 4, стр. 149.

4. «Вопросы литературы», 1961, № 4, стр. 149.

5. «В.И. Ленин о литературе и искусстве». М., Гослитиздат, 1957, стр. 566.

6. Первый набросок «Страны Гонгури» был сделан В. Итиным еще в 1916 году и принят А.М. Горьким для его «Летописей», но в связи с закрытием журнала так и не был опубликован. Активный участник революции, писатель-большевик В. Итин после разгрома Колчака остался в Сибири на партийной и советской работе, и здесь, в городе Канске, восстановил и издал свою повесть. (См.: Д. Каргополов. Страна Гонгури. — Газ. «Молодой ленинец», Томск, 9 сентября 1960 г.)

7. Парсек — единица измерения астрономических расстояний; равен 3,26 световых лет, или около 32×1012 километров.

8. Подробнее см. об этом в статье В. Львова «Великое Кольцо». — «Нева», 1960, № 12.

9. Энтропия — обесценение, рассеивание энергии при переходе всех ее видов в тепловую.

10. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, изд. 2, т. 2, стр. 197.

11. К. Маркс, Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М., Гослитиздат, 1956, стр. 588.

12. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М, Госполитиздат, 1951, стр. 84—85.

13. Сборник «К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве», т. 1. М., «Искусство», 1957, стр. 135—136.

14. «Вопросы литературы», 1960, № 1, стр. 51.

15. В.И. Ленин. Собрание сочинений, изд. 4, т. 37, стр. 311.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница

© 2024 Архив публикаций Ефремова и материалов о нем.