Владимир Иванович Дмитревский
Владимир Иванович, прихрамывая и привычно опираясь на палку, шёл по Ленинграду. Чёткие контуры зданий расплывались перед глазами, отражения их дрожали в воде каналов. Восемь лет в беспокойных снах он шёл по родному городу — в свой дом, к своим любимым... Но сейчас он оттягивал час долгожданной встречи. Дома ждут дочка Танюшка и тёща. Именно она, настоящая дама из старинной петербургской семьи1, одна воспитывала внучку после того, как её отец и мать Наталья, балерина, оказались в лагере. Владимир Иванович возвращается, а жена ещё в заключении...
По тротуарам спешили занятые своим делом люди. Он один ничем не занят. И не знает, чем ему теперь заниматься. Ему 48 лет — возраст, когда большинство уже подводит итоги своей жизни. Но всё, чем жил Дмитревский, прервалось 1 октября 1948 года, в день неожиданного ареста, и окончательно растворилось в небытии, когда его, убеждённого коммуниста, обвинили в контрреволюционной деятельности и приговорили к пятнадцати годам лагерей. За этой чертой остались бурная, насыщенная романтикой революции и Гражданской войны юность, запах свежей типографской краски, исходивший от страниц его рассказов и статей, только что выпущенных в печать, учёба в Институте красной профессуры, где на семинарах активно обсуждались работы Маркса и Энгельса, история революций, вопросы философии, диалектики развития общества. Там же остались работа журналиста-международника, война и счастье победы.
Да, он досрочно освобождён, и сейчас не 1964-й, как могло бы случиться, а 1956 год. Смерть Сталина, как считали многие заключённые, возвратила подлинное место имени Ленина, возвращала честные имена невинно осуждённым. Но не вернуть искалеченных лет и потерянного здоровья.
Старые друзья... Остались ли они друзьями после всего, что приключилось с ним? Поймут ли его? Но ведь все мы одним миром мазаны, они так же могли стать жертвами злого навета. Есть одна опора — Борис Дмитриевич Четвериков, писатель, с которым он познакомился в заключении. Вместе они совершили невероятное — в лагере написали роман о лагерной жизни и строительстве Каргальско-Тихоокеанской магистрали — назвали его по строке знаменитой песни времён Гражданской войны: «Мы мирные люди».
Опершись на перила моста, Владимир Иванович закурил, вспоминая, как в 1953 году, в Озерлаге, на лагпункте 05, он предложил Борису Дмитриевичу написать роман. Сильный, громоздкий Четвериков вскинул на старосту барака свои чёрные, густые, как у лешего, брови: роман? Здесь, в лагере специального строгого режима, где письма домой разрешалось писать один раз в полгода? Иная реальность стояла у него перед глазами, ныла в мышцах и суставах: его бригаду последние недели, в свирепые мартовские вьюги, гоняли на заготовку дров. Брёвна заключённые тащили по глубокому снегу волоком, впрягаясь человек по десять в бревно, оступались, падали, барахтались в сугробах, обмораживали руки и ноги. Особенно тяжелы были старые кедры. Смерть заглядывала в глаза. Четвериков вспомнил слова Ромена Роллана: творить — значит убивать смерть. Заключёнными двигало общее желание — верить в будущее, вернуться в большую жизнь не с пустыми руками, не с разбитой душой!
Вдвоём они продумали сюжет романа, обратились с заявлением к начальнику Озерлага Евстигнееву. Случилось непостижимое: разрешение было дано.
Порывистому, импульсивному ленинградцу удавались краткие живые зарисовки, но связывать воедино и доводить до конца сложные сюжетные линии ему крайне трудно. Борис Дмитриевич мог справиться с этой сложной задачей.
«Дмитревский и Четвериков жадно принялись за работу. Писали, притулившись на тумбочке, в полутьме барака. При каждом обыске солдаты рвали рукопись, забирали карандаши и ручки, а чернила выливали в снег. Начальник режима лейтенант Тюфанов всякий раз с наигранной досадой замечал: "А, чёрт! Забыл предупредить!" И всякий раз литераторы начинали заново...
Жила на этом лагпункте группа бандеровцев. Её перевели сюда из Воркуты. Бандиты считали, что Дмитревский и Четвериков никакие не заключённые, а "подосланные агенты МВД". Решили с ними расправиться»2.
Младший сержант Мосолов по просьбе друзей сумел позвонить в Тайшет, в управление, и объяснить ситуацию. Тут же на лагпункт приехал заместитель начальника Озерлага полковник Крылов. Романисты шли на вызов с тревогой, но Крылов предложил им стулья и долго беседовал о современной литературе, о лично знакомых ему писателях. Впервые за много лет с заключёнными говорили как с людьми.
«Дмитревского и Четверикова повели на вахту, без вещей: обманули бандеровцев, которые подкарауливали писателей, чтобы не выпустить живыми из зоны. Потом Мосолов принёс вещи и один, без штыка и овчарки, сопроводил заключённых на станцию. Их доставили в обычном пассажирском поезде на лагпункт 053 — для инвалидов.
Озерлаг объявил благодарность надзирателю Мосолову за спасение жизни заключённых писателей...
Начальник лагпункта 053, старший лейтенант Логунов, уже знал, что за люди поступили. Мельком пробежал формуляры и стал читать лежавшую на столе бумагу из Тайшета.
— Поня-ятно! — протянул он. — Вам требуется для этого самого... творческого процесса отдельное помещение? Ага! Для меня приказ полковника Евстигнеева — закон. Конечно, согласен: люди в лагерях не должны терять свою квалификацию. Вот так-то!.. Будет отдельное помещение... Ещё что? Бумагу?.. Понятно. Деньги у вас есть?.. Купим. А чернила выдадим из конторы. Всё?..
Спустя час заключённые, бухгалтер и два счетовода, уносили из конторы свои папки, счёты, линейки, чернильницы в кабинку, где до этого выдавали посылки, и бурчали:
— Тоже нам Максимы Горькие, прости господи!..
В большой комнате с двумя столами и стульями, с кипой бумаги и бутылкой фиолетовых чернил Дмитревский и Четвериков денно и нощно писали роман "Мы мирные люди". Не только живые факты были у них под руками, но и сами действующие лица. Заключённые поведали авторам о шпионских школах за границей (был один такой "студент"), о собственных судьбах. Не известно, как раньше у следователей, а теперь с писателями они были очень откровенны».
Вот он, роман — в заплечном мешке. Но будет ли он когда-нибудь напечатан? Хотелось бы верить3.
...Владимир Иванович привыкал к новому темпу жизни. Но не хватало чего-то важного — может быть, мечты.
Вскоре он познакомился с Евгением Павловичем Брандисом, сотрудником Публичной государственной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина, автором книг о Жюле Верне.
Летом 1957 года дочка принесла ему несколько изрядно потрёпанных номеров журнала «Техника — молодёжи»:
— Обязательно прочти, папка, «Туманность Андромеды». Написал Ефремов. Все наши мальчишки говорят, что очень здорово.
Память подсказала Дмитревскому: «Звёздные корабли», повесть «На краю Ойкумены», рассказы. Ну что ж, почитаем роман.
«Туманность Андромеды» покорила душу неистребимого романтика. Чувствами и помыслами перенёсся он в Эру Великого Кольца. Именно о таком будущем ему мечталось, рядом с такими людьми ему хотелось бы жить.
В ноябре Владимир Иванович вместе с Евгением Павловичем были в Москве и стояли перед дверью, где на стеклянной табличке значилось: «И.А. Ефремов». Каким окажется человек, сумевший с чародейской силой нарисовать бесконечно далёкое будущее Земли?
Дмитревскому показалось, что хозяин квартиры похож на возмужавшего капитана Грея. Ефремов пригласил их в свой «кабинет» — отгороженную шкафами часть комнаты. Хозяин занял своё любимое дубовое кресло, гости разместились на диване. Беседе, казалось, не будет конца.
Ефремов и Дмитревский были ровесниками — оба родились в 1908 году, оба были не из рабоче-крестьянских семей. Дед Дмитревского Павел Андреевич, родившийся в Вологде, был первым послом России в Китае, имел пятерых детей. Дядя его, Николай Павлович, стал крестником Николая II. Первый сын Павла Андреевича Иван стал музыкантом, преподавал, жил в Китае, в России, гостил у родственников в Вологде. После 1913 года он эмигрировал в Австралию, оставив в России сына Владимира. Так что Дмитревский тоже рано начал жить самостоятельно, без поддержки отца. У обоих рано проснулась тяга к перу, обоим пришлось самим пробивать дорогу в жизни. Они много лет ходили по одним и тем же улицам Ленинграда, возможно, встречались с одними людьми, но судьба свела их лишь сейчас, когда Владимиру Ивановичу столь важно было вновь обрести смысл жизни.
Дмитревского сразили открытость и колоссальная эрудиция хозяина, которая невольно указывала на провалы в его собственном образовании. Сразу возникло желание написать об этом человеке. Но прежде надо лучше узнать его.
Ефремов, слушая рассказы гостя о его непростой судьбе, видел его необычайно светлую, чистую романтику — все удары и разочарования жизни не излечили его от веры в жизнь. Может быть, действительно лучше прожить наивным соколом, чем софистической змеёй?
Под конец беседы гости упросили Ивана Антоновича рассказать о необычных случаях, происходивших с ним в экспедициях, когда жизнь буквально висела на волоске.
Ефремов указал на английское издание одной из книг Рериха и по памяти процитировал:
«На самом трудном перевале Тибета путник находит древние письмена, неведомо кем и когда нарезанные на скале, у тропы, усеянной на большом расстоянии останками замёрзших людей и вьючных животных. "Научился ли ты радоваться препятствиям?" — гласит эта надпись, обращённая к тем, кто достиг перевала... И я так думаю, — добавил Ефремов. — Тот, кто избегает препятствий, ищет лёгких путей, останется пустоцветом. Ничего не откроет, не сделает ничего доброго...»4
Писатели стали друзьями. Более всего Ефремов сблизился с Дмитревским. Приезжая в Ленинград, он бывал в семье Дмитревских, Владимир Иванович подолгу живал в Абрамцеве, на съёмной даче Ивана Антоновича, после 1962 года приезжал в новую квартиру Ефремовых.
Брандис увлёк Дмитревского изучением современной фантастики, поддержал мысль о книге, посвящённой творчеству Ефремова. Вдвоём они принялись за работу. Решено было показать произведения писателя на широком фоне современной советской и западной фантастики. Дмитревский взял на себя биографическую часть, Брандис — литературоведческую. Готовые главы Дмитревский привозил Ефремову, работа шла споро, и в 1961 году книга была завершена. Опубликована она была два года спустя под заглавием «Через горы времени»5 — как раз когда публикующийся в периодике роман «Лезвие бритвы» вызвал особый всплеск интереса к автору.
Сравнение времени с горами нетипично для русского языка. Мы привыкли говорить о волнах времени, о реке времени. Откуда же возникла идея такого названия?
В «Поэме горы» Марины Цветаевой, которая как раз в конце 1950-х годов стала известна в СССР, есть такие стихи:
Но под тяжестью тех фундаментов Не забудет гора — игры.
Есть беспутные, нет беспамятных:
Горы времени — у горы!
Поэма Цветаевой посвящена страстной любви, которая поднимает героев над мелкими интересами мещанства и приближает к пониманию подлинной сущности мира. Давая своей книге название «Через горы времени», авторы отсылали образованного читателя к идее страсти, гумилёвской пассионарности, которой должна быть проникнута жизнь.
Ефремов отозвался на рукопись подробным письмом, отметил, что биографическая и аналитическая части получились слишком разнородными, но в то же время подобный разбор фантастических произведений в жанровом аспекте чрезвычайно своевремен. Он написал Дмитревскому: «Я очень благодарен Вам и Брандису за по-настоящему хорошее обо мне представление, которым пронизана вся книга. Это очень трогает — настолько, что тяжело браться за критику. Второе — книга сделана в широком аспекте, в каком обычно не делаются критико-биографические очерки, и потому приобретает, если можно так сказать, какой-то несовременный, непривычный характер, и я не понял — архаичный он или наоборот из будущего»6.
(В начале 1970-х годов Дмитревский и Брандис начали хлопотать о повторном издании книги «Через горы времени», желая дополнить её новыми главами. Эти хлопоты были прерваны смертью Ефремова и последующей за этим попыткой зачеркнуть его имя, но подготовка рукописи продолжалась. Брандис уже после смерти Дмитревского работал над биографией Ефремова, вёл переписку с Таисией Иосифовной. Смерть в 1985 году в возрасте шестидесяти девяти лет помешала ему завершить книгу.)
Работа над рукописью помогла второму автору, Евгению Павловичу Брандису, взглянуть на советскую фантастику свежим взглядом — и привела его к мысли об объединении ленинградских фантастов. Вскоре по его инициативе при Ленинградском отделении Союза писателей была организована секция научно-фантастической литературы, ядром которой стала молодёжь. Брандис составлял представительные антологии научной фантастики, пестовал молодых авторов, готовил к изданиям сборники зарубежной фантастики. При этом он постоянно переписывался с Ефремовым, который стремился быть в курсе всех дел ленинградцев, часто советовался с ним.
Переписка Ефремова с Дмитревским носила иной, более личный характер, но тоже была долгой и насыщенной.
Владимир Иванович страдал вспыльчивостью, обидчивостью: холерический темперамент усугубился унижениями лагерной жизни. Причём самым сильным унижением были не обиды, наносимые тебе, а те, которые ты был вынужден — своей ролью, положением в искажённом, искорёженном лагерном обществе — наносить другим людям. Истязать других — чтобы не замучили тебя.
Владимир Иванович стремился загрузить себя работой, иначе в часы покоя было слишком мучительно вспоминать...
Лагерь эвакуировался. На голой плеши острова выстроились бригады, готовившиеся к отправке на материк. Дмитревский как бригадир обязан провести перекличку. Каждый делает шаг вперёд, привычно называя своё имя. Лишь один человек не желает подчиниться бригадиру — это новенький, сектант, может быть, старовер, который был осуждён за отказ от военной службы и отказ называть своё имя.
Бригадир кричит:
— Имя?!
— Божий человек.
— Назови имя!
— Божий человек.
Дмитревский осыпает его бранью. Всё построено на грубой, сокрушающей волю силе. Если он не заставит этого упрямца слушаться, то другие члены бригады тоже выйдут из повиновения.
Удар.
— Божий человек...
Остервенение — и с каждым ударом — как град в летнюю жару — тает уважение к себе. Какой же должна быть мера насилия над собственной личностью, чтобы сломать в ней человеколюбие?
А в ответ — десятки раз — уже окровавленным ртом — «божий человек»...
Иван Антонович знал — нельзя вызывать Владимира Ивановича на споры: пытаясь доказать свою правоту, он становится по-мальчишески несдержан, готов взорваться из-за пустяка. Однажды, когда он гостил у Ефремовых, поздно вечером завели разговор о балете. Дмитревский поспорил с Таисией Иосифовной о ролях Улановой, вспылил так, что был смешон и жалок, и собирался уже громко хлопнуть дверью. Такт и доброжелательность Таисии Иосифовны спасли дело. Неустойчивость психики друга была вполне понятной и простимой, но заставляла Ефремова размышлять о губительном влиянии инферно на человека. Нужно несколько поколений спокойной, сытой, здоровой жизни, осмысление исторических закономерностей, знание и понимание истории своего рода, чтобы психика пришла к нормальному состоянию, в котором возбуждение уравновешено торможением.
Иван Антонович часто думал, что сам много лет ходил над пропастью — и пропасть эта не исчезла до сих пор. Как бы он повёл себя на допросах? Рассуждал так: если ему будут называть фамилии друзей или знакомых, он обо всех будет говорить только хорошо, лишь бы никому не навредить. Но это в теории...
Баярунас, Свитальский, Лев Гумилёв, Майский, Дмитревский, Штильмарк... Немало его знакомых провели годы в заключении, некоторые там и остались.
Каким бы стал он, оказавшись на их месте? В нашумевшем рассказе А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» обрисованы типы зэков. Кавторанг Буйновский, не сломленный духовно, хотя и страдающий физически, был более других близок Ивану Антоновичу.
Общество ещё слишком далеко не то что от совершенства, но даже от элементарного самопознания. Репрессии могут вернуться, это надо помнить всегда. Но жить, несмотря на это, без опаски, смело и свободно.
Дмитревский — друг верный и преданный, но огонь его не ровен, мерцает. Как велика разница между его близкими друзьями — Быстровым, который уже ушёл из жизни, и Владимиром Ивановичем! И оба они нужны ему — в том числе и для того, чтобы лучше понять себя.
В соавторстве с Быстровым была написана знаменитая работа по лабиринтодонтам. Дмитревский тоже в какой-то степени стал соавтором Ефремова: он написал сценарий по роману «Туманность Андромеды». Вторым сценаристом стал режиссёр фильма Евгений Шерстобитов. Эпопея с фильмом (начиная с первых переговоров) тянулась почти десять лет. У советского кино ещё не было опыта съёмок фантастических фильмов. «Туманность...», вышедшая на экраны в 1967 году, оказалась столь непохожей на яркий, насыщенный жизнью роман Ефремова, что критики дружно заговорили о неудаче фильма. На обсуждении фильма в Ленинграде Дмитревский, ожидавший поддержки, был так расстроен, что сорвался и наговорил чепухи.
Ефремов, зная всю подноготную постановки, отозвался о фильме положительно, понимая, что резкая критика может вообще закрыть дорогу попыткам экранизации фантастики. Однако Дмитревский невольно стал отдаляться от него.
Но это произойдёт позже, к концу 1960-х годов, а пока мы возвращаемся в 1959 год, в морозный февраль, когда Ефремов вернулся из санатория «Узкое» в Москву с категорической рекомендацией врачей — на время поселиться на природе, вдали от города и срочных дел.
Примечания
1. Эта женщина стала прототипом старой балерины из романа «Лезвие бритвы». В романе она смело высказывается относительно ханжеского взгляда на женщин.
2. Дьяков Б.А. Повесть о пережитом. М., 1966. С. 228.
3. Роман «Мы мирные люди» вышел в свет в 1960 году в Лениздате.
4. Брандис Е. Разведчик трассы — Иван Ефремов // Уральский следопыт. 1982. № 4. С. 65.
5. Брандис Е.П., Дмитревский В.И. Через горы времени. М.; Л., 1964 (реальная дата выхода — 1963 год).
6. Из письма И.А. Ефремова В.И. Дмитревскому от 29 марта 1961 года.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
На правах рекламы:
• купить керамогранит в краснодаре недорого со склада оптом . И если вы занимаетесь строительством, ремонтом, чтобы приобрести и удержать постоянных клиентов, вам необходимо использовать качественные материалы. Керамогранит – это не просто плитка, а покрытие, в которое добавили гранитную крошку. Благодаря этой технологии, материал становится максимально прочным.
