Сорок седьмой год
«...Холодный, пасмурный свет быстро мерк в свинцовом небе. Сквозь двойные рамы виднелась чёрная обледенелая крыша с большими пятнами снега. Выходивший из трубы дым срывало резкими порывами ветра»1.
Иван Антонович оторвался от отчёта, выпрямился в кресле. Перед его взором возникла иная зима: вверху исключительно ясное небо, сияющее солнце — а внизу быстро испаряющийся снег открывает взору голую землю и щебень. И безжалостный сорокаградусный мороз.
После сухого мороза Монголии организм тяжело привыкал к снежной московской зиме с её оттепелями и туманами.
Наблюдения над геологическим строением местонахождений Монголии дали мощный толчок мысли учёного. Подтвердились положения, которые он высказал в «Тафономии». Ефремов решил на время расстаться с литературой, чтобы нажать на науку, суммировать достижения. Среди коллег, радостно встретивших вернувшихся членов экспедиции, не находилось людей, которые могли бы его понять в полной мере. Как хорошо было бы увидеть Быстрова! Именно он сумел бы не просто понять размышления друга об эволюции и закономерностях развития мыслящего существа, но и помочь в развитии идей.
Спешить было нельзя: наскоком взять переработку целой монографии невозможно. Нужна размеренная, методичная работа.
Но как раз на такую работу времени могло и не оказаться. Ибо успех первого года привёл к активному обсуждению необходимости уже не разведочной, а полномасштабной экспедиции.
Постановление правительства готовилось довольно долго и вышло только 24 июня. Президиум Академии наук требовал, чтобы вторая Монгольская экспедиция начала работу. И Орлов, ставший директором института, и Ефремов бешено «отбрыкивались» от бессмысленного немедленного выезда, прекрасно понимая, что это будут зря потраченные силы и деньги. Невероятная чиновничья волокита в академии, необходимость доставки из Москвы в Улан-Батор продуктов и бензина, оформление документов и более того — оформление для всего состава экспедиции пропуска в погранполосу на границу Монголии и Китая — всё это займёт не меньше трёх месяцев. Тогда для собственно полевой работы в 1947 году останется всего один месяц. Что можно сделать за последний осенний месяц в Южной Гоби? Только доехать туда и найти исследованные в прошлом году места. Поставить серьёзные раскопки не удастся. Непозволительная трата времени и ресурсов.
В письме, обращённом к президенту Академии наук СССР С.И. Вавилову, Орлов и Ефремов предложили, затратив осенние месяцы на подготовку документов, отправить экспедицию в конце 1947 года в полном составе автомашин и снаряжения и с большей частью людей. Тогда до марта следующего года будут созданы базы, заготовлен бензин для раскопок и рекогносцировочных исследований, в начале весны экспедиция развернётся в полную силу и будет иметь восьмимесячный полевой сезон.
Доводы учёных произвели необходимое действие, и 20 июля Иван Антонович отправился в долгожданный отпуск. На дачу они поехали вдвоём с сыном: Елена Дометьевна собиралась в объезд пермских местонахождений в Татарии, Башкирии и Чкаловской (ныне Оренбургской) области и должна была привезти в институт новые важные данные.
Солнце, зацепившись на мгновение за копьё далёкой ели, опустилось за чёрный лес. Заря охватила полнеба. Иван Антонович долго вглядывался в поле, поднимающееся по скату пологого холма. Колосья мягкие, но уже тяжёлые от наливающегося зерна. Тянуло запахом овина. Августовская тишь царила над миром, и далёкий перестук поезда только оттенял её умиротворённость.
Поезд шёл на север, в сторону Загорска — так теперь назывался Сергиев Посад, прежде духовный центр Руси. Более шести веков назад монах Сергий основал среди дремучих лесов малую обитель, превратившуюся в Троице-Сергиеву лавру. В нескольких километрах на юг от Абрамцева — село Радонеж, где жил отрок Варфоломей, ставший позже преподобным Сергием.
Тёмная облачная полоса перечеркнула зарю, и сразу повеяло тревогой. Казалось, что вот-вот над полем во всём своём величии встанут три васнецовских богатыря — Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алёша Попович. Возможно, именно это поле выписал великий художник на своём прославленном полотне.
Иван Антонович вздохнул и вернулся на дорогу. За деревьями прятались усадебные постройки Абрамцева — усадьбы, которую в 1870 году приобрёл у семьи Аксаковых молодой удачливый купец Савва Иванович Мамонтов. Здесь он создал подлинный феномен, который ныне именуется Абрамцевским художественным кружком. Его ядром стали Виктор Васнецов, Валентин Серов, Илья Репин и Василий Поленов — художники, которые по приглашению Саввы Ивановича подолгу жили в его усадьбе. Здесь были созданы мировые шедевры. Может быть, на вот этом самом берегу Вори подсмотрел Васнецов задумчивую Алёнушку, а на дальних, уходящих к Радонежу холмах явилось Нестерову видение: отрок Варфоломей встречается с неведомым схимником.
Главное же было вот в чём: великие художники, незаурядные люди не просто жили друг с другом мирно, но и вместе творили!
В сознание обывателей издавна внедряется инфантильная идея, что талантливые люди, яркие личности трудно уживаются с окружающими и тем более — друг с другом. Что талант эгоистичен и сконцентрирован на себе. Что неординарный человек обязательно тянет одеяло на себя.
Опыт, проведённый Саввой Мамонтовым, говорит об ином: энергия чистого, бескорыстного творчества зажигает сердца и чувства художников, побуждает их в напряжении творческого соперничества создавать подлинные шедевры. Соединённые усилия мастеров запечатлены в храме Спаса Нерукотворного. В одно слились монументальная строгость псковских храмов, благородный очерк белокаменного владимирского зодчества, причудливые элементы неорусского стиля.
Опыт, который станет образцом для будущего человечества: совместное творчество на благо людей — без эгоизма и мелочного тщеславия.
Глубокая вертикальная морщина прорезала лоб Ефремова: он вспомнил о недавней размолвке с лучшим другом. В одном из писем Быстрову Иван Антонович хвалил очередную статью Алексея Петровича, но сетовал, что необыкновенные знания и сила выдающегося морфолога должны быть употреблены не только на создание отдельных статей, но и на написание крупной научной работы мирового уровня. Быстров удивился — и обиделся. Он счёл пожелание Ефремова палкой, которой друг, превратившийся в сурового, беспощадного воспитателя, пытается его подгонять. Ответил, что уже не ждёт похвал от человека, называвшего себя другом. Что этот человек способен только браниться...
Как жаль, что тонкий, глубоко чувствующий Быстров вдруг отказался понимать главное: только при глубоком уважении, любви и абсолютном доверии человек может открыто передавать все свои впечатления! Внешняя похвала с затаённой критикой недостойна подлинной дружбы.
В своих пожеланиях Иван Антонович исходил из того, что он — руководитель лаборатории низших позвоночных Академии наук СССР и по должности должен опекать свою отрасль науки, со всеми её материалами, заботиться об их накоплении и своевременной обработке. Быстров, безусловно, не был у него в непосредственном подчинении, Иван Антонович мог только дать ему совет. Как жаль, что попытка координации работы была воспринята другом и коллегой как принуждение, что наука не освобождает от мелкого самолюбия...
Постепенно удалось восстановить понимание, вернулся и дружеский тон. Ефремов звал друга погостить в абрамцевские окрестности, в деревеньку Быково, где он снял дачу, — «собирать грибы и понемногу толковать о разных вещах нашего интересного мира»2. Но неожиданная душевная рана ныла. Проявления индивидуализма — даже у самых культурных людей своего времени...
Одиннадцатилетний Аллан уже спал, когда задумавшийся Иван Антонович вернулся. Завтра сбудется давнее желание сына...
Кратко объяснив, как управлять грузовиком, Иван Антонович уселся на место пассажира. Аллан взгромоздился на водительское сиденье «студебеккера», ноги его едва доставали до педалей. Рядом с ним сел Андросов, опытный шофёр Монгольской экспедиции, и завёл мотор. Аллан тронул машину с места. Сердце билось, азарт и страх одновременно охватывали душу подростка. Андросов командовал, когда переключать скорость. Аллан вырулил на ровную полевую дорогу. Восторг и напряжение слились воедино: еду! Сам еду!
Прохладное, из погреба, молоко, молодая картошка, посыпанная крупной солью, несколько кусков ржаного хлеба... После обеда Иван Антонович уселся за «Тафономию». Ему пришлось практически написать книгу заново: четыре года, прошедшие с фрунзенской эвакуации, добавили много ценного в копилку палеонтологических наблюдений. Монографию вскоре предполагалось сдать в печать. Если же учесть, что с осени всё время будет поглощено подготовкой экспедиции, то медлить было нельзя.
Однако думать всё время об одном и том же невозможно. Мысли начинают ходить по кругу, и перестаёшь отчётливо различать контуры идеи. Чтобы переключить внимание, Иван Антонович с наслаждением погружался в чтение. Ему удалось раздобыть полтора-два десятка фантастических романов западноевропейских и американских писателей. Стремительность сюжетов захватывала, но взгляд учёного был трезв и строг: практически все романы были проникнуты «мотивами гибели человечества в результате опустошительной борьбы миров или идеями защиты капитализма, охватившего будто бы всю Галактику на сотни тысяч лет»3. Герои, нарисованные разными авторами, казались на одно лицо — уход в чистую сюжетику вёл к обезличиванию художественного произведения, к превращению чтения в бездумное развлекательство.
Откладывая в сторону очередной том, Ефремов уже знал, что он хочет написать новый роман: необходимо «дать свою концепцию, своё художественное изображение будущего, противоположное трактовке этих книг, философски и социологически несостоятельных»4. Несомненно, контакт между различными цивилизациями может быть только дружеским. Так родилась и стала вызревать тема «Великого Кольца».
Фантастика должна быть научной. Для этого нужны смелые гипотезы, основанные на точных данных физики, химии, медицины, астрономии и других наук. Вскоре, продолжая размышлять над новым замыслом, Иван Антонович завёл блокнот, куда начал заносить мысли, факты, литературные идеи. Таких блокнотов накопилось довольно много — они именовались «Премудрыми тетрадями». Пройдёт восемь лет, прежде чем Ефремов приступит к исполнению своего замысла.
В сентябре, после Абрамцева, Иван Антонович съездил в Ленинград. Свидание с родными местами, пусть и разбавленное множеством дел, всё же служило для Ефремова хорошим зарядом бодрости. Несколько тёплых, откровенных вечеров, проведённых в квартире Быстрова, дали Ивану Антоновичу столь необходимое ощущение понимания. Ефремов просил друга беречь себя: предупреждение уже было.
В Москве Ефремов оказался буквально зажатым в тиски между двумя неотложными делами: снаряжением экспедиции и подготовкой к печати «Тафономии». Гранки приходилось вычитывать по ночам, а дни уходили на решение такой кучи вопросов, что подготовка к прошлой экспедиции показалась сущим пустяком: «Чудовищный бюрократизм, абсолютное чиновничье бездушие буквально в каждом деле создают совершенно непредвиденные препятствия, на которые уходят все силы и всё время. И тем досаднее тратить их не на борьбу с реальными препятствиями, с пустынями, с природой, а на гнусную бумажную волокиту, из-за которой большое дело чуть не срывалось уже несколько раз. Стоило только опустить руки — конец. Как бы там ни было, это не деятельность для учёного, особенно когда впереди так много ещё нужно сделать настоящего, письменного...»5
Одна встреча в череде осенних забот принесла Ефремову подлинную радость: оренбургский геолог В.Л. Малютин рекомендовал ему саратовца Бориса Вьюшкова, только что окончившего геологический факультет, как способного палеонтолога. Вьюшков сдал экзамены и был зачислен в аспирантуру к Ивану Антоновичу. Увидев в ученике подлинную страсть к науке, Ефремов указал ему на позднепермскую фауну позвоночных, только что открытую геологами на севере Оренбуржья, у села Пронькино. Но прежде чем эту фауну изучить, её надо ещё раскопать!
На полевые сезоны 1948 и 1949 годов Борис Павлович становится начальником Приуральской экспедиции ПИНа — и основным её работником. За этот участок работы Ефремов мог быть спокоен.
Нервозную обстановку создавали в ПИНе разговоры о переезде института... в Ленинград. Орлов был в санатории «Узкое», и в последние недели перед отправлением вся тяжесть организационной работы легла на плечи Ивана Антоновича.
...В новогодний день 1948 года через Красную площадь пронеслась «эмка» — прославленный автомобиль ГАЗ-М-1. Личный шофёр директора Палеонтологического института, аккуратно разворачиваясь на узких перекрёстках, доставил Ефремова в аэропорт Внуково, где уже ждал самолёт на Улан-Батор.
Примечания
1. Цитата из рассказа «Тень Минувшего».
2. Из письма И.А. Ефремова А.П. Быстрову от 30 июля 1947 года.
3. Ефремов И.А. На пути к роману «Туманность Андромеды». Статья.
4. Там же.
5. Из письма И.А. Ефремова А.П. Быстрову от 2 декабря 1947 года.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
