К.Л. Папулов. «Гомонойя Александра Македонского: мифы и реальность»
«Цель повести: показать, как впервые в европейском мире родилось представление о гомонойе — равенстве всех людей в разуме, в духовной жизни, несмотря на различие народов, племен, обычаев и религий», — так в письме В.И. Дмитриевскому Иван Антонович Ефремов охарактеризовал замысел своего последнего законченного романа — «Таис Афинская».
Вдохновляющий гуманистический подход, позволяющий посредством художественной формы донести до читателя идею всечеловеческого равенства и братства, подвигнуть к размышлениям о них и следованию по этому пути.
Но как же в буквальном смысле переводится этот термин — гомонойя? Или омонойя, как его чаще теперь произносят по-русски.
И в древне- и в новогреческом языке гомонойя понимается как согласие, единодушие.
Одна из площадей современных Афин называется Омонойя, или Согласие. Под тем же именем выходит газета на русском языке для греков репатриантов из республик бывшего СССР. Примеры современного использования этого слова можно множить.
А в античной Греции имя Омонойя носили некоторые алтари и храмы. Так, у Павсания в «Описании Эллады» упоминается алтарь в Олимпии с таким именем. Аполлоний Родосский в произведении «Аргонавтика» описывает, как аргонавты заложили храм Согласия на одном из встретившихся им в пути островов.
Встречаются мнения, что имя Омонойя (Согласие) принадлежало одному из древнегреческих божеств, но это неверно. Персонификация божества Омонойя произошла уже в следующем тысячелетии и явилась трансформацией аналогичного римского имени — Конкордии.
А как же обстояли дела с гомонойей в реальной социально-политической истории Греции времен Александра Македонского и как он сам трактовал это понятие?
Современные исследователи редко затрагивали эту проблему, поскольку, она является достаточно узкой в историческом плане. Наиболее близко подошел к этому вопросу историк античности В.Г. Борухович, который в 1957 г. опубликовал статью об использовании термина гомонойя в публицистике и политической литературе Афин II половины IV в. до н. э. В этой работе он показал, как термин гомонойя употреблялся афинскими политиками, ораторами и публицистами в зависимости от взглядов и политических пристрастий авторов.
Начиная с рубежа V—IV вв. до н. э. Греция переживала острейший социально-политический кризис, сопровождавшийся рознью между различными политическими и социальными группами. Шло стремительное социальное разложение на роскошествующих рабовладельцев и предпринимателей с одной стороны и бедную часть населения, зачастую живущую в нищете — с другой.
Как хорошо отмечено петербургским специалистом по античной истории Э.Д. Фроловым, «полисное содружество распадалось, но распадалось не только в силу объективной невозможности дальнейшего гражданского сотрудничества, но и ввиду нежелания главных слагающих полис классов, которые теперь во взаимном озлоблении готовы были буквально пожрать друг друга. Можно сказать и так: упадок классического полиса был подготовлен объективным ходом общественного развития, но его реальный кризис был обусловлен в первую очередь внутренним расколом — междоусобной бранью составлявших его граждан. Платон отказывал в праве называться государствами современным греческим полисам именно потому, что они утратили необходимое внутреннее единство. «Как бы там ни было, — возглашает он устами Сократа, — в них заключены два враждебных между собой государства: одно — бедняков, другое — богачей; и в каждом из них опять-таки множество государств, так что ты промахнешься, подходя к ним как к чему-то единому».
Несомненно, Греция испытывала насущную потребность в преодолении подобного положения и достижения хотя бы какого-то согласия и понимания. Потребность в гомонойе.
Одним из тех, кто наиболее часто использовал это понятие, был видный публицист и оратор Исократ, который еще в 380 г. до н. э. в памфлете «Панегирик» призывал эллинов к гомонойе — согласию, для того чтобы всем вместе преодолеть кризис, охвативший Элладу и начать войну с общим врагом — варварами из Азии, принесшими Греции так много бед. Первоначально Исократ призывал к обретению единодушия греческими демократическими полисами под руководством Афин, но постепенно, видя, что надежды на такое мирное объединение тщетны, обратился к идее сильной монархии, способной жестко и эффективно положить конец розни.
Эволюция взглядов Исократа, который сначала возлагал надежды на возвышение демократических Афин, а впоследствии — на действия македонского царя Филиппа, хорошо показана как в статье Боруховича, так и рассмотрена в уже упомянутой работе Фролова «Факел Прометея. Очерки античной общественной мысли».
В середине 340-х годов Исократ в своей знаменитой речи «Филипп» обращается к македонскому царю с призывом выступить инициатором мирного объединения Эллады и встать во главе общегреческого военного похода на Восток.
Задача пропаганды всегреческого согласия является важнейшей в творчестве Исократа на протяжении всего периода его деятельности. В последнем своем значительном произведении, «Панафийской речи», оратор продолжает призывать греков к единодушию. С этой целью Исократ проводит историко-мифологические параллели между царем Агамемноном, который, застав Грецию в состоянии междоусобной борьбы, добился сплочения эллинов, после чего повел их на Трою, и Филиппом, которого Исократ хотел бы видеть в подобной роли. Для Исократа гомонойя — это прежде всего единство греков, необходимое для достижения конкретных целей.
Но при этом, как пишет Фролов, «нигде в писаниях Исократа мы не найдем конкретного образа будущего общегреческого политического единства. Оратор ограничивается призывом к согласию и единению греческих государств, но результат этого объединения мыслится весьма туманно, как некое аморфное содружество свободных греческих полисов под патриархальною эгидою македонского монарха».
И, как подчеркивает Борухович, «если мы учтем при этом открыто враждебные отношения, существовавшие между Филиппом и демократическими группировками Греции, этот лозунг должен был обязательно стать лозунгом объединения сочувствующих Филиппу элементов, в первую очередь олигархов».
Но порою, говоря о прошлом, Исократ все же касается тем социального устройства общества. В речи «Ареопагитика», прославляя стародавние времена, оратор говорит, что прежде между гражданами царило согласие и «неимущие в то время никогда не завидовали более состоятельным. Они заботились о знатных семьях, как о своих собственных, считая, что от богатых зависит и их собственное благополучие. А люди состоятельные не только не относились свысока к находящимся в стесненном положении, но считали самую бедность среди граждан позором для себя и помогали нуждающимся...»
Мы видим, что существовала еще одна грань проблемы достижения согласия эллинами IV века до н. э.
Помимо рассматриваемой нами цели, заключавшейся в объединении и согласии ради преодоления кризиса и решения части проблем за счет войны на Востоке, надо учитывать и социально-классовый характер процесса этого возможного согласия.
Еще до Исократа, на рубеже V и IV веков, похожую позицию в плане социального устройства общества занимал Сократ, который говорил следующее: «Гомонойя, очевидно, является величайшим благом для государств и очень часто в последних лучшие люди побуждают граждан быть единодушными». Т.е. те, кто, по мнению философа, имеют право и способность побуждать. А взгляды Сократа нам известны: он симпатизировал аристократическому строю, при котором только знающие, лучшие люди управляют всеми остальными. Вроде бы логичная постановка вопроса... Но на практике способная отстранить от управления государством большинство свободного населения Афин и передоверить власть немногим избранным знающим. Вот такая вот Гомонойя — согласие между меньшинством умных правителей и управляемым ими большинством. Такое толкование термина носило явно антидемократический характер.
Существовал и другой взгляд на гомонойю. Представители демократического лагеря, в частности Лисий, считали, что единодушие, прежде всего, выражается в общих идеалах свободы и демократии.
А знаменитый оратор Демосфен, являвшийся в те годы одним из лидеров демократических афинских кругов и антимакедонской партии, трактовал гомонойю как единство греков в борьбе с Филиппом.
Но все же чаще всего это понятие использовалось аристократическо-олигархическими кругами, вкладывающими в нее свое представление о гомонойе как о согласии, прежде всего, крупных собственников и представителей знати.
К тому же, еще в начале IV в., обращаясь к данному понятию, говорящие имели в виду единодушие граждан только одного полиса. Исократ расширяет географию применения термина. Для него гомонойя является, прежде всего, согласием крупных собственников, но уже не только одного полиса, а в рамках всегреческого союза под управление Филиппа.
И надо отметить, что македонский монарх умело использовал эти панэллинские настроения и даже порою стимулировал подобную пропаганду, т.к. отдавал отчет, насколько общественное мнение в Элладе важно для эффективного управления греческими землями.
Пожалуй, самое узкое и утилитарное значение гомонойи мы встречаем у Энея Тактика — известного военного историка IV в.до н. э., который в своем трактате «О защите осажденного города» развивает идею необходимости единодушия граждан на время осады города врагами. Вопрос этот подробно разбирается в статье Л.П. Маринович «Социально-политическая борьба и наемничество в Греции IV в. до н. э. в трактате Энея Тактика». Как пишет автор статьи: «Видя основную угрозу для осажденного города в лицах, враждебных существующему строю, и считая в дни осады единогласие среди граждан величайшим благом, Эней и предлагал некоторые меры для достижения этого желательного единодушия. Его практический подход особенно отчетливо проявляется в гл. XIV, где он пишет о необходимости установления единогласия «на некоторое время», т. е. на время военной опасности. Вопрос же о том, что будет потом, после снятия осады, Энея совершенно не интересует».
Мы рассмотрели несколько не совпадающих вариантов толкования термина гомонойя греческими ораторами, политиками и публицистами IV в.до н. э.
Одни из них, в частности Демосфен, понимают гомонойю как единство греков в борьбе с Филиппом и защиту демократии. Другие, прежде всего Исократ, вкладывают в это понятие противоположное значение — единство эллинов под руководством того же Филиппа для преодоления кризиса и похода против персов. Третьи употребляют термин в тактически-утилитарных целях «на некоторое время», как пишет Эней, пока в единодушии существует нужда.
Можно привести еще один пример оригинального толкования гомонойи знаменитым философом Аристотелем, который в произведении «Никомахова этика» рассматривает это понятие. И в данном случае переводчик употребляет наиболее близкий термин к тому, что использовал Ефремов — единомыслие. Во всех остальных источниках при переводах гомонойю передают как согласие, единодушие...
Аристотель рассматривает данное понятие в IX главе, посвященной дружбе, ибо, по мнению философа, «единомыслие (homonoia) тоже кажется [приметой] дружеского отношения. Именно поэтому единомыслие не есть сходство мнений (homodoxia), потому что последнее может быть даже у тех, кто друг друга не знает; но о согласных между собою по какому-то вопросу не говорят, что у них единомыслие, допустим, по вопросу о небесных [телах] (ибо "единомыслие" в таких вещах не имеет отношения к дружбе), а говорят о единомыслии в государствах, когда граждане согласны между собою (homognomonоsi) относительно того, что им нужно».
Дальнейшие рассуждения Аристотеля по вопросу единомыслия схожи с рассуждениями Сократа, что и неудивительно, т.к. взгляды философов на социальное устройство были в чем-то близки. «...Не в том единомыслие, — пишет Аристотель, — чтобы у обеих сторон на уме было одно — безразлично, что именно, а в том, чтобы имели в виду также одних и тех же лиц, как бывает, например, когда и народ, и добрые граждане думают, что начальствовать следует лучшим, ведь так все получают, что хотят. Единомыслие оказывается, таким образом, государственной дружбой; и мы говорим о единомыслии именно в таком значении, ведь оно связано с вещами нужными и затрагивающими весь образ жизни.
Такое единомыслие существует меж добрых людей, ибо они обладают единомыслием как сами с собой, так и друг с другом...да и желают они правосудного и нужного, и стремятся к этому сообща. У дурных же, напротив, не может быть единомыслия, разве только самую малость, так же как друзьями они могут быть [в очень малой степени], потому что, когда речь идет о выгодах, их устремления своекорыстны, а когда о трудах и общественных повинностях, они берут на себя поменьше».
А как же трактовал и воплощал в жизнь понятие гомонойи знаменитый ученик Аристотеля — Александр Македонский? По мнению Ефремова, гомонойя Александра — это «равенство всех людей в разуме, в духовной жизни». Откуда же взялась эта версия?
Как известно, подлинных источников, описывающих жизнь и деяния Александра, созданных его современниками, не сохранилось. Труды Клитарха, Птолемея, Каллисфена, Онесекрита, Неарха, Хареса, Аристобула, описывавших данные события, были утрачены и до нас дошли лишь работы римских историков, опиравшихся на утерянные тексты.
Из четырех основных римских источников, принадлежащих перу Арриана, Плутарха, Курция Руфа и Диодора Сицилийского, большинством современных историков в достаточной степени обоснованным считается лишь труд Арриана, опирающегося на не дошедшие до нашего времени воспоминания Аристобула и военачальника Птолемея. Но и работа Арриана не всеми признается достоверной, поскольку существуют сомнения в исторической добросовестности упомянутых Аристобула и Птолемея, который был другом Александра.
Все без исключения исследования и трактовки жизнедеятельности Александра вынуждены в основном опираться на полу-достоверные труды перечисленных римских историков, к которым можно еще добавить Юстина, сделавшего «извлечение» из также не дошедшей до нас работы Помпея Трога.
И если сведения, касающиеся маршрутов движения армии Александра, произошедших сражений и других конкретных масштабных действий, можно считать более-менее достоверными, т.к. всё это проверяется по иным источникам, то рассказы о непосредственных происшествиях вокруг царя, его действиях и тем более словах и мыслях часто являются субъективными трактовками как эллинских первоисточников, так и пересказывающих их римских авторов.
Считается, что за 24 века было написано более тридцати тысяч работ, посвященных Александру. В данном докладе я даже физически не мог охватить сколь-нибудь значимую их часть, да в этом нет и необходимости, поскольку на достойный научный уровень выходят немногие из них и относятся они в основном к XX веку. Одними из самых серьезных считаются монографии английского историка В. Тарна, а также последняя из трех работ, посвященных им Александру, австрийского антиковеда Ф. Шахермайра.
Как раз В. Тарн и был одним из тех, кто распространял легенду об Александре как гуманисте-интернационалисте. Исследовательница историографии эпохи Александра Македонского В.В. Смирнова пишет: «Основной тезис В. Тарна и американского ученого Ч. Робинсона — что Александр был «первым интернационалистом», «поборником братства народов», намного опередившим свое время». Антиковеды М.Н. Ботвинник и А.А. Нейхард, в целом весьма позитивно оценивающие работу Тарна, указывают: «Тем не менее, некоторые выводы, к которым приходит Тарн, настолько парадоксальны, что с ними невозможно согласиться. Например, Тарн считает Александра провозвестником братства и единства народов. Именно македонский царь, а не киники, утверждает Тарн, первым провозгласил идеи интернационализма и равенства народов».
Судя по всему, эта идея разделялась и И.А. Ефремовым, который именно таковым и вывел Александра в рассматриваемом нами романе «Таис Афинская». И в наше время этот тезис постоянно звучит в среде людей, небезразличных к творчеству И.А. Ефремова, и особенно среди тех, кто разделяет его идеи.
Так, в интереснейшем докладе профессора Ю.В. Линника, представленном на Ефремовских чтениях-2007, заявлено: «Однако нам важен максимализм Александра Македонского как таковой: его способность к всевмещению — всеохватность его планов — его всечеловеческие горизонты. Он хотел превратить мир в гармонический континуум, нигде не прерывающийся локусами тьмы и зла. Пусть это утопия. И пусть маленький Уранополис, попытавшийся её осуществить, был обречён на гибель. Но человечество благодаря Александру Македонскому получило идеал невероятной красоты и притягательности. И.А. Ефремов сближал его с коммунистическим идеалом».
Замечательная мысль, которая, я надеюсь, разделяется всеми сторонниками ефремовских идей.... Но, к сожалению, исторические источники не подтверждают тезиса о гуманистичности Александра.
Это не значит, что она ему точно не была присуща. Дело обстоит намного сложнее.
И этот вопрос тщательно разбирается в работе Фрица Шахермайра «Александр Македонский». Австрийский историк считал, что первоначально Александр руководствовался идеей механического уравнивания покоренных народов с эллинами в интересах построения великой империи. В главе «Уравнивание и слияние» он пишет: «Если для Аристотеля и для большинства греков противопоставление эллинов варварам было непреложной истиной, то одним из важнейших устремлений Александра стало уничтожение этого порядка, его полная ликвидация.
Мысль об абсолютном равенстве людей была ему чужда. Он делал различия между народами в зависимости от той роли, которую они смогут играть в его империи. Представления Александра о различии народов основывались на опыте, полученном им при общении с различными племенами. Принадлежность к «варварам» или «неварварам» не играла больше никакой роли; у Александра не было на этот счет никаких предубеждений».
Но постепенно Александр приходит к более работоспособной идее, которую Шахермайр описывает следующим образом: «Начиная с 324 г. до н. э. Александр выдвинул на первый план новую идею — идею слияния. Предпосылкой уравнивания было его представление о потенциальной однородности народов, которое в ряде случаев оказалось весьма спорным. Слияние основывалось не на признании однородности народов, не стремилось к механическому уравниванию, а шло по другому органическому пути — постепенной ассимиляции и растворения одного народа в другом. Различия должны были постепенно перейти в однородность».
В качестве примера политики такого слияния можно привести устроенное Александром в Сузах традиционное свадебное торжество по персидскому обычаю, во время которого, по приказу Македонского, 10 тысяч его воинов женились на местных девушках. Сам Александр взял в жены Статиру, дочь Дария III, и Парисатиду, дочь Артаксеркса III.. Правда, помимо долговременного слияния народов, была и куда более прагматичная цель этой акции.
По мнению ленинградского историка И.Ш. Шифмана, «смысл всей этой торжественной церемонии очевиден. Сам Александр, в своем новом качестве зятя одновременно и Дария III и Артаксеркса III, становится законным правопреемником Ахеменидов; его власть приобретала, таким образом, легальное оформление».
Но следует отметить и ту грань проблемы, на которой делают акцент сторонники версии, представляющей Александра интернационалистом. Александр не просто уравнивал народы в интересах возникающей великой державы, он стремился преодолеть давнее противостояние Запада и Востока. И умело пользовался подходящими для этого обстоятельствами. Когда, после победы над Дарием, последнего обнаружили смертельно раненым и Александр застал его уже мертвым, то победитель, как пишет Шахермайр, «снял свой плащ и, раскинув его над мертвым, укрыл его». Таким образом осуществив «примирение, упразднение вражды. Оно-то и выразилось в этом покрытии плащом. Притом все это никоим образом не было надумано. Царь действовал по естественному побуждению, следуя вдохновению минуты, или, лучше сказать, вдохновение руководило им. Так Александр придал этой и без того великолепной сцене священный дух примирения.
Этот милосердный поступок имел громадное значение. Завершился некий всемирно-исторический раздел, и теперь наступил великий час: Александр поверил в возможность начать новую, мирную главу истории. Решительным образом остановить «перпетуум-мобиле» истории — вечную ненависть и вражду — такова была его воля. Царь был далек от гордыни многих триумфаторов: его не опьяняла идея беспредельного мщения, упоения бесправием побежденных. Впредь вообще не должно быть никаких победителей. В той мировой державе, которая виделась Александру, им не было места.
Именно здесь и раскрывается вся грандиозность задуманного царем предприятия. Покрытие плащом символизировало не более и не менее как попытку ликвидировать вечное противостояние Востока и Запада».
Казалось бы, тем самым историк соглашается с версией Тарна — Робинсона — Ефремова — Линника. Но Шахермайр трактует политику Александра в этом вопросе не столь однозначно.
Далее, в главе под названием «Роль человечества в мире идей Александра» исследователь затрагивает ядро интересующего нас вопроса, отмечая, что: «Богатый мир идей Александра получил после его смерти дальнейшее развитие благодаря трудам философов-стоиков. Совершенно естественно, что после кончины царя некоторые из них несколько необдуманно объявили Великого царя поборником гуманности. Они приписывали ему защиту тех идей, которые проповедовали сами. Это прежде всего относится к видному греческому ученому Эратосфену; его воззрения были позднее восприняты Плутархом, который в своем первом, еще незрелом труде об Александре представлял царя неким посланником божьим и законодателем нового мира. Александр, по мнению Плутарха, хотел, чтобы обычаи, отношения людей, их образ жизни смешались «в кубке всеобъемлющей любви». Александр хотел, чтобы люди считали своей истинной родиной весь мир, ойкумену. Его главной целью, как полагали Плутарх и стоики, было принести людям согласие, мир и единение. Некоторые современные ученые слишком доверчиво отнеслись к подобным концепциям и стали рассматривать Александра как идеалиста и мечтателя.
Нет сомнения в том, что приведенные выше мысли, которые мы находим у Плутарха и которые приписывал Александру еще Эратосфен, могли входить в сокровищницу его идей. Ведь, согласно простой логике, подобные планы должны были входить в концепцию мирового государства. Следовательно, речь идет здесь о чем-то само собой разумеющемся. Гораздо важнее некоторые акценты, основные идеи, замыслы и их осуществление».
Мы видим, что Шахермайр не отрицает самой возможности того, что Александр мог так думать. Но обращает внимание на известные нам факты, которые объясняют действия Македонского более прагматичными соображениями. Историк указывает, что «Александр считал себя благодетелем, потому что освобождал народы от шор национальных предрассудков и нетерпимости, приносил им мир, безопасность, благосостояние и свободный культурный и экономический обмен.
Все это как будто соответствует точке зрения стоиков. Однако как античные, так и современные авторы смогли создать идеализированный образ Александра, только освободив гуманистические намерения царя от той почти маниакальной одержимости, с которой он любой ценой добивался своей цели — создания мировой империи. Таким образом, стоики сместили здесь акцент: для них главным было не притязание Александра на мировое господство, а его полное любви служение человечеству. Но таким образом получился совершенно несвойственный и чуждый Александру взгляд на мировую иерархию. В этом случае на первом месте в мире должен был стоять не Александр (создавший, олицетворявший и представивший новую идею всемирной истории), а человечество. Стоики думали (подобно грекам и левантийцам) об осуществлении государственной идеи, об истинном мировом государстве, космополисе.
Александр, как македонянин и преемник персидских царей, по их мнению, слишком активно выдвигал на первый план территориальный принцип. На самом же деле всемирное государство для него не было ни эллинским, ни македонским, ни восточным: в нем должно было найти выражение его собственное, возвышающееся над всем «я». Конечно, Александр признавал человечество, но ему и в голову не приходило взирать на него снизу вверх. На человечество он смотрел сверху вниз».
И далее Шахермайр добавляет: «Духовный мир Александра был необычайно богат, поэтому не следует удивляться некоторой его противоречивости. Несомненно, существовал и самоотверженно любящий Александр, и Александр-благодетель (в духе стоиков); но чаще всего в нем преобладала личность всемогущего царя. И этот другой Александр определял его действия — дарил человечеству добро, мир, благосостояние, только когда это было полезно империи».
Австрийский историк делает вывод, что «духу стоиков полностью отвечала решимость Александра устранить все националистические предрассудки и высокомерие, а вместе с ними и всяческую националистическую нетерпимость. Но на место старого разделения народов пришло новое: все зависело теперь от пользы, приносимой империи. Право на осуществление этого разделения оставлял за собой властелин.
Зенон и стоики создали образ самоотверженного, любящего и поистине гуманного Александра. Они облагородили властолюбивую идею царя о всемирной империи и превратили ее в идею человечности и космополитизма. Именно поэтому культовый акт в Описе впоследствии стали интерпретировать как акт высокого гуманизма, а молитву, произнесенную там, — как молитву обо всем человечестве, и даже кратер, примененный там при жертвоприношении, стал восприниматься как символ единения людей в любви».
В этом отрывке Шахермайер вспоминает об одном из наиболее ярких и наглядных действий Александра в русле преодоления противостояния между эллинами и завоеванными народами. В 325 г. до н. э., после преодоления кризиса в Описе, между царем и македонскими воинами, недовольными, что часть из них Александр пытался отправить домой, была проведена совместная персидско-греческая молитва при участии греческих жрецов и персидских магов, во время которой все они совместно с Александром молились о гомонойе македонян и персов и о совместном их участии в управлении империей.
Итальянский исследователь Р. Андреотти, чьи взгляды рассмотрел казанский историк Ю.В. Лукиянов, считал, что «молитву в Описе можно считать изысканным политическим актом, продиктованным политической же конъюнктурой. Однако исключительно македонский характер предварительного жертвоприношения, совершенного Александром, не оставляет никакого сомнения о сохранении верховенства в руках македонян». Лукиянов пишет, что «в статье (Андреотти) 1956 года указывается, что Арриан, делая выжимки из текстов Птолемея и Аристобула, испытывал прагматический и политический интерес. В “ομόνοια” (согласии) Арриан видел “ειρήνη” (мир) с типичным содержанием, имевшим хождение в Римской империи. В то время как Александр, по Арриану, говорил в Описе только с народностями, Плутарх думал, описывая тот же эпизод, о всех людях».
Описывающий то же событие И.Ш. Шифман считает, что «молитву Александра в Опиде, вероятно, не следует переоценивать: царь, как уже не раз говорилось, пытался ликвидировать конфликт между победителями — греками и македонянами — и побежденными — персами. Он едва ли стремился к большему». Но далее историк указывает, что «моление в Опиде не случайно привлекало к себе внимание уже в древности и оживленно комментируется в наши дни. Александр, начавший свое царствование как предводитель похода эллинов, мстящих варварам‑персам за поруганные греческие святыни, теперь провозглашает диаметрально противоположные принципы, отвергает ходячие представления о чужеземцах как о варварах, нелюдях и о персах как об исконном смертельном враге эллинов. К воззрениям, лежавшим в основе политики Александра, восходит, несомненно, идея мирового государства и всечеловеческого единства, разработанная впоследствии стоицизмом».
Таким образом, рассмотрение многочисленных толкований термина гомонойя, как в древние времена, так и в наше время, а также действий и помыслов Александра, подтверждаемых документально, при учете анализа его действий, проведенного профессиональными исследователями-антиковедами, не дает оснований говорить о том, что:
1) Александр Македонский или кто-либо еще понимал гомонойю как единство людей в разуме. Все толкования и использование термина говорят о том, что он понимался как согласие, единодушие (каковые не противоречат единству в разуме, но им и не определяются), необходимые для решения определенных задач.
2) Александр стремился к всемирному братству и единству людей просто по определению. Насколько можно судить по имеющимся источникам, критериями согласия и единства для Македонского было подчинение людей вводимым им лично правилам и законам. И безусловный приоритет интересов империи над интересами отдельных личностей.
Но, при этом, справедливо будет согласиться со словами И.Ш. Шифмана, который так закончил свою книгу об Александре: «Осталось стремление к объединению человечества, устранению этнических и культурных перегородок, чему в меру своих сил и в своих политических целях пытался содействовать Александр. Осталось то, что вне зависимости от его намерений способствовало экономическому и духовному прогрессу человечества».... Однако, не преувеличивая гуманистических намерений Александра, не перенося на него наши представления о справедливости, равенстве и братстве, которые позднее начали формировать стоики и которые так близки и дороги И.А. Ефремову и его идейным последователям, но отдавая должное тому конкретному, что этот, несомненно, великий человек действительно сделал для продвижения человечества по длинному и до сих пор не завершенному пути объединения в единое гуманистическое общество.
Источники
Аполлоний Родосский. Аргонавтика. М. Наука. 2001.
Аристотель. Никомахова этика. ЭКСМО — Пресс. М. 1997.
Арриан Флавий. Поход Александра. М. МИФ. 1993.
Ораторы Греции. М. Художественная литература, 1985 г.
Павсаний. Описание Эллады. М. 2002.
Плутарх. Александр. Избранные жизнеописания в двух томах. М. Правда.1987
Плутарх. О судьбе и доблести Александра — Издание: Плутарх Сравнительные жизнеописания. Трактаты и диалоги. М.1998.
Руф К.К. История Александра Македонского. М. МГУ. 1993.
Литература
Борухович В.Г. Значение терминов ГОМОНОЙЯ и ЭВНОЙЯ в публицистике и в политической литературе Афин II пол. IV в. до н. э. // Уч. зап. Горьковского гос. пед. ин-та ин. языков. 1957. № 5.
Лукиянов Ю.В. Александр Македонский и варвары (этюд из истории итальянской историографии). Материалы международной научной конференции 30 сентября — 2 октября 2002 г. — Уфа, 2002.
Маринович Л.П. Социально-политическая борьба и наемничество в Греции IV в. до н. э. в трактате Энея Тактика. Вестник древней истории, 1962, № 3.
Смирнова В.В. Некоторые проблемы истории эпохи Александра Македонского и эллинистического периода в современной буржуазной историографии. АМА. Вып. 6. Саратов, 1986.
Фролов Э.Д. Факел Прометея. Очерки античной общественной мысли. СПБГУ. 2004.
Шахермайр Ф. Александр Македонский. Послесловие Ботвинник М.Н., Нейхардт А.А. Москва, Наука. 1986.
Шифман И.Ш. Александр Македонский. Ленинград, Наука. 1988.
Шофман А.С. История античной Македонии, ч. I—II, Казань, 1960—1963.
