П.К. Чудинов. «Три времени Ивана Ефремова»

Предлагаемый читателю сборник рассказов и повестей принадлежит писателю и ученому, который не нуждается в рекомендациях и известен во всем мире. Его по справедливости считают одним из основателей современной научной фантастики. О его творчестве написано много статей, обзоров, рецензий, диссертаций. Его именем названы несколько вымерших древнейших животных, новый минерал, одна из малых планет Солнечной системы. В честь его учреждена литературная премия по фантастике; антология всемирной научной фантастики открывается его романом «Туманность Андромеды»; созданы клубы научной фантастики имени И. Ефремова в СССР и Болгарии; в отечественной фантастике существует направление — «Школа Ефремова»; постоянно действует литературно-краеведческий туристический маршрут «Тропою Ефремова»; один из гольцов Олекмо-Чарского нагорья был назван Подлунным по рассказу писателя «Голец Подлунный».

Уже более десяти лет творчеству Ефремова посвящаются литературно-художественные вечера, читательские конференции, учреждены и проводятся ежегодные ефремовские чтения, существует и работает комиссия по литературному и научному наследию писателя.

Интересно отметить, что в послевоенной истории Союза писателей СССР (Ефремов — член СП с 1945 г.) он остается единственным, кого пригласили в СП «автоматом», без заявления, рекомендаций и прочих атрибутов, доказывающих значительность и право кандидата.

Уже при жизни в литературных кругах его творчество классифицировали как «явление» или «феномен Ефремова». По признанию читателей, литературоведов и критики, уже одни ранние рассказы и повести ставят его среди крупных писателей. Приведем высказывание известного литературоведа и критика Е.П. Брандиса: «Творчество И.А. Ефремова, талантливого писателя и ученого-палеонтолога — одна из самых ярких страниц в истории советской научно-фантастической литературы. С большой убежденностью и страстностью Ефремов утверждает материалистическое познание мира, раскрывает в художественной форме взаимозависимость и взаимопроникновение различных явлений, природы, науки, культуры, истории. Познающий разум так же неисчерпаем, как и природа, — вот основная мысль, окрыляющая творчество Ефремова». Эти слова написаны в 1959 г. до появления других романов Ефремова, добавленных к «Туманности Андромеды».

В СССР и за рубежом Ефремова издавали более 400 раз, и только в нашей стране тираж его произведений приближается к 20 миллионам экземпляров. Конечно, тираж и популярность — не всегда показатель глубины, художественности творчества или социальной значимости писателя. Но и читатель бывает разный, так же как и уровень образованности или культуры. Популярность Ефремова, особенно среди молодежи, велика, и его книги как неотъемлемая часть вошли в «Золотую библиотеку», на которой воспитывались поколения юношества. Именно поэтому творчество Ефремова приобретает неоценимое значение особенно сейчас, когда социальный прогресс невозможен без гуманизации личности и укрепления нравственных норм и принципов. Читая и перечитывая Ефремова, мы лучше узнаем прошлое, глубже понимаем настоящее и с надеждой смотрим в будущее.

Творчество Ефремова еще долго будет объектом многих и разнообразных исследований, и в этом отношении недавнее возвращение читателям «забытого» на 18 лет романа «Час Быка» определенно смещает акцент к актуальности не только этого романа, но и большей социальной значимости всего его творчества, выходящего за пределы жанра научной фантастики.

При оценках и подходах к его творчеству нельзя ни на минуту забывать, что Ефремов прежде всего ученый-естественник, эволюционист, твердо стоявший на позициях диалектического материализма, но не того воинственно-невежественного и трескучего начетничества, которым была переполнена «передовая биологическая наука» времен Лысенко.

Представления Ефремова о диалектическом материализме естественно вытекали из его понимания близких ему наук: палеонтологии, геологии, истории природы вообще и совмещении их с эволюционной теорией Дарвина. Поэтому и история человечества особенно отчетливо рисовалась ему как продолжение все той же развертывающейся истории природы, но уже обогащенной человеческим сознанием. Этим базисам определяется и мировоззрение ученого и писателя — его философские представления о природе и обществе. Отсюда же его вера в человека и социальный оптимизм как вывод из философии, опирающейся на диалектику как метод познания. Возможно поэтому в своем понимании и видении исторического процесса он опередил многих современников. Лучшей иллюстрацией этого служат его романы, обращенные к изучению прошлого, настоящего и видению будущего.

Иван Антонович Ефремов родился 22 апреля 1907 г. в деревне Вырица под Петербургом в семье купца. Отец его был выходцем из заволжских крестьян-староверов. После солдатской службы в лейб-гвардии Семеновском полку отец не вернулся в родное Заволжье. В Вырице он построил дом-пятистенку и занялся лесоторговлей. Мать выросла в семье крестьян-старожилов в одном из сел, неподалеку от Вырицы. Мать рано вышла замуж. У нее было трое детей: старшая дочь, через год шел Иван и годом позднее младший сын. Варвара Александровна была красива, и Иван Антонович, особенно в юности, походил на нее резко очерченными тонкими чертами лица, разлетом бровей и твердым взглядом серых внимательных глаз.

Отец, перенесший в дом привычный патриархальный уклад, обладал крутым и деспотичным нравом. Его помыслы и заботы были подчинены лесоторговле, а сыновья не привлекали особенного внимания, поскольку были слишком малы для участия в делах. Младший сын рос болезненным мальчиком и требовал постоянных забот матери. Ваня в какой-то мере был предоставлен себе. В шестилетнем возрасте он сделался первым читателем отцовской библиотеки. Книга «Двадцать тысяч лье под водой» ввела его в мир фантастики Жюля Верна и оставила неизгладимое впечатление, как вспоминал позднее Иван Антонович.

Болезнь младшего сына вынудила семью переехать на юг, в Бердянск. В этом городке прошли детские годы Вани и начало учебы в гимназии. В Бердянске мальчик впервые увидел море. Оно навевало неясные мечты, притягивало шумной жизнью порта. Казалось, отсюда шли пути в неведомый мир дальних странствий. Другой, доступный и не менее интересный путь в неведомое открывался через мир книг. Вслед за Жюлем Верном пришли Хаггард, Рони-старший, Уэллс, Конан Дойл и Джек Лондон. Наиболее яркий след оставили в душе мальчика книги Хаггарда и Уэллса. Этих писателей он полюбил навсегда, особенно Уэллса, который, по словам Ивана Антоновича, во многом сформировал его мировоззрение.

В 1917 г. родители И.А. Ефремова развелись. В 1919 г. мать переехала с детьми в Херсон, вышла замуж и оставила детей на попечении родственников. Вскоре и эта связь оборвалась, и заботу о детях взял на себя отдел народного образования. Иван прибился к автомобильной роте 6-й армии. Будучи воспитанником роты, он прошел нелегкий путь до Перекопа. Однажды при бомбардировке Очакова интервентами снаряд упал рядом с очередью за хлебом. Было много убитых и раненых. Иван, чуть в стороне от очереди, примостившись на пожарной лестнице, читал книгу. Взрывной волной его сбросило вниз, контузило и засыпало песком. Легкое заикание осталось на всю жизнь. В автороте Ваня постиг устройство автомобиля и выучился вождению.

В 1921 г. воинскую часть расформировали. В Херсоне Иван узнал, что отец забрал детей и уехал в Петроград. Туда же с твердым желанием учиться двинулся Иван Ефремов. Он поступил в школу второй ступени, чтобы наверстать упущенное за время гражданской войны. От этого периода у него остались навсегда любовь и уважение к учителям. Без их бескорыстной помощи было бы невозможно закончить школу за два с половиной года, осиливая за год двойную программу. Особенное влияние на столь быстрое продвижение Ивана в учебе и, несомненно, на формирование его личности оказал учитель математики Василий Александрович Давыдов. Он сумел увидеть, как писал позднее Иван Антонович, в малообразованном, подчас невоспитанном мальчишке задатки, за которые стоило бороться, вселил в него уверенность. Вспоминая тот период, И.А. Ефремов писал: «Но как бы ни были трудны занятия, надо было еще и жить. Лето, часть весны и осени, вообще всякое свободное время проходило в погоне за заработком. Мы были воспитаны в старинных правилах. Мало-мальски подросшие дети не могли быть в тягость родителям или родственникам. Поэтому... и я должен был обеспечивать себя сам».

Сначала он занимался выгрузкой дров и бревен из вагонов или лесовозных барж. Работал в одиночку и в артелях. Потом повезло — устроился в гараж подручным шофера, затем и шофером в ночную смену. Навеянная в детстве постоянная тяга к морю настойчиво напоминала о себе. В 1923 г. юноша сдает экзамены на штурмана каботажного плавания при Петроградских мореходных классах. Весной следующего года он увольняется с работы, уезжает на Дальний Восток и нанимается матросом на парусно-моторное судно. До поздней осени 1924 г. он плавал у берегов Сахалина и по Охотскому морю. В конце года он возвращается в Ленинград с намерением поступить в университет и заняться палеонтологией. Наукой о вымерших животных он увлекался с детства, причем особенное влияние на него оказала статья в журнале «Природа», увлекательно рассказывающая о раскопках пермских ящеров на Севере России. Раздвоение интересов между морем и наукой привело юношу к автору морских рассказов капитану Д.А. Лухманову. Совет капитана заняться наукой не пропал даром. Но море не забылось, и дань романтике моря нашла позднее конечное выражение у Ефремова-писателя в цикле «Рассказы о необыкновенном».

Статья в журнале принадлежала выдающемуся зоологу и палеонтологу академику П.П. Сушкину. Иван написал ему письмо, вскоре получил ответ и пришел в Геологический музей. Глубокий интерес юноши к палеонтологии был очевиден. В 1924 г. по рекомендации П.П. Сушкина Ефремов поступил на биологическое отделение Ленинградского университета сначала вольнослушателем, а затем студентом. Осенью 1925 г. в Геологическом музее освободилась вакансия препаратора, и Ефремов стал работать у Сушкина.

«Казалось бы, мне оставалось, — вспоминал Иван Антонович, — только закончить университет. На деле получилось совсем не так. Разнообразная деятельность препаратора, сама наука так увлекли меня, что я часто засиживался в лаборатории до ночи. Все труднее становилось совмещать интенсивную работу с занятиями. К тому же с весны до глубокой осени приходилось бывать в экспедициях...» Поэтому его студенчество прервалось на третьем курсе в 1926 г. Он не успел получить узкой специализации, но приобрел знание основ биологии, которое оказалось совершенно необходимым впоследствии.

Работа у Сушкина привила Ефремову биологическое видение палеонтологии. Она открыла в окаменелостях не мертвые символы на шкале геологического времени, а наполненные биологической информацией и пластичные во времени организмы. При этом информация об их строении отражала все многообразие взаимосвязей в извечной системе природы организм — среда.

В 1926 г. И.А. Ефремов по поручению своего учителя едет в Прикаспий на гору Богдо, где были найдены остатки земноводных — лабиринтодонтов. Эта поездка начинает экспедиционную жизнь палеонтолога Ефремова. Здесь он изучает захоронение остатков этих животных в прибрежных древних морских отложениях. Поездка имела не только научное значение. Яркие впечатления о своей первой, достаточно трудной и опасной работе были записаны Иваном Антоновичем и позднее опубликованы академиком А.А. Борисяком как воспоминания «самого юного охотника» за ископаемыми. Более того, эти впечатления, «окрашенные дыханием фантастики», позднее трансформировались у самого Ивана Антоновича в один из лучших рассказов.

В 1927 г. опять же по настоянию учителя Иван Антонович отправляется в самостоятельную палеонтологическую экспедицию в бассейны рек Юга и Ветлуги, откуда привозит превосходную коллекцию черепов новых древних земноводных. Удача окрылила начинающего палеонтолога и порадовала его учителя, увидевшего в юноше подтверждение своих надежд. Эти работы Ефремов продолжил и в следующем году и, помимо раскопок, составил геологическое описание местонахождения.

В 1928 г. умер П.П. Сушкин, и на плечи Ефремова легла забота о продолжении дела любимого учителя. Работа и учеба у Сушкина принесли плоды, и Иван Антонович публикует ряд описательных статей по древним позвоночным. Первое из найденных и изученных животных с реки Юг Ефремов называет в честь своего покойного учителя.

В следующем году Иван Антонович участвовал в двух экспедициях: у северных предгорий Тянь-Шаня, где он исследовал «динозавровый горизонт» Средней Азии и в Оренбуржье, где изучал заброшенные шахты и отвалы Каргалинских медных рудников, в которых издавна были известны остатки ископаемых животных. С этого года он уже не препаратор, а научный сотрудник Геологического музея.

В 1930 г. он продолжает поиски и изучение древнейших ископаемых позвоночных по северу европейской части СССР и в Приуралье, где одновременно возглавляет геологическую партию в районе Каргалинских рудников. Здесь в поселке Горный он не раз снимал базу и познакомился со старыми горнорабочими медных рудников. Позднее местные краеведы установили в поселке Горном мемориальную доску с надписью: «В 1929—1930 гг. в этом доме останавливался известный геолог и писатель Иван Антонович Ефремов».

Энергия и жажда знаний переполняли неугомонную натуру молодого ученого и искали выхода. Не оставляя зимней «академической» работы, он участвует в геологических экспедициях по Уралу и малоисследованным районам Восточной Сибири и Дальнего Востока.

Период 1931—1935 гг. в биографии И.А. Ефремова особенно насыщен событиями. Это время накопления палеонтологического опыта, наконец, общей систематизации геологических знаний через учебу, без которой он не представлял себе дальнейшей работы. В конце концов, эта концентрация достигла той степени уплотненности, за которой неизбежно последовали годы отдачи и реализации опыта и знаний.

В 1931 г. И.А. Ефремов командируется как начальник отряда Нижне-Амурской экспедиции в Эворон-Лимурийский район для производства геологических изысканий. Из Хабаровска он спускается на пароходе по Амуру до глухого таежного села Пермского и дальше на лодке до устья р. Горин, исследуя долину этой реки, включая район озера Эворон. Напомним, что на месте села Пермского в 1932 г. начнется строительство города Комсомольска-на-Амуре.

В следующем году геолог Ефремов в качестве начальника отряда командируется для производства изысканий железнодорожной линии Лена — Бодайбо — Тында. В задачу экспедиции, как позднее отмечал Иван Антонович, входила маршрутная геологическая съемка по рекам Нюкже, Верхней Ларбе и ее притоку Аммуначе. Затем, преодолев перевал, отряд Ефремова спустился в долину р. Геткан и достиг Тынды. Последнюю треть пути отряд продвигался по глубокому снегу и при морозах до — 28°. В наши дни один из отрезков БАМа проложен по маршруту отряда Ефремова.

Немаловажное значение для освоения районов БАМа имела работа Верхне-Чарской геологической партии Ефремова в конце 1934 и январе 1935 гг. Партия исследовала Олекма-Чарское нагорье, занималась поисками и оценкой нефтеносных структур и месторождений других полезных ископаемых. Эта экспедиция была одной из труднейших в жизни Ефремова. Непредвиденные задержки отодвинули начало работ почти до ледостава. Стужа и ледяной ветер сопровождали плавание баркаса по порогам Олекмы вниз до якутского поселка Куду-Кюэль. От поселка на оленях участники похода перевалили в долину р. Токко, исследовали ее и затем, достигнув бассейна р. Чары, разделились на три отряда для проведения маршрутных съемок. Нередко они велись при температуре — 40°. Закончив работу в середине января, отряды собрались в Могоче. Общая протяженность маршрутов составила более 2700 км, что втрое превышало задание. Экспедиция отметила районы находок углей, рудопроявления меди и железа. По результатам маршрутных съемок была составлена геологическая карта Олекмо-Чарского нагорья и западной части Алданской плиты. Впоследствии карта использовалась для составления Большого советского атласа мира.

Сибирские экспедиции И.А. Ефремова, помимо практической ценности (поиски путей будущей трассы БАМа, выявление полезных ископаемых), имели научное значение для создания его будущей тафономии. Здесь в горных областях он увидел другую сторону физических процессов — разрушение высоких участков суши в результате длительного физического выветривания. Иван Антонович задался целью уяснить последовательность разрушения пород, всю совокупность этих процессов, протекающих на поверхности суши и вовлекающих в сферу действия остатки животных — обитателей суши. Иными словами, он задался целью установить, что же из осадков и остатков сохраняется в геологической летописи. Установление этих соотношений позволило ему определить более полно тафономию как учение о закономерностях формирования геологической летописи.

Эти же сибирские экспедиции во многом определили судьбу Ефремова-писателя. Экспедиции с их местным колоритом, обилием впечатлений, трудностей, накопленного опыта обернулись для него своеобразным Клондайком. Созвучно эпохе и своим представлениям Иван Антонович населил свой Клондайк обыкновенными людьми: геологами, топографами, учеными, рабочими, людьми самоотверженного труда.

Первые геологические рассказы Ефремова, открывшие ученому «зеленую улицу» писателя, несомненно автобиографичны. И в последующей литературной деятельности мы без труда обнаружим связь с геологическим периодом его жизни.

И.А. Ефремов как исследователь-первопроходец обладал очень важным качеством (прирожденным или усиленным обостренной наблюдательностью) — умением прекрасно понимать, чувствовать местность, особенности окружающего ландшафта. В походе он всегда бывал спокоен и порой казалось, что ему знакома местность, где проходит маршрут, хотя все точно знали, что он здесь впервые. Конечно, в какой-то мере это спокойствие вытекало из опыта, знания топографии, геоморфологии и геологии. Однако это было и своего рода фантастическое чувство единства с природой, свойственное отнюдь не всем даже бывалым исследователям. Недаром И.А. Ефремов считал унизительным смятение перед природой, взаимоотношениям человека с которой он как естествоиспытатель придавал особое значение: «Важнейшая сторона воспитания, — подчеркивал ученый, — это развитие острого восприятия природы. Притупление внимания к природе равносильно остановке развития человека, так как, разучаясь наблюдать, человек теряет способность обобщать».

Рассказывая о своих походах, Иван Антонович с грустью вспоминал ушедшую в прошлое суровую романтику тех лет, когда успех экспедиции, выполнение задач, да и сама жизнь участников не определялись лишь научной квалификацией руководителя, а во многом зависели от его опыта, организаторского таланта. Любая неучтенная мелочь могла обернуться непоправимой бедой. Умение находить оптимальные решения в трудных, нередко даже экстремальных условиях, личная выдержка, мужество, способность вселить в своих спутников надежду и уверенность в благополучном исходе — всеми этими качествами обладал Ефремов. «Начальник тот, — говорил он позднее, — кто в трудные моменты не только наравне, а впереди всех. Первое плечо под застрявшую машину — начальника, первый в ледяную воду — начальник, первая лодка через порог — начальника, потому-то он и начальник, что ум, мужество, сила, здоровье позволяют быть впереди. А если не позволяют — нечего и браться». За право и обязанность быть первым приходит время расплаты — собственным здоровьем.

Вспоминая прошлое, Иван Антонович, разумеется, имел полную картину прекрасной оснащенности современных экспедиций. При сравнении экспедиций у него невольно возникали мысли о том, ценой какого невероятного напряжения сил и нервов, преждевременного износа достигались успехи первооткрывателей. И он гордился тем, что шел в первых рядах. И.А. Ефремов, идя своим путем, сумел увидеть и новые горизонты: «Не грустите, что милая старая романтика непознанной Земли ушла от нас. Вместо нее родилась романтика, требующая гораздо большего напряжения сил, гораздо большей подготовки, психологической и физической, — романтика проникновения в значительно более глубокие тайны познания».

Лето 1935 г. застало Ивана Антоновича на раскопках в Татарии около села Ишеево. Работы здесь велись до 1939 г. В результате была открыта фауна древних пермских четвероногих. Ее научное изучение проведено Иваном Антоновичем. Этим годом, по существу, заканчивается определенный период в биографии Ефремова. Его можно назвать ленинградским, поскольку Палеонтологический институт (организованный на базе Геологического музея) начал свой переезд в Москву вместе с Академией наук. Но для И.А. Ефремова это и окончание основных геологических экспедиций. В этом же году ему присвоена степень кандидата биологических наук за совокупность работ по палеонтологии. Его биография этого периода была бы неполной без упоминания одного важнейшего обстоятельства, неразрывно связанного с судьбой Ефремова-геолога и естествоиспытателя. «Мне посчастливилось быть в рядах тех геологов, которые открыли пути ко многим важным месторождениям полезных ископаемых, — писал Иван Антонович. — Эта трудная работа так увлекла нас, что мы забывали все. Забыл и я о своем учении. Я то и дело спотыкался, когда приходилось отстаивать свои взгляды, выставлять проекты новых исследований или «защищать» открытые месторождения. Наконец мне стало ясно, что без высшего образования мне встретится слишком много досадных препятствий. Будучи уже квалифицированным геологом, я ходатайствовал о разрешении мне, в порядке исключения, окончить экстерном Ленинградский горный институт. Мне пошли навстречу, и в течение двух с половиной лет удалось, не прерывая работы, закончить его». В том же 1935 г. ему было присвоено звание горного инженера. Диплом с отличием об окончании Ефремов получил позднее, что, по-видимому, было связано с его постоянными экспедициями и переездом Палеонтологического института в Москву. В апреле 1987 г. в Горном институте состоялось заседание, посвященное 80-летию со дня рождения И.А. Ефремова. В вестибюле главного корпуса института установлена мемориальная доска. В Тынде в музее истории БАМа среди имен выдающихся первопроходцев-исследователей названо и имя И.А. Ефремова.

Иван Антонович любил Ленинград, город своего раннего детства, юности, молодости, и во многих произведениях Ленинград служит местом действия его героев. Да и сам мальчик в матросской курточке на выставке самоцветов Урала, которой открывается пролог к «Лезвию бритвы» — это все тот же Ваня Ефремов, сохранивший связи с Ленинградом до конца своих дней. В одном из своих писем ленинградскому корреспонденту Иван Антонович вспоминал: «Для меня, в смысле внешнем, годы, проведенные в Ленинграде, были лучшими в жизни. Я не говорю о пришедших потом глубине восприятий и впечатлений, радостях встреч и открытий — это другое. Но в целостном ощущении гармонии себя и окружающего тогда было гораздо лучше... Или то была просто мечтательная молодость с ее миражами на далеких горизонтах?»

В Москву И.А. Ефремов приехал уже сложившимся палеонтологом, опытным геологом, руководителем труднейших экспедиций, кандидатом наук, автором разнообразных научных работ. Он полон энергии и творческих планов. Постепенно в его научном творчестве центр тяжести смещается от описательных палеонтологических работ к выявлению практического значения окаменелостей как «руководящих ископаемых», важных для установления последовательности геологических напластований. И здесь его данные по смене фаун используются геологами при геологических съемках для поисков нефти в районах Второго Баку. Одновременно И.А. Ефремов обобщает результаты своих полевых наблюдений над распределением окаменелостей в породах и приходит к выводам о закономерностях образования местонахождений вымерших животных.

В 1936 г. Ефремов снова в экспедиции. На этот раз он исследует медистые песчаники Оренбургского Приуралья, работает на Каргалинских рудниках в районе поселка Горный.

В 1937 г. он участвует в работе XVII Международного геологического конгресса, готовит к конгрессу экспозиции Палеонтологического музея. С этого года Ефремов возглавляет в Палеонтологическом институте АН СССР исследования по древнейшим наземным позвоночным. Он вновь обследует местонахождения ископаемых позвоночных Поволжья, Татарии и Приуралья. В 1939 г., помимо раскопок в Ишеево, он руководит Каргалинской геолого-разведочной партией и одновременно с изучением медистых песчаников занимается поисками остатков позвоночных. В этот же сезон он осматривает старые медные рудники Башкирии по рекам Белой и Деме, по местам установления пермской системы.

Особенно плодотворным в научном отношении был для Ивана Антоновича 1940 г. Он публикует ряд описательных работ по разным группам вымерших животных, а также обобщающие статьи о тафономии в русском и зарубежном изданиях. Весной 1941 г. Ефремов защищает докторскую диссертацию, в которой основное внимание уделено рассмотрению пермских фаун на севере европейской части СССР и Татарии.

Начало Великой Отечественной войны застало Ефремова в Москве. Он просился на фронт, но его ввели в штаб по эвакуации научных ценностей Палеонтологического института. В те дни вместе с группой сотрудников Ефремов жил в музее. Они охраняли музей и готовили коллекции к эвакуации.

В середине октября И.А. Ефремов, вместе с сотрудниками Уральской экспедиции на специальном самолете вылетел в Свердловск. В конце ноября в качестве консультанта он выехал в поселок Горный на базу экспедиции. Общее руководство экспедицией возглавлял академик А.Е. Ферсман. Весной 1942 г. в Свердловске Иван Антонович заболел тяжелой формой лихорадки, подхваченной в экспедициях по Средней Азии. Вскоре вместе с группой сотрудников его перевезли в Алма-Ату, и в начале 1943 г., во Фрунзе, куда была эвакуирована большая часть института. Здесь он заканчивает свою монографию по тафономии.

Поздней осенью 1943 г. Ефремов с институтом возвращается в Москву. Он сразу же включается в подготовку музея и экспозиций к 220-летнему юбилею Академии наук СССР, отмечавшемуся летом 1945 г.

В первый послевоенный год в Палеонтологическом институте вплотную встал вопрос об организации экспедиции в Монголию. Впервые мысль о проведении крупных азиатских экспедиций возникла в 1932 г. после исследования динозавровых местонахождений Средней Азии. Планировалось создание двух экспедиций: Джунгарской в район Урумчи и в Монголию по местам работ Американского музея естественной истории. Вопрос об организации азиатских экспедиций не раз возникал и позднее, но война спутала все карты. В 1944 г. Ефремов подытожил сведения о динозавровых находках в Средней Азии, изучил материалы Центрально-Азиатской экспедиции Американского музея естественной истории, собрал сведения о находках костей в Монголии. Таким образом, к моменту организации экспедиции Ефремов пришел к выводу, что гобийская часть Монголии откроет более полную картину исторического развития динозавровых фаун Центральной Азии. Тем самым, обзорная статья Ефремова о динозавровых фаунах послужила своего рода трамплином не только для исследования динозавровых фаун Монголии, но и вообще более поздних фаун наземных позвоночных, поскольку отложения этого возраста наиболее полно представлены в этом районе Центральной Азии.

Правительство Монголии поддержало замыслы советских палеонтологов и предложило АН СССР организовать экспедицию для поисков ископаемых животных. Начальником экспедиции был назначен И.А. Ефремов, обладавший незаурядным опытом полевых исследований, организаторскими навыками и непререкаемым авторитетом ученого и путешественника.

За три года полевых работ (1946, 1948, 1949) экспедицией проделано 27 тыс. км маршрутов, причем большей частью в плохо изученных районах Южной Гоби, где были открыты богатейшие местонахождения. Разведочные маршруты проходили вдоль южной границы Монголии, вдоль южных склонов Монгольского Алтая, по восточной части Южной Гоби и на западе в Долине Озер. Одним из основных достижений экспедиции Иван Антонович считал открытие в Монголии фауны позднемеловых динозавров и других неизвестных для Центральной Азии палеонтологических материалов по фауне и флоре.

Результаты экспедиции подтвердили исходные предположения Ефремова и опровергли прежние представления о геологической истории Гоби, и в частности о том, что она была пустыней с редкими оазисами жизни. Выводы Ефремова о существовании в Центральной Азии в течение десятков миллионов лет заболоченных низменностей с богатейшей флорой и фауной были основаны на положениях разработанной им тафономии. Эти выводы, подтвержденные последующими палеонтологическими экспедициями, позволяют рассматривать Гоби как неисчерпаемую палеонтологическую сокровищницу. Собранные научные материалы обрабатывались многие годы, опубликованы важные работы по геологии, описана фауна и флора Монголии.

Впечатления И.А. Ефремова об экспедиции легли в основу книги «Дорога Ветров». В предисловии к первому изданию он писал: «Настоящую книгу следует рассматривать как заметки путешественника, знакомящие читателя с интересной областью Центральной Азии, а также с новейшими достижениями советской палеонтологической науки. Ни одного слова выдумки, ни соответствующего приукрашивания или художественного преувеличения в книге нет. Все написанное — подлинная правда».

Значение «Дороги Ветров» не ограничивается рамками обычных записок путешественника. Книга многоплановая, содержание ее включает философско-материалистическую концепцию Ефремова о единстве природы, месте человека в природе и значении жизни прошлого. Книга по характеру научно-популярная: она в увлекательной форме раскрывает предысторию, задачи и научные результаты экспедиции, показывает трудные будни интереснейшей работы палеонтологов. В основе книги лежит благодарная и вечная тема познания окружающего мира.

Приведу выдержки из заключительной части книги о последних днях пребывания экспедиции в Гоби.

«Я вышел из юрты, стараясь не разбудить хозяев. Было самое глухое время — «час Быка» (два часа ночи) — власти злых духов и черного (злого) шаманства по старинным монгольским суевериям... В глубочайшей темноте, затоплявшей ущелье, звонко шелестел по траве и невидимым камням ветер. Сквозь скалистую расселину на юге горела большая красная звезда — Антарес, и звездный Скорпион вздымал свои сверкающие огоньками клешни. Высоко под звездами мчались длинные полупрозрачные облака. Впервые я отчетливо понял, что успел полюбить эту страну, и теперь душа останется привязанной к ней. Теперь все дороги Гоби будут стоять перед моим мысленным взором и каждая местность будет не просто впадиной, хребтом, сухим руслом, а участком огромного поля научных вопросов, какое представляет собой Монгольская Гоби...

В пустыне Гоби широко раскрыта книга геологической летописи — как бы в дар человеку за суровость и бесплодие природы. У нас на зеленом, богатом водою севере листы этой книги плотно сомкнуты — закрыты лесами, болотами, зелеными коврами равнин...

Здесь в Гоби, как нигде, чувствуешь насколько насыщена земля памятью прошлого. В самых верхних ее слоях — орудия, черепки сосудов и другие предметы человеческого обихода. Глубже — стволы древесных растений, кости вымерших животных. А еще ниже, в пока недоступней нам глубине, таятся древние химические элементы — огарки звездного вещества...

Бредя по бесконечным лабиринтам красных ущелий, извлекая из-под тяжелых пластов... остатки жизни прошлого, мы все глубже проникали в великую книгу геологической летописи. Трудно передать ощущение... когда стоишь перед раскопанным скелетом чудовищного ящера, стараясь разгадать причину его гибели по положению, в котором захоронилось животное. Или отчетливо видишь на окаменелых костях следы заживших ран — сломанных и сросшихся переломов... Кажется, что с глаз спадает какая-то пелена, и они глядят прямо в глубину времени, а современная человеческая жизнь соприкасается с прошлым, давно исчезнувшим, но совершенно осязаемым. И тогда приходит отчетливое понимание, насколько важно познание прошлого. Без этого знания мы никогда не поймем, как появились на свет, как исторически сложились среди всей остальной жизни мыслящие существа — мы, люди!»

«Дорога Ветров» в аннотации ко второму изданию собрания сочинений ошибочно упомянута среди других романов Ефремова. В общепринятом понимании книга не имеет к романам никакого отношения. Но как парадокс можно принять эту ошибку, если увидеть в ней аллегорию и, добавив одно слово, дать ей второе название — «Роман палеонтологии», — как это было сделано Керамом в книге «Боги, гробницы, ученые» — «Роман археологии». Думается что для «Дороги Ветров» подобное условное дополнение как нельзя лучше раскрывает всю глубину и значимость проблем, затронутых здесь Ефремовым.

Прошло более сорока лет после гобийской одиссеи И.А. Ефремова. Экспедиция стала легендарной и по сей день остается непревзойденным образцом проведения полевых исследований. Сейчас, по прошествии лет, можно только удивляться, как в трудные послевоенные годы, технически слабо оснащенная и малочисленная экспедиция достигла столь блестящих научных результатов. Этим она во многом обязана организаторскому таланту и выдающимся личным качествам И.А. Ефремова — путешественника и ученого.

Гобийская одиссея с ее подготовкой, проведением, обработкой материалов была важным, ответственным и длительным этапом в жизни, в научной и писательской биографии Ивана Антоновича. Тем не менее, она не исчерпывала всех научных интересов Ефремова. После экспедиции в Монголию он в поле больше не выезжал, а вновь занялся научной и организационной работой. Помимо монгольской тематики он публикует материалы по древнейшим наземным позвоночным, руководит экспедиционными исследованиями, пишет заметки, научно-популярные и публицистические статьи, отзывы, рецензии, рефераты.

В 1950 г. выходит его фундаментальный труд «Тафономия и геологическая летопись», удостоенная Государственной премии 1952 г. В 1954 г. он публикует обобщающую монографию по фауне медистых песчаников Западного Приуралья, материалы для которой он собирал с 1929 г. В ней он подводит итог почти двухсотлетнему изучению медистых песчаников. В сравнении с другими палеонтологическими работами монография И.А. Ефремова очень индивидуальна. Уже в стиле изложения и глубине исторического обзора видна «рука» и подход Ефремова-историка, геолога, писателя. Обзор воспринимается специалистами как живое свидетельство, словно писал его очевидец-исследователь Приуралья. Ефремов знал время действия и закрытия каждого рудника, место и время каждой находки. По объему и глубине собранных редких или уже утраченных сведений и архивных материалов книга И.А. Ефремова, ставшая библиографической редкостью, выходит далеко за пределы названия. Это своеобразная энциклопедия, своего рода памятник ушедшей в далекое прошлое эпохе горно-промышленного освоения, труду энтузиастов-исследователей и горняков Западного Приуралья. Сегодня, спустя десятилетия после публикации, его монография остается в отечественной палеонтологии, изучении геологической пермской системы одной из немногих ярких и поистине поэтических страниц.

К середине 50-х годов у И.А. Ефремова резко обострилась тяжелая болезнь сердца. Здоровье ученого сильно пошатнулось. Единственным средством сохранения работоспособности для него стало соблюдение строгого режима. В этот период он продолжает работу по научной тематике, публикует свою «Дорогу Ветров» и первый роман «Туманность Андромеды», принесший ему мировую известность писателя-фантаста.

В 1959 г. он покидает Палеонтологический институт не столько по состоянию здоровья, сколько из-за сложившейся обстановки в связи с его временной инвалидностью. Должность заведующего лабораторией низших позвоночных, руководителем которой он был в 1937 г., по предложению дирекции занял другой сотрудник еще до истечения срока перевыборов. Новую должность дирекция не предложила.

Формально уйдя из института, И.А. Ефремов не оставляет своей любимой науки и литературы. Он интересуется общими вопросами палеонтологии, перспективами развития науки, критически рассматривает проблему соотношений науки и научной фантастики. Фундаментальная статья об этих соотношениях, опубликованная в журнале «Природа» в 1961 г. и недавно перепечатанная в одном из сборников научной фантастики, до сих пор остается актуальной.

Трудовая деятельность И.А. Ефремова, помимо Государственной премии за «Тафономию», отмечена двумя орденами Трудового Красного Знамени: одним в 1945 г. за заслуги в палеонтологии и вторым в 1968 г. за заслуги в развитии советской литературы и активное участие в коммунистическом воспитании трудящихся, орденом «Знак Почета». И.А. Ефремов состоял членом ряда советских и зарубежных научных обществ, членом Союза писателей СССР, входил в редколлегии журналов «Природа» и «Вокруг света», «Техника—молодежи» и др.

В последние годы жизни Иван Антонович не раз уподоблял себя торпедированному броненосцу. Орудия ведут огонь, корабль идет, но уже обречен. Немногие знали, что он очень тяжело болен. Мысль о «пробоине» не оставляла его, он спешил работать и знал скоротечность отпущенного срока. После «Туманности» он успел написать три романа: «Лезвие бритвы», «Час Быка» и «Таис Афинскую».

И.А. Ефремов умер в Москве 5 октября 1972 г. Урна с прахом захоронена под Ленинградом, в Комарово, на маленьком кладбище под кронами сосен и елей. Плита из темного базальта увенчана неправильным многогранником из лабрадорита. На нем надпись «Иван Ефремов» и даты.

И.А. Ефремова будут читать, изучать и вспоминать многие годы. Сейчас о нем упоминают изредка, несмотря на недавно вышедшее второе издание собрания его сочинений. Не говорят не потому, что он стал менее интересен или популярен (он входит в число наиболее издаваемых и читаемых писателей). Просто сейчас время возвращения других забытых или ошельмованных прежде имен и книг. В этом отношении Иван Ефремов — отчасти исключение, если мерить «добрыми» культовскими или застойными мерками. Он уже «канонизирован» временем и при жизни стал классиком в своей науке, палеонтологии, и в научной фантастике. Однако, как сказал когда-то Владимир Набоков, «есть еще посмертное надругание, без которого никакая святая жизнь несовершенна». Чаша сия не миновала и Ефремова, но, чтобы не быть голословными, обратимся к фактам. Через месяц после его кончины на квартире покойного был произведен обыск. Последний, согласно разъяснению компетентных органов, полученному 16 лет спустя, был вызван подозрениями о насильственной смерти писателя. Однако эта рабочая версия не подтвердилась. К тому же она не вытекала ни из содержания протокола, ни из характера обыска. Тут и на сегодняшний день остается много неясного. Дело не в том, что версия не подтвердилась — она и не могла подтвердиться, ибо абсурдность ее была очевидна априорно.

Пока колеса этой машины прокручивались, в издательстве выбросили из плана издания подписанное к печати пятитомное собрание сочинений писателя. «Час Быка», опубликованный книгой в 1970 г., практически был изъят из библиотек, название романа надолго исчезло из печати. Даже в аннотации ко второму изданию собрания сочинений Ефремова (1986) «Час Быка» не упомянут в числе произведений. После 1970 г. роман впервые переиздан у нас только в 1988 г. Для сравнения упомянем «Туманность Андромеды», выдержавшую около ста изданий, в том числе двадцать на русском языке.

В посмертной «биографии» писателя наиболее глухим периодом «поражения в правах» были годы с конца 1972 до 1975. Этот период, начиная с явно спровоцированного обыска, с последующим замалчиванием Ефремова породил массу всякого рода нелепых домыслов, до сих пор имеющих хождение. Формально, в средствах массовой информации Ефремов перестал существовать как писатель, имя его вообще не упоминалось. Круги от камня, брошенного на имя Ефремова, расходились широко и долго. Прежде всего, из журналов были сняты некрологи. Это положение распространилось и на науку. Фамилия его вычеркивалась из списка научных работ. В начале 1974 г. в напечатанных тезисах докладов к XX сессии Всесоюзного палеонтологического общества, посвященной тафономии, имя И.А. Ефремова — основателя этого общепризнанного направления, было вымарано. Один из известных палеонтологов в своей книге о палеонтологических исследованиях в Гоби ухитрился ни разу не упомянуть имя Ефремова, хотя использовал данные из его научных работ. И это после «Дороги Ветров», четырежды издававшейся до появления этой книги! Число бывших друзей резко сократилось. Из писателей отошли и те, кто постоянно пользовался гостеприимством Ефремова и подписывал свои книги: «Дорогому учителю Ивану Антоновичу...» И лишь один писатель А.П. Казанцев в эту глухую пору вступился за память Ефремова и обратился с письмом в ЦК КПСС.

Конечно, за всем этим возникает традиционный вопрос: «Кому это было выгодно?» Как ученый Ефремов уже не мешал никому. А как популярнейший писатель на пьедестале лидера советской фантастики? Темна вода во облацех, да и компетентные органы пока еще не публикуют ни имен доносчиков, ни содержания «сигналов». Может быть именно отголоски тех прошлых тенденций звучат иногда и в современных призывах упразднить научную фантастику. Не всю — но только научную. Ту самую, которую Ефремов называл «литературой мечты и технического прогресса» и которая, по его же определению, «должна вести науку за собой, показывая ей новые направления и освещая пути в неведомое вдохновенным взлетом фантазии».

Только в 1975 г. началась публикация урезанного до трехтомника собрания сочинений, возможно, лишь потому, что его книги приносили миллионные прибыли. К 70-летию со дня рождения о Ефремове вновь стали писать как об одном из флагманов отечественной и мировой научной фантастики. К 80-летию были приурочены Первые всесоюзные ефремовские чтения, учреждена литературная премия имени Ефремова по фантастике, создан клуб научной фантастики его имени, в честь его названы новый минерал и одна из малых планет Солнечной системы, в издательстве «Наука» выпущена его научная биография, вышло второе пятитомное, в семи книгах, издание собрания сочинений, включающее в последнем томе «Час Быка». Одновременно этот роман опубликован в нескольких издательствах. Возвращение читателям этого отторгнутого романа символично: оно подтверждает заложенную в его названии идею торжества разума и справедливости над темными силами зла.

Ефремов — человек счастливой судьбы. Будем считать, что ему повезло, хотя «дороги, которые мы выбираем», порой зависят не столько от обстоятельств, сколько от нас самих. Он выбрал верную дорогу и во всей его биографии геолога-первопроходца, ученого-исследователя и писателя прослеживается неизменная позиция человека и гражданина «без страха и упрека».

Стремительное вторжение Ефремова-ученого в литературу произошло в 1944 г. Его «Рассказы о необыкновенном», опубликованные почти одновременно в журналах и сборниках, сразу же привлекли внимание. Рассказы родились в годы невиданного по масштабам патриотического подъема и находили живой отклик в сердцах читателей. В чем секрет их успеха? К их появлению он был профессором, широко и разносторонне образованным ученым — геологом и палеонтологом. Вполне естественно, что первые шаги литературного творчества определялись спецификой его основных занятий: хорошо знакомой ему тематикой моря и геологических и палеонтологических экспедиций.

Следовательно, истоки его творчества уходят по существу к временам ученичества и работы у П.П. Сушкина.

В рассказах Ефремова были научный поиск, романтика дальних странствий, героика и пафос труда — все, что может поразить воображение, пробудить мечту и заинтересовать молодого читателя.

К началу литературной деятельности Ефремов имел неисчерпаемый запас идей и впечатлений путешественника-естествоиспытателя. «Рассказы, — как он шутливо говорил, — сами просились на бумагу». И через них, не теряя связи с наукой, он увидел для себя еще одну форму самовыражения и возможность передать читателю свой опыт, знания, свое мироощущение. Ему оставалось немногое — соединить все воедино и «оживить дыханием фантастики». Надо сказать, что для самого ученого эта оживленная фантастика входила не только в структуру всего его творчества: научного и литературного. Более того, она составляла душу творчества. Его научная фантастика отвечала своему основному критерию: в сочетании с художественными достоинствами, что отметил уже А.Н. Толстой, она показывала тесную связь с передовой наукой. За рассказами Ивану Антоновичу открывались другие горизонты творчества: придет время и он скажет, что рассказы — пройденный для него этап. Признание и одобрение известных писателей заставили Ефремова серьезно взглянуть на свое увлечение литературой; правда, еще не как на призвание, но уже на род занятий, нужных и интересных прежде всего молодежи.

Биография писателя и ученого неотделима от его творчества. В этом смысле особенно благодарный и неоценимый автобиографический материал содержат ранние рассказы и повести Ивана Ефремова, в которых вкраплены события реальной жизни: сопутствующие путешествиям зарисовки природы, полевой работы, экспедиционного быта, ситуации, впечатления и т. д. Все это используется писателем как фон или канва для развития сюжета, окрашенного фантазией, и дает читателю иллюзию полной достоверности происходящего. При этом сама идея с первоначальным элементом вымысла напоминает скорее интуицию или научное предвидение и находит нередко подтверждение в практике.

Разумеется, нет ничего удивительного в том, что герои Ефремова несут черты самого писателя. В них вложена частица его души. Сходство может распространяться на профессию, привычки, внешний облик и характер, созвучие имен, обороты речи, места действия и т.д. В качестве примера назовем геологов Чурилина и Усольцева из «Алмазной Трубы» и «Белого Рога», палеонтолога Никитина из «Тени минувшего», врача и ученого Гирина из «Лезвия бритвы» и др. Вместе с тем, читатели, которые попытаются представить себе образ самого Ефремова как личности только через его творчество, будут отмечать в нем черты людей выдающихся, порой весьма различных своими особенностями и характером. Ученый и путешественник, знакомый с исследованием Центральной Азии, увидит в Ефремове характер Н.М. Пржевальского. В резких и волевых чертах лица Ефремова кто-то обнаружит сходство с С.П. Королевым, который высоко отзывался о творчестве писателя. В упорстве и стремлении к приобретению жизненного опыта и знаний вырисовывается его сходство с Джеком Лондоном — тот и другой были связаны морем, знали «белое безмолвие» и трудность снежной тропы. Литературовед и исследователь фантастики вполне обоснованно сравнит размах и гуманизм ефремовской фантастики с творчеством Жюля Верна. Биолог-естествоиспытатель отметит, что Ефремов как и Дарвин, «с самой ранней юности испытывал сильное желание понять и разъяснять все, что бы ни наблюдал, т. е. подвести все факты под некоторые общие законы». Не случайно один из американских палеонтологов, отметивший преемственность в изучении геологической летописи, назвал свою статью: «От Дарвина до Ефремова».

С тех же позиций — подвести факты под общие законы — И.А. Ефремов счел возможным рассмотреть в сугубо научном труде «Тафономия и геологическая летопись» сомнительность существования Атлантиды как особого материка. Точно так же он подходил к вопросу о рельефе два океана или объяснению неполноты геологической летописи. Ученый ничего не отвергал «с порога» и считал науку обязанной объяснять то, что еще не нашло объяснений. В тех случаях, когда разговор заходил о явлениях малоизвестных и спорных, могло показаться, что он готов поддержать разного рода сомнительные открытия и факты, порой близкие к мистике. Но это впечатление было ошибочным. Просто в нем не было предубеждения. Он использовал свою огромную по объему информацию, «проигрывал» мысленно возможные варианты, и вопрос, очевидно, не казался ему столь ясным в отличие от торопливого или ортодоксального оппонента.

Творчеству Ефремова свойственна глубина проникновения в сущность рассматриваемых явлений, событий и фактов. Инженер заинтересуется в его произведениях возможностью технического осуществления идеи. Естествоиспытатель увидит новое природное явление. Геолог попадет в родную стихию, оценит научную идею и повторит за писателем тернистый путь поисков алмазов, ртути, оловянного камня — касситерита, свинцовой руды — галенита или других полезных ископаемых. Историк и этнограф совершат экскурс в древний Египет или Элладу, побывают в храмах Индии и Тибета, пересекут пустыни Гоби и Сахару, увидят Берег Скелетов. Художник и искусствовед проникнутся с позиций ученого-биолога нетривиальным подходом к понятию красоты и целесообразности. Врач пронаблюдает течение редкой болезни. Писатель проследит развитие сюжета и фабулу. Астроном ощутит величие и беспредельность космоса. Палеонтолог примет участие в грандиозных раскопках и будет свидетелем удивительных открытий. Эти примеры можно продолжить.

Таким образом, из привлекательности многогранного таланта Ефремова, глубины проникновения ученого в разные области знания складывается популярность его творчества. Складывается то, что в конечном счете сами писатели и литературоведы нередко классифицировали как «явление» или «феномен Ефремова». В содержание этих понятий, вероятно, входят энциклопедичность, занятие наукой, определившие специфику, диапазон и язык творчества и его созвучие духу времени.

Творчество Ефремова-писателя всегда имеет многостороннюю направленность и несет колоссальную познавательную нагрузку. Кроме того, оно содержит массу «каталитических» и «кристаллизационных» зерен. Те и другие способствуют развитию старых или появлению новых идей, представлений, открытий или объяснению неизвестных фактов. Следует особо подчеркнуть, что творчество Ефремова не беспредметно и не являет собой «игру ума». При этом оно ограничено жесткими рамками науки. Сюда же прибавляется ответственность писателя и ученого перед собой и обществом, патриотизм и социальный оптимизм. Если ко всему этому добавить привлекательный для юношества и, несомненно, романтический образ самого Ефремова, то вместе с непреходящим значением его творчества мы увидим идущее по многим направлениям его воздействие и воспитательное значение.

Чем же определяется «феномен Ефремова», значение и воздействие его творчества? Сам Ефремов, будучи уже известным писателем, в разговорах о творчестве нередко подчеркивал: «Я ученый и тем интересен». С одной стороны, за этим интересом стоит энциклопедически образованная личность с обычными для многих выдающихся писателей качествами, которые украшают человеческую личность. Другую, отличительную сторону феномена несомненно составляет его естественно-историческое образование с преобладанием естественных наук, где гуманитарный, социальный характер истории базируется на диалектике и истории природы.

С этих позиций закладка с детства и юности знаний о природе, о месте человека в природе и, следовательно, в обществе становится кардинальным вопросом формирования и воспитания личности вообще и творческой в частности. Можно предполагать, что эта широкая специфика образования непосредственно способствует формированию творческой личности. Но и при формировании обычного человека она в той же мере сеет в человеке разумное, доброе, вечное в его отношении к природе. Можно назвать имена многих выдающихся естественников, но назовем лишь геологов Карпинского, Вернадского, Обручева, Ферсмана и среди них великого Дарвина, творца эволюционной теории. С этих же позиций роли и значения образования в формировании личности стоит общий вопрос о воспитании молодежи. Сам И.А. Ефремов во многих своих произведениях придавал ему важнейшее значение. Актуальность вопроса лишь возросла, поскольку современный уровень воспитания и образования молодежи оставляет желать лучшего.

Ефремов-ученый был мечтателем и натурой увлекающейся, но это не мешало ему оставаться трезвым материалистом-диалектиком как в науке, так и в литературе. В вынесении суждений он нередко представлял последнюю инстанцию. Ученый знал об этом и не высказывал отрицательного мнения лишь из опасения навешивать ярлыки или убить желание исследовать неясную проблему. Ошибки в науке он полагал неизбежной частью процесса познания. В науке непрерывно что-то меняется, дополняется, отбрасывается, становится «вчерашним днем». Ефремов писал работы на уровне своего «сегодняшнего» дня, и это не вызывало его беспокойства. По-видимому, в достаточной мере он был уверен в своем литературном творчестве и не заботился о критиках. «Мое дело — написать» или «Я свое дело сделал», — высказывался он по поводу своих произведений.

Вдумчивое знакомство с творчеством Ивана Ефремова, вероятно, следует начинать с ранних рассказов. Именно этим путем многие из нынешнего старшего поколения начали с детства и юности открытие для себя Ивана Ефремова, тогда уже известного, но еще будущего автора «Туманности Андромеды» и других романов, принесших ему мировую известность.

Общий обзор раннего творчества писателя с позиций научной фантастики — задача исследователей этого жанра. Мы же затрагиваем здесь лишь частные моменты научного аспекта фантастики Ивана Ефремова. В целом его рассказы отличаются широтой научных проблем. Сложные, далекие от разрешения гипотезы или необъяснимые открытия сразу же привлекли внимание читателя. Обычный в фантастике сюжет нередко расцвечивается у ученого-писателя веером приключенческой мысли, где последовательно от первичной гипотезы и теории расходятся весьма правдоподобные доказательства. Поэтому интересно увидеть почву, на которой появились первые ростки его фантазии, попытаться проследить, как обычный научный материал, описания, идеи, факты последовательно трансформируются в научную фантастику в форме, знакомой читателю. Нет необходимости рассматривать все раннее творчество писателя, очерчивать направления и характер взаимосвязей в рассказах, исследовать весь чисто ефремовский синтез науки и фантастики. Более интересно и показательно другое: сравнить, где возможно, исходный научный, экспедиционный или другой, чисто объективный материал и конечный продукт, т. е. рассказы. При этом важно следовать не за известными нам фабулой или сюжетной линией, но в какой-то мере за мыслью ученого и писателя, как бы проследить неуловимый и невидимый обычно ход творческой мысли, составить хотя бы отдаленное представление о путях зарождения его идей, приобретших позднее характер прогноза или предвидения. В этом отношении благодарный материал дают многие рассказы Ефремова.

Рассказ «Путями старых горняков» документален, автобиографичен и очень точно передает впечатления и воспоминания И.А. Ефремова о работе на заброшенных медных рудниках Южного Приуралья. Место и время действия рассказа подлинны: поселок Горный, около 80 км к северо-западу от Оренбурга. Здесь Ефремов искал кости пермских ящеров и изучал захоронение их остатков в медистых песчаниках. Здесь же Иван Антонович постигал первую практику горного и шахтного дела. В научном плане эти многолетние исследования обобщены в его классической монографии о вымерших ящерах из медистых песчаников. В самом же рассказе поиски ящеров опущены и оставлены поиски и геологическое изучение руд, которыми также занимался Ефремов. По ходу рассказа ученый не забывает отметить весьма существенные чисто научные детали: «Поражающее впечатление производят огромные черные стволы окаменелых деревьев иногда даже с сучьями. Гиганты давно минувших лесов, теперь ставшие железом и кремнем, лежат поперек выработок, и ход часто огибает такое дерево сверху или снизу, не в силах пробить его крепкое тело». Гигантские куски окаменелой древесины можно увидеть ныне у бокового входа в Палеонтологический музей на Профсоюзной улице: они привезены экспедицией Ефремова, но не из шахт Южного Приуралья, а из меловых песчаников пустыни Гоби.

Работа под землей обостряет наблюдательность, и Иван Антонович попутно разгадывал старые способы разработки рудных гнезд и возраст горных выработок. Наклонные узкие ходы-лазы были проделаны рудокопами чудских племен; выработки, причудливо изогнутые по контуру рудного тела, относились к концу XVIII в.; широкие, прямые и ровные выработки отмечали середину прошлого века и, наконец, выработки с неровными изгрызенными динамитом стенками были наиболее поздними.

По-видимому, Ивану Антоновичу было нетрудно писать этот рассказ. Он собрал и просмотрел архивные материалы по многим сотням рудников Приуралья, изучил их историю и непосредственно осмотрел наиболее известные шахты и рудники, в которых находили когда-то остатки древних позвоночных. Поэтому он как бы заново повторил подземные странствия своих героев. В рассказе спутником и проводником Ефремова по заброшенным подземным выработкам был старик-штейгер, хорошо помнивший времена крепостного права. Странствия по выработкам живо напомнили штейгеру разыгравшиеся здесь события давней юности. Роль и имена старых горщиков позднее отмечены и названы у Ефремова в его капитальном труде, причем сама монография посвящена «Безымянным горнорабочим старых медных рудников Западного Приуралья — первым открывателям фауны медистых песчаников».

Ныне место действия рассказа в поселке Горном отмечено читателями-энтузиастами мемориальной доской. В своем письме школьникам, прочитавшим рассказ, Иван Антонович сообщал: «Ваше письмо доставило мне большое удовольствие — вспомнились все мои путешествия по Оренбургским местам в 1929—1930 гг. И дом в хуторе, тот самый, где я жил, но, кажется, не сохранился глинобитный сарай-амбар — в своих путешествиях я обычно не останавливался в избах, а занимал отдельное помещение: и хозяев не стеснишь, и себе удобнее. Мои хозяева Самодуровы были очень хорошие люди и заботились обо мне, как о родном, впрочем тогда в Горном было довольно много населения и много хороших людей... Вы верно разыскали и разгадали. Действительно, в рассказе я передал собственные приключения и впечатления, а также часть того, что мне успели рассказать два штейгера Каргалинских рудников. И вот теперь, вы, любознательные ребята, живо напомнили мне происходившее 35 лет тому назад. Большое Вам спасибо, спасибо и тем, кто меня вспомнил...» Этот рассказ пробудил воспоминания Ивана Антоновича о местах, с которыми были связаны его основные научные интересы и поиски. «Не знаю, — писал Ефремов в другом письме своим читателям, — удастся ли мне побывать когда-нибудь в милой сердцу Оренбургской степи, но если сердце поправится, то, может быть, и приеду, года через два, проехать до Оренбурга через Горный и Шарлык в Башкирию на старые медные рудники, которые там еще древнее, чем в Оренбургской области».

Знакомую картину милой сердцу приуральской степи с кустами вишенника по отвалам старых рудников писатель переносит в «Туманность Андромеды» в главу «Река времени». В описаниях ящеров нетрудно уловить особенности тех животных, которые ученый исследовал в Татарии и Приуралье. Здесь же, с позиций ученого, писатель рисует непостижимо заманчивую для палеонтолога мечту о раскопках в будущем. Лишь условно их можно назвать раскопками. Они проводятся без вскрытия слоев и удаления породы. Порода просвечивается жесткими лучами, и сфокусированные изображения скелетов в нужном увеличении передаются на экран. При этом Ефремов не упускает возможности показать причины эволюционных преобразований в скелете животных: «Дар Ветер, не отрываясь, смотрел на неуклюжий, тяжелый остов древней твари. Увеличение мускульной силы вызывало утолщение костей скелета, подвергавшихся большей нагрузке, а увеличивавшаяся тяжесть скелета требовала нового усиления мышц. Так прямая зависимость в архаических организмах заводила пути развития множества животных в безысходные тупики, пока какое-нибудь важное усовершенствование физиологии не позволяло снять старые противоречия и подняться на новую ступень эволюции. Казалось невероятным, что такие существа могли находиться в ряду предков человека с его прекрасным, позволяющим изумительную подвижность и точность движений телом. Дар Ветер смотрел на толстые надбровные дуги, выражавшие тупую свирепость пермского гада, и видел рядом гибкую Веду с ее ясными глазами на умном лице... Какая чудовищная разница в организации живой материи».

Реальная основа рассказа «Голец Подлунный» пояснена Ефремовым в 1960 г. в письме литературоведу Е.П. Брандису: «Это совершенно точно воспроизведенное путешествие в указанных местах в 1934—1935 гг. Также точны встреча с Кильчегасовым и его рассказ. Фантазия — поход на голец Подлунный и находка пещеры». В основе этого похода было путешествие Ивана Антоновича совместно с геологом А.А. Арсеньевым по страшному ущелью в глубь хребта Кодар в Чарской котловине. Фантастическое ядро рассказа — находка пещеры с рисунками африканских животных и бивнями слонов, как позднее отмечал Иван Антонович, неожиданно зазвучало реальностью после открытия А.В. Рюминым рисунков Каповой пещеры, правда, не в Сибири, а в Башкирии (и без склада слоновой кости). Поклонники творчества Ивана Антоновича частично прошли по его маршруту в поисках пещер и скелетов африканских животных. Пока ни тех, ни других не найдено, но благодаря энтузиазму туристов ныне за одной из вершин в этом районе закреплено название Голец Подлунный.

Весьма типично, что с развитием основной идеи в рассказе параллельно проходит сильно варьирующая в его творчестве и с детства любимая Иваном Антоновичем тема Африки: «Еще с детских лет я безотчетно любил Африку. Детские впечатления от книг о путешествиях... сменились в юности более зрелой мечтой о малоисследованном Черном материке, полном загадок... Позднее как географ и археолог я видел в Африке колыбель человечества — ту страну, откуда первые люди проникли в северные страны вместе с потоком переселявшихся на север животных». Так словами героя рассказа писатель передает свою несбывшуюся мечту о таинственном Черном материке, столь привлекательном для ученого. В этих же словах содержится и исходная предпосылка, положенная в основу рассказа.

Как рождались прогнозы, интуиция Ивана Антоновича? Из таланта? Что такое талант? Он объемлет многое и в том числе способность видеть то, чего не видят другие, в другом измерении, ракурсе, освещении, времени. Увидеть как явление, во взаимосвязях с невидимым, увидеть в развитии и конечном выражении. Именно этим даром увидеть в обычном необычное обладал Иван Ефремов.

Когда-то давно, в вестибюле академического санатория «Узкое» (поблизости от нового здания Палеонтологического музея) он заметил картину малоизвестного сибирского художника Г.И. Гуркина. В необычном сочетании ярких красок картины художник передал зловещую красоту алтайского горного озера. Иван Антонович оценил замысел художника, но задумался над сочетанием красок. Необычная окраска скал на картине живо напомнила ему цвета ртутной руды — киновари. От киновари он допустил переход к вероятности нахождения самородной ртути, отсюда к ядовитым испарениям и связал это с трагической судьбой будущего героя — художника. Так из картины возник рассказ «Озеро Горных духов». Но самое интересное, вероятно, в том, что самородная ртуть позднее была действительно найдена на Алтае. Находку самородной ртути Ефремов назвал совпадением, но не прогнозом. Однако убежденность ученого, его высокий профессионализм и интуиция не подвели писателя.

«Обсерватория Нур-и-Дешт» также относится к ранним геолого-минералогическим рассказам Ефремова с вкраплением истории, археологии, этнографии. Здесь впервые в его творчестве затронута малоизученная или малоизвестная проблема или область воздействия на психику или физическое состояние человека слабых «остаточных» радиоактивных излучений, присущих некоторым минералам. В рассказе это только сердолики и светящиеся минеральные краски. Возможно, отсюда и возникло поэтическое название обсерватории — «Свет пустыни». Полное звучание этой темы увлекательно и интригующе отражено в романе «Лезвие бритвы». Вспомните таинственный минерал, серые камни и корону Александра Македонского.

Рассказ «Белый Рог» сам Иван Антонович относил к циклу романтических. Однако путь писателя к рассказу, как представляется автору настоящей статьи, начался весьма прозаически с первой экспедиции Ефремова, точнее, с его впечатлений о поездке на гору Богдо, в Прикаспий, куда он прибыл по поручению своего учителя П.П. Сушкина для поисков вымерших земноводных — лабиринтодонтов.

Гора Богдо при высоте около 150 м резко выступает на фоне ровной степи. Вблизи она монументальна, особенно ее центральная часть, с необычайно крутыми склонами. Работать киркой на крутом склоне очень неудобно и трудно. «Тут, — вспоминал И.А. Ефремов, — нам большую помощь оказали сильные ветры, обдувавшие склон горы и обеспечивающие большую устойчивость при балансировании во время работы с киркой. Впоследствии, когда на склоне образовалась площадка, работать стало легче». Эти строки воспоминаний Ефремова о работе на Богдо в 1926 г. взяты из очерка академика А.А. Борисяка о русских охотниках за ископаемыми, опубликованного в 1936 г.

Позднее, много лет спустя в «Белом Роге» Иван Антонович напишет: «Усольцев внезапно шагнул в сторону, перебросив тело через выступ ребра, вцепился пальцами в гладкую стену и... качнулся назад. С болью, будто разрываясь, напряглись мышцы живота, чтобы задержать падение. В ту же секунду порыв вырвавшегося из-за ребра ветра, мягко толкнул Усольцева в спину. Схваченное смертью тело, получив неожиданную поддержку, выпрямилось и прижалось к стене. Усольцев был на карнизе. Здесь за ребром ветер был очень силен. Его мягкая мощь поддерживала геолога. Усольцев почувствовал, что он может двигаться по карнизу жилы, несмотря даже на подъем ее вверх... и вдруг он понял, что может выпрямиться и просто идти по ставшему менее крутым склону...»

Проследим далее по тексту рассказа весь обратный путь геолога до падения на последних метрах спуска.

Эти строки, полные сюжетной остроты и даже драматизма, родились в сущности из исходного сухого описания раскопок на крутом склоне горы Богдо, где ветер придавал телу большую устойчивость при работе киркой. Палеонтолог становится в рассказе геологом, и поиски вымерших земноводных заменяются поисками оловянного камня — касситерита в уцелевшем наверху участке рудной жилы. Место действия соответственно основной геологической идее смещается ближе к предгорьям, точнее, к области развития магматических глубинных пород. Представление о неприступности Белого Рога сложилось из картины отвесной стенки на одной из сторон горы Богдо. Именно здесь Иван Антонович во время работы сорвался с карниза, повис на страховочном канате и испытал самые неприятные секунды в своей жизни. Параллели и ассоциации при сравнении рассказа и дневникового экспедиционного очерка, приведенного Борисяком, нетрудно продолжить. Многое из того, что отложилось в «Белом Роге», навеяно работой на Богдо. В рассказе, как говорила его героиня, захватывает не только процесс внешнего преодоления препятствий, но внутреннее духовное восхождение, «борьба человека за то, чтобы стать выше самого себя». По существу, это психология самого Ивана Антоновича — первопроходца и исследователя, психология покорителей вершин с их принципами: «Дорогу осилит идущий» или «Научились ли вы радоваться препятствиям?» Кстати, книга о восхождении на Эверест, которую держала в руках героиня рассказа, есть в библиотеке писателя. Там же, есть и книга «Чо-Ойю — Милость богов» австрийского геолога Герберта Тихи, вышедшая за рубежом в середине 50-х годов. Она также повествует о покорении одной из высочайших вершин Гималаев. По духу, психологии и в передаче отдельных моментов восхождения книга перекликается с ощущениями героя «Белого Рога». Может быть, поэтому она до конца дней оставалась среди любимых книг Ивана Антоновича. Биография писателя — в его произведениях, и «Белый Рог» тому хороший пример.

В основу рассказа «Юрта Ворона» Ефремов положил случай из геологической практики. Прототипом героя — геолога Александрова — послужил А.Л. Яншин (впоследствии академик и вице-президент АН СССР), связанный с И.А. Ефремовым годами близкого знакомства и дружбы. Во время поисков железных руд на Урале А.Л. Яншин при подъеме из глубокого разведочного шурфа сорвался и упал на дно. Ефремов точно передает ощущение героя рассказа, геолога, утратившего подвижность ног после злополучного падения. «Безмерно слабые, с болтающимися как тряпки мышцами, они жили». Это ощущение Александровым обретения мышц после разряда молнии — не что иное как ощущение самого Ефремова после тяжелой болезни и долгого лежания в постели, когда он, покрываясь холодным потом, мучительно трудно заново учился ходить.

В рассказе много точек соприкосновения геологических наук. Минералогия, с находкой редкого кристалла полевого шпата — лунного камня; палеонтология и палеоботаника — с находками растений и окаменевших остатков земноводных — лабиринтодонтов в каменном угле; геохимия — с выявлением в углях содержания редких элементов и элементов-спутников и, конечно, любезная сердцу ученого — тафономия, объясняющая процесс образования каменных углей. И, наконец, находка галенита, завершающая открытие богатого месторождения свинцовых руд. Писатель-ученый, как всегда, точен. «Рассказ о подвиге геолога «Юрты Ворона», — отмечал Ефремов, — почти документален, перевал существует, и, возможно, там будет когда-либо открыто крупное месторождение металлических руд». Рассказ посвящен А.В. Селиванову, с которым Иван Антонович работал в Монголии. Именно он рассказал Ефремову о существовании этого «грозового перевала».

Наверное не удивительно, что рассказ «Юрта Ворона», подобно другим, обогатился продолжением, связанным с развитием одной из сюжетных линий. Речь идет о старом горняке-забойщике, лежавшем в больнице вместе с геологом Александровым. Раскрытая писателем история забойщика о «светлых жилках» в прослоях каменного угля, с последующим открытием ценнейшего минерального сырья, не прошла бесследно. Рассуждения писателя-ученого о возникновении минералов при сжигании углей не прошли незамеченными. Может быть, именно они послужили толчком к открытию нового минерала, названного именем писателя. Возьмем «Записки Всесоюзного минералогического общества» за 1989 год, часть 118, выпуск 3, стр. 84 (с сокращениями): новый минерал ефремовит описан Е.П. Щербаковой и Л.Ф. Баженовой. Представляет собой безводный сульфат магния и аммония, найден в 1985 г. Е.П. Щербаковой в горелых отвалах Челябинского угольного бассейна на Южном Урале. Назван в честь известного советского геолога и писателя-фантаста Ивана Антоновича Ефремова (1907—1972).

Среди рассказов И. Ефремова наибольшую известность имеет «Алмазная Труба». Опубликованный в 1945 г., рассказ стал хрестоматийным примером, показывающим как интуиция ученого, согретая дыханием фантастики, обернулась прогнозом крупнейшего геологического открытия.

Вот что писал сам Ефремов о фактической и событийной канве рассказа в предисловии к первому тому собрания сочинений: «Широкую известность приобрел рассказ «Алмазная Труба». Двенадцать лет спустя после его написания на письменный стол, за которым был написан рассказ, легли три алмаза из первых добытых в трубке, расположенной на Сибирской платформе, правда южнее места действия «Алмазной Трубы», но точно в той геологической обстановке, какая описана в рассказе».

Сейчас можно назвать имя геолога, который показывал Ефремову эти алмазы. Конечно, жизнь богаче вымысла, и мог ли предполагать сам Иван Антонович, что когда-то на его столе будут тускло поблескивать предсказанные им алмазы и принесет их не кто иной, как его давний испытанный товарищ и спутник по Олекмо-Чарской экспедиции петрограф А.А. Арсеньев.

Тема сибирских алмазов в творчестве писателя возникла не случайно. В «Алмазной Трубе», как и в «Гольце Подлунном», в основе рассказа лежит переплетение южноафриканской и сибирской тематик.

«Как мне рассказывали, — писал Иван Антонович, — мои коллеги-геологи, ведшие поиск алмазов, они таскали в своих сумках книжку рассказов с «Алмазной Трубой». Секрет этого удивительного на первый взгляд прогноза прост: будучи сибирским геологом, я... подыскал геологические условия, очень близкие с южноафриканским щитом, после того как многие годы изучал Африку. В рассказе я придумал находку трубки геологическим отрядом, в приключения которого вложил испытанное в собственных маршрутах... Разумеется, я принял во внимание все известные по тому времени факты: существование зоны повышенного давления под Сибирской платформой, аномалии силы тяжести и пластовые интрузии тяжелых основных пород, описал, что основными спутниками алмаза должны быть алые гранаты — пиропы, а вмещающими породами — кимберлиты». Далее Иван Антонович упоминает о том, что после открытия трубок фантастический рассказ стали рассматривать как научный прогноз и даже нашлись люди, обвинявшие писателя в присвоении чужих открытий.

Иван Антонович приводил этот случай как курьез, когда автора научно-фантастического рассказа впервые, хотя и клеветнически, обвинили в присвоении чьей-то научной теории. Сам Ефремов предвидел продолжение этих курьезов, и таковые действительно имели место, но уже после кончины писателя в 1978 г., когда ему приписали переложение чужой теории, также не принимая во внимание его собственного научного профессионализма.

Об истории открытия якутских алмазов написано много и будет написано еще больше. Здесь следует упомянуть лишь две книги: В.А. Милашева «Алмаз: Легенды и действительность» (2-ое изд., перераб. и доп. Л., 1981) и Г.И. Свиридова «В краю голубых алмазов» (М., 1978), в которых многократно упоминается имя И.А. Ефремова.

Первая алмазоносная кимберлитовая трубка была найдена в 1954 г. Л.А. Попугаевой на притоке р. Мархи. Именно здесь родился пироповый метод поисков, а находка первой трубки положила начало открытию коренных месторождений. Попугаева, как описано в книге Свиридова, хорошо знала рассказ «Алмазная Труба» уже в 1950 г., а к 1954 г. он издавался семь раз.

Путь к открытию алмазов был нелегким и противоречивым, но это разговор особый. Здесь более интересен и важен путь к трубке «Зарница», ибо он во многом напоминает путь поисков в фантастической, но близкой сердцу поисковиков «Алмазной Трубе». Практически в 1944 г., году написания рассказа, писатель-фантаст «отождествил» минералы пиропы Сибирской платформы и Южной Африки. Присутствие пиропов в породе, как видно из рассказа, определяло у него и направление поисков кимберлитовых трубок.

Почему же И. Ефремов оказался так точен с прогнозом «Алмазной Трубы»? Здесь истоки ефремовского «предвидения», по крайней мере отчасти, уходят в его науку, к его пониманию закономерностей формирования геологической летописи. Он зримо и теоретически представлял распределение отложений во времени и пространстве между областями разрушения и осадконакопления. В этих длительно существующих областях содержались документы геологической летописи. Для ученого такими документами в равной степени были песчинка и кость ископаемого животного, камень булыжной мостовой, самородок золота в россыпи, зерно пиропа и кристаллик алмаза из речных наносов или кимберлитовой трубки. Каждый документ имел свою историю и нес свою информацию. Ученый считывал эти свидетельства документов, они трансформировались в его сознании до пределов интуиции, научного предвидения или находили выражение в научной фантастике. С этих позиций рассказ «Алмазная Труба» — песнь песней в раннем творчестве Ивана Ефремова.

«Атолл Факаофо» также имеет свою предысторию, уходящую корнями к началу научной деятельности И.А. Ефремова, когда у него впервые обнаружилась интуиция или научное предвидение.

В 1929 г. после знакомства с основами геологии и общей историей развития Земли он, в отличие от принятых взглядов, предположил, что океанические впадины не являются ровными и покрытыми равномерным слоем осадков. Они, подобно континентам, имеют сложный рельеф и свою геологическую историю. Положительные формы рельефа на дне впадин, как он полагал, не покрыты рыхлыми молодыми осадками, содержат выходы древних коренных пород и, следовательно, доступны изучению. В 1930 г. в надежде на публикацию он послал рукопись научной статьи в журнал «Геологише Рундшау». Из Германии пришел ответ от самого Отто Пратье — крупнейшего геолога-тектониста немецкой школы. Он писал, что взгляды Ефремова — обычные домыслы и невежество дилетанта, дно океанов ровное и покрыто сплошным, толстым слоем осадков. Ни копии статьи, посланной в журнал, ни ответа Пратье не сохранилось, но Иван Антонович при случае любил вспоминать эту историю.

Надо думать, ответ Пратье не обескуражил начинающего ученого, который и позднее не забыл о своих давних предположениях. Это видно по рассказу, написанному в 1944 г. Он служит логическим, но уже расширенным, научно-фантастическим продолжением его взглядов на необходимость исследования дна океанов и поисков там коренных пород, которые могли бы расшифровать геологическую историю океанов. Попутно он предлагает методику исследования и поисков коренных пород. Здесь же он усиливает сюжетную линию рассказа, используя фантастическое допущение существования в морских глубинах реликтовых древних пресмыкающихся — ящеров. Для этого он вводит в рассказ достоверный факт: живущую ныне кистеперую рыбу латимерию, дошедшую до нашего времени из далекой древности.

Время подтвердило правоту Ефремова. Теперь давно составлены подробные карты дна океанов, и можно только изумляться необычайной сложности и величественности форм подводного рельефа. Системы горных хребтов с обнажениями коренных пород, приподнятых на километры над дном океанов, протягиваются через Атлантику, огибают Южную Африку, гигантским клином рассекают Индийский океан, продолжаются далее между Антарктидой и Австралией и, наконец, поворачивают на север через Тихий океан. К тому же океаническое дно осложнено сбросами, впадинами, разломами и зонами вулканизма.

Рассказ «Олгой-Хорхой» опубликован незадолго до гобийских путешествий Ивана Антоновича. Однако колорит пустыни, знакомый ученому по его среднеазиатским путешествиям, расцвечен настолько ярко и живо, что создает полное впечатление непосредственного присутствия писателя в Гоби. Этот эффект присутствия, или тождество героя и писателя, присуще многим произведениям Ефремова.

Вероятно, первое литературное упоминание о загадочном олгой-хорхое приведено в популярной книге Р. Эндрюса — руководителя Центрально-Азиатской экспедицией Американского музея естественной истории. В ссылке Эндрюса сведения об олгой-хорхое получены не из первых рук. Однако все монголы, собеседники Эндрюса, верили в существование таинственного животного и приводили довольно сходные описания. По форме оно напоминало сосиску около двух футов длиной, но не имело ни головы, ни ног и было настолько ядовитым, что простое прикосновение к нему вызывало немедленную смерть. Животное обитало в наиболее пустынных районах Гоби. Сами местные жители считали олгой-хорхоя китайским драконом. По словам Эндрюса, участвовавший в разговоре важный монгольский чиновник упомянул, что родственник сестры его покойной жены также видел животное. Свидетельство, как видите, шаткое.

Иван Антонович при подготовке гобийской экспедиции внимательно изучил материалы американцев и, вероятно, читал книгу Эндрюса. Кстати, в первом варианте рассказа, опубликованном в 1944 г., писатель дает английскую транскрипцию названия животного и только в 1950 г., уже после экспедиции, он приводит более правильное местное название: «олгой-хорхой». Эффект присутствия писателя в Гоби был настолько сильным, что и автор настоящей статьи, многократно бывавший в Гоби, не заглянув в библиографию, сам поймался и поверил, что рассказ написан после гобийской экспедиции Ефремова.

Упоминание Эндрюса не меняет для рассказа сути дела: легенда об этом животном широко распространена и, прибывающего в Монголию гостя, особенно того, кто едет в Южную Гоби, нередко знакомят с этой легендой. Мы не знаем, что лежит в ее основе. Допускал ли сам Ефремов существование олгой-хорхоя? По-видимому, допускал. Тем не менее следует отметить существенный момент: при описании животного писатель весьма сдержан и избегает подробностей. Он описывает животное в соответствии с легендой и как ученый не считает возможным домысливать особенности строения. Пределом допущений было червеобразное животное, похожее на колбасу. Позднее в «Дороге Ветров» Иван Антонович упоминал, что монголы верят в существование олгой-хорхоя. Возможно поэтому они не стремятся к поискам этого смертельно опасного животного.

К ранним рассказам И. Ефремова, не включенным в настоящий сборник, принадлежит «Эллинский секрет», написанный для первого цикла, но опубликованный значительно позднее. В нем, как отмечал Иван Антонович, впервые поставлен вопрос о материалистическом понимании генной памяти. Появление рассказа в печати задержалось из-за кажущейся мистики и только более подробная трактовка «памяти поколений» в романе «Лезвие бритвы» привела к его публикации в 1966 г. В целом этот подход к пониманию работы мозга и механизму памяти Ефремов связывал с рождением кибернетики и компьютеров. «Пристрелкой» в этом вопросе, по-видимому, следует рассматривать его статью «Предвидимое будущее науки», предшествующую публикации «Лезвия бритвы» и упомянутого рассказа. «Каналы информации нашего тела, — указывал в статье ученый, — несравненно более многочисленны, чем те, какие мы знали до сих пор, равно, как и системы памяти. Все яснее становится, что кроме сознательной памяти нашего мозга, гораздо более гигантской, чем мы это себе раньше представляли, существуют еще другие хранилища информации, памяти подсознательной, клеточной, как ее там ни назовут будущие исследователи. Системы памяти связывают нас со всеми миллионами прошедших поколений». Насколько можно судить, в этих фантастических допущениях ученого нет принципиальных противоречий с современной наукой. Скорее наоборот, эти допущения и подходы усиливают позицию Ефремова в ее современном звучании к важности изучения человеческой психики.

Среди рассказов особняком стоит «Афанеор, дочь Ахархеллена», который, как отмечал Иван Антонович, не принадлежит к научной фантастике и перекликается с другими историко-этно-географическими произведениями — «На краю Ойкумены», «Таис Афинская». В нем Ефремов отдает дань уважения к памяти выдающегося русского путешественника и антрополога конца XIX в., врача, выпускника Медико-хирургической академии в Петербурге А.В. Елисеева (1858—1895). За свою короткую жизнь он изучал север и северо-запад Европейской России, Скандинавию и, главным образом, Малую Азию и Африку. Его путешествия по Аравии, Египту, Алжиру, Тунису, Абиссинии, увлекательно описанные им в четырехтомнике «По белу свету», были хорошо известны Ивану Антоновичу. Вслед за Елисеевым Ефремов посвящает рассказ жителям Центральной Сахары — исчезающему племени туарегов. Здесь писатель снова тревожится о давно волновавшем его вопросе — общей судьбе малочисленных кочевых и охотничьих племен и народов, которые испытывают давление наступающей цивилизации. Возможно, этот вопрос привлек более пристальное внимание Ефремова после его гобийских путешествий. В Гоби он воочию увидел не только внешнее наступление прогресса, но и глубинное, внутреннее воздействие цивилизации на многовековой уклад жителей пустынь. Цивилизация растворяет устои древних племен, лишает их привычного образа жизни в труднейших, экстремальных условиях, изменяет быт, культуру, их знания о природе. Наверное, не все в этом процессе нравилось ученому и писателю, возможно поэтому он переместил знакомую ему по Гоби важность этой проблемы в Центральную Сахару.

Идея Ивана Антоновича о возможности объемного видения впервые изложена им в рассказе «Тень минувшего». Впоследствии эта идея оказалась косвенно связанной с открытием, которому, по мнению специалистов, суждено большое будущее.

Еще в начале 60-х годов один молодой советский инженер открыл для себя в этом рассказе и повести «Звездные корабли» интереснейшую тему для фундаментальных исследований в области оптической физики. Его поразило рельефное, словно живое изображение в описании «фотографии» таинственного космического пришельца. Описание послужило толчком к размышлению, поискам и экспериментам. Возможность получения такого эффекта заинтересовала пытливого ученого. Разгадка явления, как он полагал, таилась в еще не изученных глубинах оптической физики. Она пришла в 70-х годах и вылилась в разработку нового направления исследований, ныне широко известного как голография. На одном из вечеров памяти И.А. Ефремова был показан документальный фильм о возможностях и применении голографии. В фильме были показаны не просто обычные реальные предметы; можно сказать без преувеличения — было нечто более полное и объемное, выходящее за пределы обычного зрительного восприятия. Со времени создания этого фильма голография ушла далеко вперед и проникла в различные области науки и практики, в частности, в биологию, где используется для наблюдения быстро протекающих процессов или измерения объектов на любом нужном отрезке времени.

Нет необходимости восстанавливать ход рассуждений инженера-исследователя, но представляется, что близкие идеи могли возникнуть у него при чтении рассказа: «В неуловимом повороте солнечных лучей видение неподвижного динозавра растаяло и угасло. Перед людьми не было ничего кроме черного зеркала, потерявшего синий отлив и поблескивавшего медью». И далее по рассказу Иван Антонович описывает объемное, словно живое изображение древнего человека. «Я сам знаю, что это не мираж, — восклицает герой рассказа. — Но ведь я только палеонтолог. Если бы я был физиком...» Физик нашелся. Им стал Юрий Николаевич Денисюк, раскрывший природу явления, навеянного фантазией Ефремова или им предугаданного. За свое открытие Денисюк был избран членом-корреспондентом АН СССР и удостоен Ленинской премии. Напомним, что рассказ «Тень минувшего» написан в 1945 г. за три года до открытия Д. Габором теоретических основ голографии. Но сам факт пробуждения «инженерной мысли» первоначально был связан не с успехами голографии, а именно с рассказом И. Ефремова. Вот что он сам написал в 1972 г. по этому поводу: «Профессор Ю.Н. Денисюк, создатель практической голографии в нашей стране, сказал в недавнем интервью, что именно рассказ «Тень минувшего» разбудил мечту, побудившую его заняться голографией, хотя возможность ее технического осуществления казалась ему делом почти невозможным. Это признание выдающегося физика не только приятный подарок писателю-фантасту, но и доказательство предвидения возможностей науки в простом полете воображения».

Дальнейшее выражение идеи «Тени минувшего» проходит в романе «Туманность Андромеды», где палеонтологи изучают вымерших животных не проводя раскопок, но по изображениям, полученным с помощью жестких лучей. Идея голографии использована также в «Часе Быка» для изучения жизни прошлого.

Повесть «Звездные корабли», возможно, окончательно выкристаллизовалась в Москве, на Большой Калужской, в старом здании Палеонтологического музея. Там, в зале млекопитающих, на постаменте издавна лежал череп крупного вымершего бизона. Обычно его не замечали, но в конце 50-х годов он привлек внимание посетителей. На черепе в центре лба темнело сквозное отверстие чуть более сантиметра диаметром. Наружный край кости около отверстия был окружен узким кольцом сбитой костной ткани. Создавалась полная иллюзия пулевого отверстия. Посетители рассматривали череп, задумчиво покачивали головами, осторожно проводили пальцами по краю кости, иногда делали снимки. Порой около черепа разгорались споры. Однажды он был изображен в московской газете, что практически вызвало паломничество в музей. «Почтенный череп сей не раз «доказывал» посещение Земли пришельцами естественно в эпоху существования животных, тысячелетия назад, задолго до появления огнестрельного или другого более совершенного оружия». Наши палеонтологи-корифеи, случалось, останавливались около черепа и также строили различные догадки. И, разумеется, им, возможно, даже более чем другим специалистам, хотелось верить в следы пришельцев. Положение с тарелками и гуманоидами тогда было не в пример труднее.

Не хочется разочаровывать читателя, но разгадка оказалась проще, прозаичнее, правда, выяснилось это значительно позднее. Известный профессор-зоолог убедительно доказал, что эти отверстия, приписываемые действию пуль космических пришельцев, в действительности представляют следы болезненных свищей, вызванных личинками оводов.

Отверстие в черепе бизона, возможно, дало толчок неуемной фантазии Ефремова. От отверстия до поисков и находок следов космических пришельцев в «Звездных кораблях» дистанция не такого уж огромного размера. Тем более цепь этих превращений содержит звенья конкретных идей и фактов. Череп бизона нетрудно заменить черепом динозавра, изменить время существования животных и направить экспедицию к северным предгорьям Тянь-Шаня. Когда-то там Иван Антонович был впервые поражен остатками размытых гигантских кладбищ динозавров, протянувшихся на многие десятки километров. По его выражению, это было гигантское поле смерти миллионов животных минувших эпох — редчайшая и незабываемая для палеонтолога и писателя-фантаста картина. В то же время память рисовала ученому нужные для развития повести колорит и детали экспедиционного быта, подсказывала состав действующих лиц, верных спутников по экспедициям.

Помимо этой палеонтологической линии Ефремов приводит в повести еще две параллели «научных» и менее научных доказательств. В одной из них появление пришельцев связано с поисками «огарков звездного вещества» — ядерного горючего. По его предположениям, оно вызвало в глубинах земной коры перераспределение масс с разломами и сдвигами земной коры и усиление вулканизма. Пришельцы же искали на нашей планете только топливо — «огарки» того самого вещества, в адском пламени которого, как мы знаем, от людей остаются лишь контуры на камнях мостовой и оплавленных стенках уцелевших зданий.

Другая многоплановая гуманоидная линия «Звездных кораблей» — мы не одиноки, и во Вселенной есть другие разумные существа — детально разработана писателем и достигает кульминационного выражения в находке учеными «фотографии». Эта деталь отражает вариант дальнейшего развития ефремовской идеи о возможности объемного видения из «Тени минувшего».

Главные герои повести — два друга-профессора: геолог Давыдов и палеонтолог Шатров. Читатель, хорошо знакомый с биографией, творчеством и окружением Ефремова без труда уловит в Давыдове черты самого писателя, а в образе Шатрова — близкого друга Ивана Антоновича — врача, морфолога и палеонтолога Алексея Петровича Быстрова. Друзья и в повести были друзьями, иногда добрыми оппонентами в жизни и науке. Их блестящее содружество, не столь частое среди ученых, вылилось в классическую монографию о древнейших земноводных, за которую они были избраны членами Линнеевского общества в Лондоне.

Однако для пояснения гуманоидной линии повести следует несколько больше сказать о Быстрове-ученом как прототипе Шатрова. Он был не только анатом и морфолог, но и антрополог, прекрасно знающий, что «венец творения» — современный человек, «гомо сапиенс» — возник путем длительных эволюционных превращений в течение миллионов лет. Он хорошо изучил строение человеческого черепа и отклонения от нормы в строении всего скелета человека. Связав воедино палеонтологическую, эволюционную предысторию человека с данными антропологии, он написал книгу, снабдил ее собственными иллюстрациями и назвал «Прошлое, настоящее и будущее человека». Художник по натуре, он не мог отказать себе в удовольствии изобразить то, к чему привело бы развитие у человека «эволюционных тенденций», которые представлялись некоторым ученым. Быстров нарисовал это гипотетическое существо и шутливо назвал его «человеком будущего». Скажем прямо, уродец, нарисованный Быстровым, по нашим земным современным представлениям, отнюдь не красавец. Но ученый намеренно довел до логического завершения те крайние тенденции, которые якобы вытекали из отклонений в строении человеческого скелета. Сам Быстров не придавал значения этой «реконструкции». Более того, он полагал, что эволюция человека в силу его социального развития завершилась и все случайные изменения в скелете не приведут к существенным изменениям внешнего облика человека. Однако рисунок этого уродца, вопреки представлениям Быстрова и без его комментариев, гуляет по свету как прообраз того, что ждет нас в будущем.

Между тем, Быстров в своих представлениях, по-видимому, был прав, поскольку и сегодня антропологи, создавая модель земного человека будущего, обычно говорят о завершении эволюции человека в физическом плане, оставляя за ним неисчерпаемые возможности интеллектуального и социального развития.

Итак, два друга, два героя повести рассуждают об облике людей будущего и облике пришельцев. Их рассуждения пронизаны стремлением ученых-палеонтологов понять природу органической жизни, ее неизбежное усовершенствование через тьму веков и поколений, представить себе пути формирования мыслящих существ. Каким должен быть человек как мыслящее существо? Ход рассуждений двух палеонтологов на эту тему, приводимый писателем, логически строен и безупречен. Подойдя к выводу о человекообразности внешнего облика пришельца, ученые наделяют его конкретными особенностями, а концентрируют внимание на форме и строении черепа. Это существо — «небесная бестия» — своим черепом отдаленно напоминает позднего быстровского «сапиентиссимуса», но не производит отталкивающего впечатления. Наоборот, герои повести при виде объемной «фотографии» пришельца отметили в глазах свет человеческого разума, почувствовали сопричастность земной жизни извечному процессу эволюции материи. Повесть написана в 1947 г., и эти рассуждения двух героев интересны скорее не как показатель дружеских дискуссий о становлении и будущем человека, «антропоморфизме» пришельцев, а как мнения специалистов о проблеме, не утратившей значения и лишь наполненной ныне новым содержанием.

Пожалуй, трудно привести другой пример, где с такой убежденностью отстаивается материальность мира и единство мироздания через единство человеческого разума. Это основная мысль, которую проводит Ефремов-ученый во многих произведениях, в частности, в повести «Сердце змеи»: «Палеонтология показывает нам, в какие жесткие рамки вправляло высшие организмы эволюционное развитие... Мыслящее существо из другого мира, если оно достигло космоса, также высоко совершенно, универсально, т. е. прекрасно! Никаких мыслящих чудовищ, человеко-грибов, людей-осьминогов не должно быть!.. Мышление человека, его рассудок, отражает законы логического развития окружающего мира, всего космоса. В этом смысле человек — микрокосм. Мышление следует законам мироздания, которые едины повсюду. Мысль, где бы она ни появлялась, неизбежно будет иметь в своей основе математическую и диалектическую логику. Не может быть никаких «иных» совсем непохожих мышлений, как не может быть человека вне общества и природы». Отсюда же у Ефремова, особенно в произведениях о будущем, дети Земли—Геи гармонически развиты, совершенны нравственно и физически и ни в коей мере не несут черт вырождения.

Однажды на вечере, посвященном творчеству И. Ефремова, один из известных писателей-фантастов подчеркнул, что в творчестве Ефремова он насчитал около сотни перспективных идей и тем для полноценных научных разработок. Действительно, предвидение и прогнозы в творчестве ученого и писателя, представляют очевидный факт. Правда, процент претворения в жизнь ефремовских прогнозов пока что не столь велик, как считают некоторые фантасты. Может быть, прошло слишком мало времени или же причина в том, что сбывшиеся прогнозы, идеи, лежали «на поверхности» его творчества. Но у него есть глубинные пласты, которые затрагивают целые научные направления. Что-то из них ждет своего часа, своих продолжателей и рано или поздно выйдет на передний край науки.

Идеи, затронутые Ефремовым, при всей их фантастичности заслуживают самого пристального внимания. Прежде всего, наверное, потому, что он был материалистом-диалектиком и ставил прогнозирование на научную основу. «Связанные через изучение человека с законами исторического развития природы и общества естественные науки, — писал он, — приобретут историческую, философскую основу, которой им так недостает. Тогда предвидение будущего, опираясь на аппарат исследования точных наук, станет реально возможным, а приложение методов статистики и теории вероятности к данным новой биологии человека (и, конечно, социологии) приведет к предсказанию будущего единственно возможным для материалиста способом анализа прошлого».

Вероятно, нельзя отбрасывать формулу «Наше будущее — в нашем прошлом». И.А. Ефремов, в чем не приходится сомневаться, обладал историческим мышлением. Для него самого как ученого историзм складывался прежде всего из преемственности поступательного развития науки. В более широком плане Ефремов ведет свое понимание историзма через великую преемственность природы, ее органического мира к возникновению Человека и возникновению Разума. И в этом он поддерживает и развивает мысль К.Э. Циолковского о том, что «космос не имел бы никакого смысла, если бы не дал органической жизни». Отсюда Ефремов совершает переход к ноосфере В.И. Вернадского и от нее экстраполирует Ноосферу Великого Кольца, соединяющего цитадели человеческого разума.

Около пятидесяти лет отделяет нас от начала творчества и семнадцать — со дня смерти писателя. По своим трудам и позиции он, несомненно, осуществился как гражданин, ученый и писатель и принадлежит человечеству. И в той мере, в какой обычно оценивают личность по вкладу в дела человеческие, со всеми ее достоинствами и недостатками, чтобы не делать иконы, мы можем сказать, что Ивану Ефремову тесны рамки «явления». Он войдет в литературу как гений социальной фантастики. С этим можно не соглашаться, но и признание этого утверждения во многом зависит от того, насколько мы приблизились к восприятию и глубокому пониманию Ефремова, его энциклопедичности, уровню культуры, миропониманию, гуманизму. За этим стоит именно то, что нередко мешает нам хотя бы на миг заглянуть вперед, в будущее его глазами.

Член комиссии
по литературному и научному наследию
И.А. Ефремова,
доктор биологических наук
П.К. Чудинов