С. Шикарев. «Спасение утопающих»
«Новый Мир». — 2014. — № 7.
Рецензия на книгу О. Ерёминой и Н. Смирнова «Иван Ефремов».
Уподобление литературы советского периода затонувшему острову, а то и континенту — за давностью лет размеры и очертания теряют четкость, расплываются, — становится все более популярным.
Что ж, Атлантида — удачный символ недостоверного существования и небесследного исчезновения, мифа. Сопутствуют ему и иные смысловые оттенки: Платона, впервые упомянувшего о могущественных атлантах, больше интересовало политическое устройство Атлантиды, а не ее трагическая участь и местоположение. И сравнение катастрофы многотысячелетней давности и распада Советского Союза лежит (в отличие от Атлантиды) на поверхности. Недаром третья книга проекта «Литературная матрица» снабжена увесистым подзаголовком — «Советская Атлантида», а в предисловии разговор о советской литературе сопровождается знакомым рефреном «она утонула».
Между тем еще десять лет назад издательство «Ad Marginem» запустило под названием «Атлантида» серию переизданий полузабытых классических советских романов приключенческого и детективного жанров, включая произведения Льва Овалова о майоре Пронине. Нашлось место и для фантастических книг. Страна Фантазия (такое «картографическое» обозначение фантастики стало расхожим после издания в 1967-м году книги Георгия Гуревича «Карта Страны Фантазий») разделила судьбу Атлантиды.
Среди авторов советской фантастики, чьи тексты еще возвышаются «над уровнем моря», особо заметны две вершины. Двойной пик — братья Стругацкие. И Иван Антонович Ефремов.
Творчество Стругацких (в историю отечественной фантастики Аркадий и Борис Стругацкие, несмотря на сольные романы последних лет, вошли как один автор — АБС) живо и востребовано читателями и фэнами — так, усилиями группы «Людены» подготовлены собрания сочинений братьев, в том числе самое полное — тридцатитомное, а также изданы их письма и рабочие дневники.
Самоорганизовалась группа энтузиастов и вокруг творчества Ефремова1. При ее участии вышло в свет в 2009-м году восьмитомное собрание сочинений писателя, где впервые были опубликованы рассказ «Каллиройя» (набросок к первой главе романа «Таис Афинская») и повесть со страннозвучным рабочим названием «Тамралипта и Тиллоттама», ставшая впоследствии частью романа «Лезвие бритвы». Проводятся ежегодные Ефремовские чтения в Москве и в Вырице, где родился Иван Антонович. Еще одна важная веха — новая биография Ефремова, вышедшая в серии «Жизнь замечательных людей».
Увы, увы. Благое начинание примечательно главным образом фактом своего появления, а не качеством исполнения и результатом трудов. И дело даже не в странной стилистике книги, смешивающей по ходу изложения пасторальные пейзажи и газетные штампы, о которых с присущей ему меткой язвительностью отозвался Роман Арбитман в рецензии «Старый дуб на новых рельсах»2. Рассказ о детстве Ефремова ведется едва ли не в манере толстовского рассказа «Филипок», соавторами, впрочем, еще и изрядно ухудшенной. Вот красноречивый пассаж: «В раннем детстве Ваня любил играть тяжелыми предметами. Его привлекали ступки, гирьки от часов. Ваня обнаружил, что гирьки только снаружи медные, а внутри они свинцовые. Наполнение не соответствовало внешнему виду».
А вот как шершаво-плакатно описываются революционные годы:
«— А ты что здесь крутишься? — строго спросил командарм.
— Помогаю, — смело ответил Ваня. <...>
— Мальчишка смышленный, — вступился за Ваню механик, старый питерский рабочий, который мог сделать из железа всё что угодно...
Командарм зорко оглядел мальчика:
— Как тебя зовут?
— Ваня.
— Разве так положено отвечать командарму? Так как тебя зовут?
— Иван Ефремов, — вытянувшись, звонко произнес мальчишка.
Командарм обернулся к начальнику автобазы:
— Приказываю зачислить Ивана Ефремова во вторую роту, выдать обмундирование и поставить на довольствие <...>.
"На роду написано", "судьба распорядилась"...
Октябрьская революция отменила эти расхожие выражения».
Беда книги не в том, что она написана плохим слогом, а в том, что биография Ефремова используется авторами как трибуна для выражения собственных представлений об устройстве «жизни, вселенной и всего остального». Тяжесть этих обстоятельств выталкивает за пределы книги многие события и сюжеты, которые сформировали жизнь ее главного героя и были бы интересны читателю.
Никак не сопрягаются в книге две ипостаси Ефремова — ученого и писателя. А ведь именно занятия геологией и палеонтологией сформировали ту временную шкалу, которой оперировал Ефремов в своих фантастических построениях. И масштаб этой шкалы, основываясь на геологических эпохах, эрах, эонах, намного превышает даже броделевское «время большой длительности» («la longue duree»). Постижение принципов и механизмов эволюции не в меньшей степени, чем часто поминаемая самим Ефремовым диалектика, способствовало формированию того будущего, которое открылось читателям «Туманности Андромеды» и «Часа Быка». Не тектонические подвижки континентов, но изменения столь же грандиозные — преображение человеческой природы.
Социальная эволюция продолжила биологическую. Цепочка жизни, одними из первых звеньев которой стали ископаемые останки организмов далекого, «допотопного» прошлого, протянулась до людей Эры Встретившихся Рук.
Инаковость персонажей Ефремова отмечается всеми и часто ставится автору в укор. Но вот что говорил по схожему поводу Александр Беляев в 1938-м году: «Писатель, например, может изобразить человека будущего с огромным самообладанием, умением сдерживать себя, свои чувства, порывы, эмоции. И возможно, что писатель очень точно предугадает эту черту в характере человека будущего и даст прекрасный портрет. А читателю может показаться такой человек бесчувственным, бездушным, холодным и не возбуждающим симпатий...» И чуть ранее: «Хвостизм, потакание вкусам наиболее отставшей части читателей, разумеется, недопустимы. Но и отрыв опасен»3.
Замечу, раз уж об этом зашла речь, что тема создания «нового человека», его усовершенствования вообще была одной из ключевых для советской фантастики: от Ихтиандра и Ариэля того же Беляева и булгаковского Шарикова до персонажей «Открытия себя» Владимира Савченко и люденов Стругацких. Фантастическая переделка человеческого материала брала начало в новой реальности: идеях Циолковского о лучистом человечестве, опытах профессора Богданова (кстати, автора фантастического романа «Красная звезда») и экспериментах по выведению гибридов человека и обезьяны.
Отличие книг Ефремова от других литературных описаний грядущего «нового человека» — эгалитарность. Сверхлюдьми — в нашем сегодняшнем понимании — в мире Ефремова являются не избранные (и не изгои), а все живущие. Таков результат социальной эволюции.
В этом эволюционном свете особенно интересным становится мнение Ефремова о месте палеонтологии в системе наук. Постановка вопроса вызвана организационными причинами: попыткой перевода Палеонтологического института из биологического отделения в геологию, а ответ становится мировоззренческим, даже философским. Ископаемые останки для Ефремова — не просто окаменелости, а первые страницы летописи жизни. Собственно, созданная им тафономия как раз связала геологию и биологию, установила закономерности перехода органических остатков из биосферы в литосферу в результате совокупности геологических и биологических процессов.
Рассказывая об ученой ипостаси Ефремова, новые биографы уверенно держатся русла, проложенного книгой его ученика, геолога и палеонтолога Петра Константиновича Чудинова4. И раскрашивают пересказ ефремовским замечанием по поводу обнаруженного динозавра: «Смотрите, какие зубы! С такими зубами ни один социализм не страшен!».
Кстати, непростые пересечения и столкновения и «Туманности Андромеды» и «Часа Быка» с коммунистическими догматами и идеологической практикой, бытовавшими в советском обществе, соавторов не интересуют — за исключением обязательного эпизода о запрете «Часа Быка». Хотя тема эта любопытная и многообещающая.
Куда удивительнее другое. Как же надо умудриться, чтобы, рассказывая о Ефремове, почти ничего не сказать о его роли в развитии отечественной фантастики? А ведь именно «Туманность Андромеды» в 1957-м году проторила дорогу в космос другим авторам после долгого и невольного господства так называемой «фантастики ближнего прицела» (той самой, что «про реактор, про любимый лунный трактор»). Разумеется, о космосе писали и до того (например, геолог Владимир Обручев в «Полете по планетам» в 1950-м году — впрочем, действие этого рассказа и других произведений ограничивалось пределами Солнечной системы), но столь масштабного и дерзкого произведения не создавал никто. Выход «Туманности Андромеды» стал потрясением для тогдашних любителей фантастики. Оказалось, фантастика может быть и такой — литературой для взрослых!
Не рассказывает книга ни о литературных баталиях, в которых принимал участие Ефремов, ни о его взаимоотношениях с другими фантастами. Например, с теми же братьями Стругацкими, которые уважительно называли его «Чифом» («вождем»). Нет в книге и упоминаний о зарубежных фантастах (за исключением истории о несостоявшейся встрече со Станиславом Лемом). Между тем, для понимания творчества Ефремова важно, что писатель не был изолирован от зарубежной фантастики. Напротив — Ефремов ее хорошо знал и переписывался с такими фантастами первой когорты, как Артур Кларк и Пол Андерсон5. И «Сердце Змеи», по словам самого автора, написано в качестве полемики с рассказом Мюррея Лейнстера «Первый контакт». Можно предположить, что именно знание зарубежной фантастики позволило Ефремову создавать тексты, столь отличные от бытовавших у нас в ту пору образчиков жанра. Правда, относился к своим иностранным коллегам писатель довольно критично. «Читая переводную фантастику, — пишет Ефремов, — я, как в кривом зеркале, увидел собственные свои просчеты, убедился на наглядных примерах, чем грозит писателю отказ от изображения характеров, уход в "чистую сюжетику". Фантастика превращается в таком случае в бездумное развлекательство»6.
Все эти фантастические и околофантастические детали Ерёмину и Смирнова интересуют мало. Их книга посвящена не палеонтологу или писателю, а Учителю. По словам Арбитмана, «из автора "Туманности Андромеды" <...> вытесали эзотерического гуру». Причем по мере продвижения к финалу книги процесс «вытесывания» приобретает все более и более странные формы.
Вот авторы находят в ранних рассказах Ефремова7 символику Клинка и Чаши. Вот появляется в тексте Ванга, считывающая информацию с помощью кусочков сахара. А вот соавторы рассказывают о «гендерных ритуалах», посредством которых жительницы таежного поселка исцеляют Ефремова. Вскоре повествование наполняется псевдоинтеллектуальными рассуждениями об анизотропии человеческой психики, кристаллической структуре разума и оптической оси судьбы.
Вдобавок, вываливаемая на читателя мешанина из трансперсональной психологии, синергетики, восточной философии подается соавторами невнятно и косноязычно. Например, они констатируют: «вертикаль и горизонталь должны войти в одну плоскость, создать диалектическую структуру системы координат с вектором устремленности к общему благу...»
Стоит заметить, что высказывания и рассуждения самого Ефремова понятны, целостны и образны, даже поэтичны. Что ж, кто ясно мыслит, тот ясно излагает. Есть и еще одно важное, содержательное отличие мировоззрения писателя от мировоззрения, настойчиво декларируемого его биографами: в произведениях Ефремова нет нападок на современное ему общество. Конечно, писатель не выдает это общество за идеальное, и взгляд, брошенный из утопического мира «Туманности Андромеды» вполне критичен. Но ефремовские интонации далеки от мрачного брюзжания. Таков удел пророков и пессимистов, а не мыслителей.
Вспоминается эпизод из рассказа «Сапфировый крест» Г.К. Честертона. Отец Браун объясняет своему спутнику, как он разоблачил в нем самозваного священника: «Вы нападали на разум. Это дурное богословие. <...> У священников это не принято». Не приняты такие нападки и у мыслителей.
Уместно будет привести воспоминание о Ефремове Бориса Стругацкого: «Это был воистину "матерый человечище" — гигант мысли, великий эрудит, блистательный рассказчик и бесстрашный боец. Он был подлинным лидером фантастики 60-х, пролагателем новых путей и защитником всего нового. <...> Считал себя в первую очередь философом, мечтал писать трактаты и "Диалоги" в манере древних»8.
А вот Ерёмина и Смирнов жалуются на то, что «мир изнывает от невменяемости» и «сейчас уже выросло поколение тех, кого поп-культура с детства учила разнузданности и эгоизму». Подобные авторские оценки и ремарки в биографии вообще вряд ли уместны, а тут вдобавок демонстрируют принципиальное несовпадение взглядов биографов и их героя.
Конечно, любая биография субъективна, но в данном случае такая чрезмерная субъективность укрывает от читателя неинтересные самим авторам аспекты и факты жизни фигуранта. А в какой-то момент биография Ефремова и вовсе становится средством выражения собственных взглядов соавторов.
Они призывают читателя стать «наконечником копья синтеза», предлагая ему определиться: «готов ли он входить в будущее, или приближающиеся корабли Колумба просто не улавливаются, не перерабатываются из физических импульсов в психическую картинку зрения». Или, как далее бескомпромиссно формулируют Ерёмина и Смирнов, выбрать, «кто он — человек или фрик, некий эльф?» Второй вариант отводится, разумеется, для несогласных с их взглядами.
Хорошо еще, что в книге обошлось без тамплиеров (хотя розенкрейцеры в тексте появляются). Все-таки, как говорил один из персонажей «Маятника Фуко» Умберто Эко, «которые с тамплиерами, опаснее».
Навязчиво и напрасно соавторы пытаются втиснуть творчество Ефремова в узкое ложе агни-йоги. Приводимые ими «совпадения» мыслей писателя с положениями Живой Этики либо поверхностны, либо вовсе надуманны. Показательно, что и письма, призванные утвердить Ефремова как адепта учения, подобраны весьма тенденциозно. Большая часть переписки об агни-йоге представлена письмами к Ефремову, а не его собственными. Напротив, сам писатель роли учителя в переписке с читателями нарочито избегал.
И вот еще, раз уж речь зашла об ученичестве. Чтобы получить статус ученика, просто объявить себя учеником недостаточно. Необходима и практика ученичества, и объявленная воля учителя. Так что и потуги биографов, и литературное товарищество, самоназванное, пусть и с разрешения вдовы писателя, «Школой Ефремова» (под этим же названием в «Молодой Гвардии» выходила серия фантастики), необходимо отнести к разряду курьезов, пусть и не самых безобидных.
Спору нет, призывы к исправлению нравов, самосовершенствованию человека и совершенствованию общества — дело благое и полезное. Вот только зачем использовать для этого биографию Ефремова? От изъятия из книги атак на «последний бастион Матрицы» (тоже выражение соавторов) и биография, и читатели только выиграли бы. На месте этих страниц куда лучше и уместнее было бы привести переписку Ефремова или воспоминания его коллег по писательскому цеху. Например, Геннадия Прашкевича или братьев Стругацких.
Мне уже доводилось писать о биографии Александра Беляева авторства Зеева Бар-Селлы, тоже вышедшей в серии «ЖЗЛ»9. И у той книги были своеобразные особенности: автор, как заправский конспиролог, продемонстрировал весьма неожиданные трактовки известных произведений, найдя в книгах Беляева и религиозные, и богоборческие мотивы, влияние теософов и совсем уж удивительное вторжение на Землю инопланетной цивилизации в романе «Продавец воздуха» — прежде сокрытое от читателей. Однако за пределами литературных полей Бар-Селла оказался вполне традиционен и биографию своего героя изложил обстоятельно и, главное, интересно.
Не отличаются особым радикализмом и предыдущие биографии Ефремова: и если Чудинов пишет о Ефремове-ученом, то томик Евгения Брандиса и Владимира Дмитревского «Через горы времени»10 в большей степени посвящен его художественным произведениям. Брандис и Дмитревский рассматривают творчество Ефремова до «Сердца Змеи» включительно и вписывают его в контекст советской фантастики.
Архивы и мемуары — вот спасательный круг, удерживающий от совсем уж странных интерпретаций. К сожалению, часть архивов была собственноручно уничтожена Ефремовым. А часть осталась, и передана вдовой писателя исследователям его творчества. Публикация этих материалов — задача первостепенной важности.
В целом же с мемуарами дела у фантастов действительно обстоят получше, чем с биографиями. Есть обстоятельные «Комментарии к пройденному» Бориса Стругацкого, описывающие обстоятельства создания и публикаций известных произведений. Впервые они были опубликованы в нескольких номерах журнала «Если» в 1998—1999 годах, а затем выходили и в книжных изданиях. Там же, в «Если», были опубликованы воспоминания Владимира Михайлова «Хождение сквозь эры» (2000) и автобиографические заметки Кира Булычева «Как стать фантастом» (1999). Позднее, в 2003-м году, в журнале вышла его статья о советской довоенной фантастике «Падчерица эпохи» («Второе пришествие Золушки»)11.
Один из старейших отечественных фантастов, Евгений Войскунский, написал «мемуарный роман» «Полвека любви»12, где видное место занимают воспоминания о коллегах по писательскому цеху. В беллетризованной форме и под именем Званцева написал о прожитых годах и делах самый, пожалуй, неоднозначный писатель-фантаст советской эпохи Александр Казанцев, выпустивший в соавторстве с сыном роман в двух книгах «Фантаст»13. Также в двух томах вышла «Книга бытия» Сергея Снегова14. Стоит упомянуть и десятилетней давности книгу Юрия Никитина «Мне — 65»15, автор которой и сегодня активно издается — только в 2013-м году у него вышло восемь (!) новых романов. Впрочем, вопрос их качества лучше вынести за скобки. Воспоминания о личных встречах и переписку с советскими фантастами, среди которых Абрам Палей, Николай Плавильщиков, Иван Ефремов, Георгий Гуревич, содержит и «Малый бедекер по НФ...» Геннадия Прашкевича, издававшийся в журнале «Если» на протяжении 2002 года. Его перу принадлежит и «Красный сфинкс»16 — своего рода справочник-компендиум по авторам русской и советской фантастики.
И все же, несмотря на наличие документальных свидетельств и живых свидетелей, советская фантастика быстро мифологизируется. Приведу случай из жизни, когда квалифицированный читатель, здраво и тонко рассуждающий о фантастических романах Бэнкса и Ле Гуин, после прочтения «Истории советской фантастики» Р.С. Каца17 был искренне удивлен тем, что прежде об упомянутых там писателях даже не слышал. На эту мистификацию попались и некоторые исследователи, включившие ссылки на «монографию» в свои труды.
Любитель фантастики сегодня, вспоминая классиков прошлого века, скорее назовет имена Брэдбери, Фрэнка Герберта, Желязны, но не Вадима Шефнера, Георгия Мартынова, Ольги Ларионовой, Анатолия Днепрова, Геннадия Гора, Ильи Варшавского, Дмитрия Биленкина. Значительную роль тут сыграло исчезновение контекста, способного удостоверить и донести до современного читателя значение и значимость их произведений. Того контекста, вне которого советская фантастика предстает артефактом, чье содержание современнику неизвестно, происхождение загадочно, а предназначение непонятно18.
К тому же хлынувший на отечественного любителя фантастики в девяностые годы девятый вал произведений зарубежных авторов, преимущественно англоязычных, привел к изменению критериев читательского восприятия — в первую очередь в части развлекательности. Не только для читателей — для авторов, чья литературная карьера началась в 90-е, это оказалось ключевым фактором. Скажем, представители так называемой «четвертой волны»: участники семинара Бориса Стругацкого (вот, кстати, тот случай, когда говорить об отношениях учителя и учеников можно с полным на то основанием), выпускники семинаров молодых писателей-фантастов в Малеевке и Дубултах, привыкшие неторопливо писать в стол интеллектуальную прозу, не смогли или не захотели удовлетворить требование книжного рынка выдавать на гора по роману, а лучше по два в год и заметно уступили в популярности более молодым и расторопным авторам. Тем не менее, фантастика, как и во времена Ивана Ефремова, искала новую форму, и искала успешно — своего рода водоразделом стал ироничный постмодернистский роман Андрея Лазарчука и Михаила Успенского «Посмотри в глаза чудовищ»19, главный герой которого, спасенный неким магическим орденом от расстрела поэт Николай Гумилев, лихо разоблачал заговор разумных звероящеров.
Метаморфозы жанра выразительно иллюстрируют тексты братьев Стругацких и порожденное ими «облако». Так, начиная с 1996 года, усилиями Андрея Черткова было издано несколько томов «Времени учеников», в которых фантасты продолжали и переосмысляли известные произведения. Мотивы «Пикника на обочине» и образ Зоны легко угадываются в популярной компьютерной игре «S.T.A.L.K.E.R.», которую быстро и очень успешно новеллизировали. Пару лет назад с разрешения Бориса Стругацкого издатели запустили серию «Обитаемый остров», куда вошли вольные продолжения заглавного текста. И совсем недавно официальные продолжения появились и у «Пикника». Показательно, что сегодня для отечественной фантастики наиболее характерны произведения либо реваншистские, либо постапокалиптические. Жанр, где находилось место и утопическим мечтаниям о лучшем будущем, и романтике освоения космоса, перебрался в полузатопленные подвалы.
Неудивительно, что советская фантастика вызывает ностальгию, которую превосходно передает ироничное стихотворение «Космос как воспоминание» Всеволода Емелина:
Книжечки беленькие, книжечки красненькие
В детстве стояли на полочке,
«Библиотека современной фантастики»...
Все угробили, сволочи.Думал ночами бессонными,
Как буду сквозь волны эфира
Вести звездолет фотонный,
Облетая черные дыры.Вырасту, думал, буду Мвен Масс
Или Дар Ветер.
Вырос. Вокруг одни...
и далее по тексту.
Впрочем, сегодня жанр снова претерпевает большие изменения, пусть и по совершенно другим причинам.
Переменам подвержены не только представления о фантастике, но и представления об Атлантиде. Представленная Платоном как модель политического устройства, она была и элементом конструирования национальной исключительности (схожим образом римляне возводили свое происхождение к Трое), и источником эзотерических знаний для теософов. А среди разнообразных гипотез о ее местонахождении фигурировали и те, что помещали Атлантиду в Палестину и в Скандинавию. Трансформировалась и первоначальная, платоновская версия. В изложении «Христианской топографии» Козьмы Индикоплова фигурировал уже не Солон, а сам Платон, которому об Атлантиде рассказывал египетский жрец по имени Соломон.
А вот мнение относительно Атлантиды Ивана Ефремова:
«Вся история, пересказанная Платоном якобы со свидетельства Солона, если подойти к ней научно строго, является вымыслом. Здесь слишком много несообразностей и анахронизмов. Поэтому мне представляется, что платоновская Атлантида во всех ее подробностях никогда не существовала.
В. Как? Значит, ничего не было?
Несомненно, что рассказы Платона были вдохновлены какой-то легендой о некоем центре древней культуры, вопрос об уровне и местоположении которой остается полностью открытым. <...> Недоумение по поводу отсутствия каких-либо принадлежащих Атлантиде исторических документов, мне кажется, происходит из невольного перенесения условий нашей современности на древние эпохи средиземноморских культур. Уничтожение той или другой культуры в древности было делом более легким и быстрым, чем в наше время. Не говоря уже о малом распространении письменности, ничтожном количестве книг или записей, число самих носителей культуры — тогдашней интеллигенции, будь то жрецы, врачи, строители или художники, было очень невелико. Народы также были немногочисленны, и чем древнее была культура, тем меньшее число ее носителей передавало знания и искусства последующим поколениям. Поэтому всякая серьезная катастрофа, военная или стихийная, по существу, навсегда уничтожала прежнюю культуру. Достаточно было перебить несколько сотен человек интеллигенции "атлантов" или немного больше египтян, чтобы эти древнейшие культуры уже никогда не смогли восстановиться. Так погиб целый ряд культур древности без всяких внутренних таинственных причин, столь излюбленных некоторыми философами»20.
Эти слова актуальны и сейчас.
Советская фантастика, конечно, до сих пор переиздается. Изданы собрания сочинений Кира Булычева, Владислава Крапивина, Сергея Снегова и Александра Беляева. Издаются и переиздаются и книги Ефремова и братьев Стругацких. И конечно, большинство текстов доступно в электронных библиотеках различной степени легальности. Свидетельствует о читательском интересе и появление новых биографий писателей-фантастов. Опасность уйти на дно забвения ей не грозит.
Куда реальнее опасность дальнейшей мифологизации советской фантастики, подмены реальных текстов умозрительными конструктами (особенно заметен этот процесс в новой биографии Ефремова). Миф всегда притягателен, но он заканчивается там, где начинается история.
Как сказал ее «отец» Геродот: «...и вот я собрал все эти сведения здесь, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение, и великие и удивления достойные деяния... не остались в безвестности». Кстати, свою «Историю», посвященную греко-персидским войнам, он написал по результатам бесед с живыми тогда участниками и свидетелями этих событий.
Заслуживает летописи и советская фантастика, увлекаемая течением Леты все дальше. Помимо уже упомянутых можно назвать статьи Антона Первушина «10 мифов о советской фантастике» (журнал «Реальность фантастики», 2006—2008). Усилиями энтузиастов огромный архив материалов собран на сайтах fandom.ru и fantlab.ru, но этих усилий явно недостаточно. Остро необходима книга, аналогичная «Пикнику на триллион лет» Олдисса21, которая изложила бы историю отечественной фантастики связанно, обстоятельно и полно. Способная решить задачу, которая в формулировке Джона Фаулза звучит так: «Увидеть все целиком; иначе — распад и отчаяние»22.
Или иначе: вернуть советскую фантастику из мифологического измерения в культурное и историческое, сделать объектом исследования и, главное, прочтения — чтобы восстановить связь времен и продлить ее живое существование. До тех пор, пока бездна не разлучит нас.
Примечания
1. Сайт этой группы — www.noogen.su.
2. http://www.profile.ru/kultura/knigi/item/78550-staryj-dub-na-novykh-relsakh.
3. Беляев А. Создадим советскую научную фантастику. — «Детская литература», 1938, № 15—16, стр. 7—8.
4. Чудинов П.К. Иван Антонович Ефремов. М., «Наука», 1987.
5. Переписка опубликована в журнале «Сверхновая», № 27—28 за 1998 год.
6. Ефремов И. На пути к роману «Туманность Андромеды». — «Вопросы литературы», 1961, № 4.
7. Кстати, первые рассказы Ивана Ефремова были опубликованы в «Новом мире»: «Встреча над Тускаророй», «Озеро горных духов», «Катти Сарк» и «Голец Подлунный» (№ 4—5, 1944), «Обсерватория Нур-и-Дешт» (№ 11—12, 1944); «Ак-Мюнгуз» («Белый Рог») и «Алмазная труба» (№ 4, 1945).
8. Цит. по: Неизвестные Стругацкие. Письма. Рабочие дневники. 1942—1962. Составители С. Бондаренко, В. Курильский. М., «АСТ», Донецк, «НКП», 2008, стр. 556.
9. См. Книжную полку Сергея Шикарева. — «Новый мир», 2014, № 3.
10. М.—Л., «Советский писатель», 1963.
11. Золушкой отечественную фантастику стали называть с легкой руки Александра Беляева, опубликовавшего статью «Золушка. О научной фантастике в нашей литературе». — «Литературная газета», 1938, 15 мая. Незавидное положение писателя-фантаста и фантастики в целом Беляев иллюстрирует предложением редактора написать роман об электроизоляторах.
12. М., «Текст», 2009.
13. Казанцев А., Казанцев Н. Фантаст. М., «Современник», 2001.
14. Снегов С. Книга бытия. Калининград, «Терра Балтика», 2007.
15. Никитин Ю. Мне — 65. М., «ЭКСМО», 2004.
16. Прашкевич Г. Красный сфинкс. История русской фантастики от В.Ф. Одоевского до Бориса Штерна. Новосибирск, «Свиньин и сыновья», 2007.
17. См. Книжную полку Марии Галиной. — «Новый мир», 2013, № 7.
18. Хорошим примером такого артефакта служит антикирнейский механизм, который был поднят со дна морского в начале прошлого века. И лишь спустя десятилетия, после долгих научных изысканий, удалось установить, что устройство, созданное древними греками во II веке до нашей эры, предназначено для ведения астрономических расчетов и способно с помощью сложной системы шестеренок предсказывать солнечные и лунные затмения и моделировать движение Луны, а возможно, и пяти известных древним грекам планет. См.: Фрит Т. Секреты древнего калькулятора. — «В мире науки», 2010, № 2.
19. Лазарчук А., Успенский М. Посмотри в глаза чудовищ. М., «АСТ», СПб., «Terra Fantastica», 1997.
20. Ефремов И. Существовала ли Атлантида? — «Техника — молодежи», 1956, № 11, 12.
21. См. Книжную полку Сергея Шикарева. — «Новый мир», 2014, № 3.
22. Пер. с англ. И. Бессмертной. В оригинале: «Whole sight; or all the rest is desolation».
