Тернистый путь «Лезвия...»

  Создать самого себя. Как это понимать? Мне кажется, что так — приобрести свои взгляды на любое явление в жизни и своё отношение, основанное или на личном опыте, или, что также очень важно, на глубоком продумывании и прочувствовании опыта мировой культуры. Приобрести мудрость, которая не есть только знание, а «чувство-знание», которая даётся больше страданием, чем радостью, часами тоскливого раздумья, а не мгновеньями победной борьбы.

И.А. Ефремов

  Если бы так удавалось — писать каждый день. Понемногу. По несколько строчек...

И — свободно. Писать, забывая про буквы, не помня ни мыслей чужих и ни правил.

В.Д. Иванов

Белый пассажирский теплоход неспешно, но неуклонно рассекал надвое гладь Волги, лёгкие волны убегали от кормы к далёким берегам. Берега словно струились назад, и только гордые вертикали деревенских колоколен отмечали пройденные километры. Свежий май оставался позади, уступая место жаркому июню.

Иван Антонович, Тася и Чудинов подолгу сидели на палубе. Лёгкий ветер нёс ароматы цветущей черёмухи, ивы-бредины. Ефремов вспоминал путешествие 1952 года, когда друзья на «победе» проехали по древним городам Руси. Горестный Углич, красно украшенный Тутаев (бывший Романов-Борисоглебск), основательный Ярославль... Особенно оживился Иван Антонович, когда справа зажелтели оползающие в Волгу откосы возле Казани, Ильинского, Тетюшей, где он когда-то искал кости древних ящеров.

Весна 1963 года выдалась необычайно хлопотливой. Подготовка «Лезвия бритвы» к журнальной публикации потребовала ежедневной работы с редакторами, корректорами, машинистками. Сверить текст, снять все вопросы, вычитать гранки. Успеть ответить на накопившиеся письма, прочитать принесённые на рецензию рукописи, подготовить обоснованные отзывы. Приглашали к участию в различных комиссиях, заседаниях. При этом в квартире нет телефона, и решение любого вопроса требует личных встреч.

Вся нагрузка по приёму посетителей легла на Таисию Иосифовну. Людского потока не избежать, и Тася загонялась так, что поднялось давление и заболело сердце. Отдых был необходим.

Вечерами гуляли по палубе, любуясь долгими закатами, затем прятались от речной прохлады в каюте. Иван Антонович с наслаждением читал по памяти Киплинга, Гумилёва, Волошина, Игоря Северянина. Как утверждающе властно звучали над величественной рекой стихи поэтов — мудрецов, отважных искателей приключений и эстетов! Как полая вода, спадали мелкие хлопоты и заботы, всю весну одолевавшие Ефремова.

Из солнечной, нарядной, разноликой Астрахани на том же теплоходе вернулись в Москву, где вновь взялись за подготовку романа для очередных номеров «Невы». В журнале тем временем сменился главный редактор. Новый испугался ответственности за публикацию столь необычного для советской литературы романа, начал требовать больших сокращений. На его сторону стали некоторые сотрудники... «Оттепель» заканчивалась, курс страны под руководством Брежнева становился консервативным, и люди, в душах которых не был изжит страх сталинского времени, быстро сдавали позиции.

Ефремов, живя в Москве, не мог точно узнать, что происходит в редакции «Невы», находившейся в Ленинграде. В какой-то момент ему даже показалось, что Дмитревский, ради которого он и отдал рукопись в ленинградский, а не в московский журнал, отступился и не хочет защитить его роман. Но Владимир Иванович его не предал.

В августе Иван Антонович решил сам приехать в Ленинград. Правда, перед этим ему пришлось срочно провожать в США Чудинова. Пётр Константинович собирался делать доклад об открытии новой фауны пермских позвоночных на Международном зоологическом конгрессе в сентябре 1964 года, и лишь в последний момент стало ясно, что доклад должен быть прочитан на английском. Иван Антонович срочно переводил доклад на английский, занимался перепечаткой, а Тася в это время бегала по магазинам, покупая Чудинову новые рубашки: он собирался ехать в ярко-жёлтой рубашке, что могло вызвать недоумение у чопорных западных учёных. Проверив весь гардероб Петра Константиновича, докупив необходимое, Ефремовы остались довольны учеником. Теперь можно было ехать в любимый город. Чудинов отправился вместе с ними.

Ефремовы остановились у давних друзей Ивана Антоновича на Карповке, Пётр Константинович — у своего знакомого. Обсудив непростые вопросы с сотрудниками «Невы» и во многом сумев их решить, Ефремов посвятил время прогулкам и музеям. Вместе с Чудиновым был в знакомом с юности великолепном музее Горного института, в Геологическом музее им. Ф.Н. Чернышова. Ездили на острова, на Карельский перешеек.

Живое общение с друзьями — Дмитревским, Брандисом, молодыми ленинградскими писателями, среди которых были братья Стругацкие, — давало уверенность в необходимости писательской работы. После публикации первых глав «Лезвия бритвы» в редакцию журнала валом пошли взволнованные, радостные, часто полные вопросов читательские письма. Роман зацепил важные для людей области жизни.

«Лезвие» печаталось, но стало ясно, что позиция редакции отныне изменилась, и осенью Владимир Иванович Дмитревский уволился из «Невы». Ефремов, которого давно осаждали киношники, предложил другу работу над сценарием художественного фильма «Туманность Андромеды».

В Москве на Ефремова насели редакторы издательства «Молодая гвардия»: мол, надо срочно подготовить роман для книжного издания. Ефремов гнал с рукописью, однако через некоторое время неожиданно оказалось, что на издание книги якобы нет бумаги, да и авторский договор ещё не оформлен. Иван Антонович без церемоний писал Дмитревскому: «..."Молодая гвардия" ни мычит ни телится... <...> Ну посмотрим. Так дык так, а то и ребёнка об пол»1.

Все эти переживания не прошли даром: в ноябре у Ивана Антоновича ухудшилась кардиограмма, обострилась стенокардия. Таисия Иосифовна выполняла огромную работу секретаря и одновременно медсестры. Между тем люди буквально напирали на Ефремова, особенно нахальными оказывались газетчики.

Под Новый год от Ефремовых решила уйти домработница Лида. Она сетовала, что денег на жизнь не хватает. В результате денежной реформы 1961 года в стране резко подорожали продукты, что в 1963 году привело к настоящему продовольственному кризису. Многие продукты совершенно исчезли с прилавков, цены на рынке взлетели. Много времени приходилось тратить на стояние в очередях, чтобы добыть необходимое. Предполагали, что правительство может вновь ввести карточки.

Домработница ушла, и все домашние заботы легли на плечи Таисии Иосифовны. Иван Антонович решил вновь взять путёвки в Малеевку, в Дом творчества писателей: там не нужно беспокоиться о продуктах, о стирке и уборке, и жена сможет отдохнуть вместе с ним. Три недели тишины, метелей, слепящего февральского солнца и ярких синих теней немного успокоили душу и сердце.

В марте в Москву приехал профессор Олсон — он мечтал посмотреть только что отпрепарированную коллекцию из Очёра. Фантастические, ни на что не похожие черепа крупнейших растительноядных диноцефалов-эстемменозухов красовались в витринах музея. Ефремов с Чудиновым показывали коллеге драгоценные находки. Об этой встрече сам Чудинов рассказывал так:

«Вначале разговор шёл об образе жизни и питании этих неуклюжих и тяжеловесных рептилий. Непривычная для глаз "несуразность" черепов, выраженная в громадных скуловых выростах, костных вздутиях и коротких, толстых рожках, венчающих темя, вызвала у Олсона прилив положительных эмоций. В полный восторг его привёл череп дейноцефала Estemmenosuchus mirabilis. За небольшие размеры и торчащие на темени раздвоенные рожки мы называли этот череп "малым рогатиком".

— Wonderful, isn't it? (Чудесно, не правда ли?) — восклицал Ефремов.

— Just amazing! Quite impossible! (Просто восхитительно! Совершенно невероятно!) — вторил Олсон.

Я подлил масла в огонь, спросив Олсона об адаптивном приспособительном значении "архитектурных излишеств" черепа в виде многочисленных костных выростов. Именно они придавали черепам неповторимый и фантастический облик. Мы переключились на обсуждение этих образований, называемых экцессивными или избыточными структурами, но не нашли удовлетворительного объяснения.

— Nobody knows (Никто не знает), — задумчиво произнёс Олсон. Он немного помолчал, хитро улыбнулся и добавил по-русски: "Давиташвили знает".

При этих словах мы весело рассмеялись. Очевидно, в этом вопросе каждый несколько скептически относился к взглядам известного палеонтолога Л.Ш. Давиташвили. Он связывал возникновение экцессивных образований с вторичными половыми признаками. Отсюда следовало, что вся серия черепов принадлежала только самцам и костные украшения играли роль "турнирного оружия". Между тем различия в серии черепов и отсутствие в захоронении черепов "безрогих" самок и, наконец, общая гипертрофия скелетов этих животных исключали подобную интерпретацию»2.

Олсон оказался не только знающим палеонтологом, но и тонким, внимательным, остроумным человеком. Иван Антонович ощущал постоянное доброжелательное стремление американского профессора понять его как личность, как писателя, вникнуть в особенности жизни в Советском Союзе.

Как-то, словно само собой, получилось, что все представительские функции пришлось нести не ПИНу, а семье Ефремовых.

После отъезда Олсона Иван Антонович решил всячески экономить время, не участвовать ни в каких заседаниях и совещаниях, которые часто собирались по линии Союза писателей. Давно задуманная повесть — «Долгая Заря» — слишком долго ждёт. В квартире наконец установили телефон, и решать текущие проблемы стало проще.

В мае 1964 года Ефремовы вновь отправились по Волге. Глядя на обрывы красноцветов, Иван Антонович хотел приняться за что-нибудь палеонтологическое, популярное. В то же время спокойный бег воды возвращал к мыслям о новом романе. Люди коммунистического общества летят на далёкую планету. Соединить в одном произведении то, что никто никогда не соединял: утопию и антиутопию. Резче, выпуклее станет одно на фоне другого.

Едва успел возвратившийся домой Ефремов вработаться, вписаться в давно задуманный роман — вынужденный перерыв: подоспела корректура «Лезвия». Чтобы рукопись превратилась в книгу, сначала нужно работать с первой вёрсткой, затем со второй — при постоянном контроле со стороны корректоров, редакторов и автора.

Грустно писал он Владимиру Ивановичу Дмитревскому:

«Интересно, что "Молодая Гвардия" до сей поры мне не перевела "одобрения" — 35%. Якобы бумага затерялась где-то на столе у директора... а я уже подошёл к самому краю своих сберкнижечных возможностей. Затем ещё номер — якобы не хватает бумаги, и они хотят дать тираж 65000 — это даже в магазины не попадёт. Но как будто теперь собираются 115 — в общем, всё время что-то неясно, что-то крутится, и не поймёшь, главное, в чём же суть. Вообще, на опыте "Лезвия" пришёл к заключению, что писательство в нашей стране — дело выгодное лишь для халтурщиков или заказников. Посудите сами — я ведь писатель, можно сказать, удачливый и коммерчески "бестселлер", а что получается: — "Лезвие" писал с середины 1959 года, т. е. до выхода книги пройдёт без малого 572 лет. Если считать, что до выхода следующей, мало-мальски "листажной" повести или романа пройдёт минимум ещё два года, ну в самом лучшем случае — полтора, то получается семь лет, на которые растягивается финансовая поддержка от "Лезвия". Если всё будет удачно, то "Лезвие" получит тройной гонорар (журнал + 2 издания) за вычетами, примерно по 8500, т. е. в итоге — 25 тысяч. Разделите на семь, получите около 300 рублей в месяц, поэтому если не будет в ближайшее же время крупного переиздания, то мой заработок писателя (не по величине, а по спросу и издаваемости) первого класса оказывается меньше моей докторской зарплаты — 400 р. в мес., не говоря уже о зав. лабораторской должности — 500 руб. Каково же меньше пишущим и менее удачливым или издаваемым — просто жутко подумать.

В итоге — если не относиться к писанию как некоему подвигу, но и не быть способным на откровенную халтуру и угодничество — не надо писать, а надо служить. Как ни странно, это сейчас даже почётнее, а то писателя всяк считает своим долгом критиковать, ругать, лезть с советами. Видимо, что-то надо правительству предпринимать с писателями, иначе будет как в Китае. Я слыхал, что в Польше была стычка писателей с правительством, и писатели выиграли кое-какие преимущества. У нас это не в моде, и потому руководители культуры должны проявить разум, пока не поздно. Вот какие экономические рассуждения. Они не означают, конечно, что я вознамерился возвратиться в науку, но трезвое представление о действительности никогда не мешает»3.

Только в августе 1964 года Ефремов подписал сверку «Лезвия бритвы» в печать. Отзывы на журнальную публикацию продолжали идти. Он был готов ко всему: и к тому, что книгу будут неуёмно хвалить, и «лаять воровскими словами». Неожиданным оказалось то, что автора приняли за посвящённого йога. Некоторые прямо просили стать для них Учителем, Гуру. Иван Антонович писал:

«Отношения ученика и учителя в наше время почти невозможны, не только в глубоком индийском смысле, но даже в науке, так, как сорок лет назад, я был учеником академика П.П. Сушкина. Теперь под словом "учёный" разумеют исследовательского работника, скорее инженера, чем собирателя знаний прошлого, больше заинтересованного в собственном успехе и удачном решении той или другой задачи, чем в познании окружающего. Это одна сторона. А другая — жизненно важный совет учителя ученику — это столь тонкое и сложное дело, что для этого оба должны находиться в постоянном общении, понимая друг друга с полуслова и зная все обстоятельства. Без этого совет, данный по письменному запросу, немногим больше стоит, чем предсказание, вытащенное попугаем на шарманке. Правда, иногда это немногое, брошенное на чашку весов судьбы, может сыграть решающую роль, но всё же элемент случайности слишком велик»4.

Почтальоны приносили письма мешками. Иван Антонович старался внимательно прочитать каждое, откладывал те, на которые хотелось ответить. Думалось: в наше трудное время нельзя сгоряча судить и рубить, но если встречается хоть крупица чего-то светлого, надо вызволять и сберегать её.

В 1957 году началась переписка Ефремова с молодым моряком Борисом Устименко, в первом письме которого он словно бы узнал давно прошедшие дни и самого себя — юного, мечтательного, ищущего свой путь. Переписка продолжалась 15 лет — за это время Иван Антонович написал Борису, ставшему журналистом, 52 послания — письма, открытки и телеграммы5, помогал всем, чем мог: посылал деньги на дорогу, вместе с Таисией Иосифовной покупал отправлявшемуся на Дальний Восток моряку рубашки, тарелки и подобные мелочи. Всегда был готов помочь спокойным, мудрым словом.

С 1964 года Ефремов переписывался с Галиной Яремчук, девушкой, которая прислала ему свои рисунки к «Туманности...», и её мамой, Аделаидой Александровной Ситанской. Иван Антонович выписывал ей в подарок журнал «Художник», помогал в выборе жизненного пути, был строгим критиком её новых работ. Галина стала автором экслибриса, который украсил книги домашней библиотеки Ивана Антоновича.

У Нади Рушевой есть рисунок, на котором несколькими точными линиями изображён доверчиво-серьёзный кентаврёнок. Если есть кентавры, то у них должны быть и дети! Галина Яремчук продолжила эту шуточную греческую тему — она нарисовала кентавриду, кентаврессу — девушку-кентавра, которая словно потягивается, едва проснувшись. Линию длинных волнистых волос продолжает пышный лошадиный хвост. Надпись стилизована под древнегреческие буквы: «Из книг Ивана Ефремова».

В 1964 году «Долгую Зарю» вновь пришлось отложить. Последние повести Бориса и Аркадия Стругацких — «Далёкая радуга» и «Трудно быть богом» — вызвали пристальное внимание партийного руководства к социологической линии в советской фантастике. Именно эту линию легче всего было извратить или исказить. Ефремов опасался: если «Долгая Заря» выйдет в свет и привлечёт внимание критики, то плохо осведомлённое в литературе партийное начальство может принять какие-нибудь меры, губительные для молодых фантастов.

Размышляя так, Иван Антонович с удовольствием взялся было за популярную книгу о палеонтологии. Одновременно он помогал в подготовке большой экспедиции: в Южной Гоби открыли новое динозавровое местонахождение, за организацию экспедиции взялась Академия наук МНР, а консультантами пригласили П.К. Чудинова и Б.А. Трофимова.

Новые дороги неожиданно пересекались со старыми путями: в 1964 году ученики школы имени Карла Маркса Александровского района Оренбургской области нашли дом Хреновых в посёлке Горном, в котором 35 лет назад останавливался Ефремов, и повесили на нём мемориальную доску. Иван Антонович был искренне тронут.

В начале осени Ефремовы съездили в Ленинград, гостили в семействе Маслаковцов. Оттуда на автобусе добрались до столицы Эстонской республики — Таллина. Поселились в гостинице и неделю осматривали достопримечательности и музеи города и окрестностей. Иван Антонович интересовался шпилем Олевисте и домом, где находилось Братство черноголовых.

Таинственный Таллин манил не только Ивана Антоновича. В 1967 году известный журналист Евгений Михайлович Богат, сотрудник «Литературной газеты», опубликовал фантастическую повесть «Четвёртый лист пергамента», действие которой происходит в средневековом городе. Прообразом его стал Таллин XIII века. Семь столетий назад была вознесена над городом башня Олевисте. Собор, в образе которого архитектор утвердил победу духа над материей, стал духовным центром повести Богата.

В октябре уехали в Ялту, пробыли там до середины ноября. Осень была холодная, ветреная, и пребывание в санатории не улучшило состояние писателя. Из Ялты не выезжали. Лишь один раз взяли такси, чтобы добраться по прибрежной дороге до Коктебеля, повидаться с Марией Степановной Волошиной. С ними собралась было Мариэтта Шагинян, но отказалась от этой затеи.

С радостью вернулся Иван Антонович домой, и вскоре ему привезли долгожданные экземпляры «Лезвия бритвы». Тираж был необычайно мал для огромной страны. Стопка авторских недолго пролежала в квартире Ефремова: послать-подарить друзьям — вот и остались лишь два экземпляра, подписанных самому себе — чтобы не ошибиться и никому случайно не отдать. На чёрном рынке «Лезвие» взлетело до 40 рублей — невиданная цена для недавно вышедшей книги!

Примечания

1. Из письма И.А. Ефремова В.И. Дмитревскому от 5 ноября 1963 года.

2. Чудинов П.К. Иван Антонович Ефремов. М., 1987. С. 202.

3. Из письма И.А. Ефремова В.И. Дмитревскому от 29 июня 1964 года.

4. Из письма И.А. Ефремова читателю А.Г. Алексееву от 30 августа 1964 года.

5. Письма И.А. Ефремова Б. Устименко опубликованы в книге: Устименко Б. Свет маяка в житейском море. Воспоминания о И.А. Ефремове. Белгород-Днестровский, 2010.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница