И.А. Ефремов — А.П. Быстрову
Москва
15 июня 1947 г.
Дорогой мой Алексей Петрович.
Должен признаться, что Ваше письмо меня огорчило больше, чем оно того бы стоило. Все Ваши семь пунктов с горькими сетованиями по адресу недостойных друзей — не более чем плод Вашего, распаленного минутой воображения, и о них не стоило бы и вспоминать, если бы они не показывали еще кое-что. Это кое-что заслуживает обсуждения, опять-таки не в порядке охаивания, как Вам это представляется, но для уяснения некоторых причин, вызывающих письма, подобные только что прочитанному мной.
Негодования и подозревания, высказанные Вами в письме, были бы неудивительны для человека, внутренне сомневающегося в своих заслугах и успехах или же считающего себя несравненно превыше всех, но незаслуженно обиженного. Поскольку Вы, безусловно, не являетесь тем или другим, нужно думать, что письмо написано в момент аффектации. Однако хорошо ли писать серьезные обвинения людям, коих Вы сами же называете своими друзьями, сплеча, по принципу — что напишется, пусть чувствуют.
В самом деле, если бы Вы хоть немного поразмыслили над содержанием моего к Вам письма, ручаюсь, что у Вас не поднялась бы рука написать такую, как это Вы себе представляете, «отповедь»!
§ 1. На что Вы обиделись? На то, что я ругал Вашу работу? Но ведь если бы Вы прочли как следует, то уразумели бы, что такая «ругань» превыше всякой похвалы. Руганью же она называется по давно установившейся у нас обоих терминологии, о которой Вы почему-то предпочли забыть.
Неужели Вам непонятно, что только при глубоком к Вам уважении, больше того любви и абсолютном доверии можно совершенно открыто передавать все свои впечатления. Или Вам хотелось бы внешней похвалы с затаенной критикой? Право же это недостойно нашей дружбы! Я предпочитаю, чтобы в отношении меня поступали также — чтобы друг помогал мне, указывая ошибки, и в то же время всегда готов был защищать меня перед кем угодно.
§ 2. Из-за этой же аффектации исходит и «явная передержка», которой Вы неладно пользуетесь в письме. Я вовсе не имел в виду «полустуденческих» описательных работ, поскольку у Вас таковых вообще не было. О чем тут речь?
Равным образом, я никогда не был против широких и смелых обобщений. Но ничего особенно смелого и широкого я в статье Вашей не усмотрел, т.е. именно того, что было бы выше прежних Ваших достижений. Тогда зачем же приписывать мне то, чего я и не мог иметь в виду? Этот способ полемики Вам, дорогой друг, наименее к лицу...
§ 3. Кто может вообще Вам что-нибудь диктовать? Я во всяком случае никогда не пытался это делать. Проще! Я считаю себя по роду своих занятий несколько более знакомым со всей суммой материала по тетраподам, имеющимся в нашем распоря-жениии, и, следовательно, способным дать хороший совет (пользу моих советов Вы сами не раз подтверждали) для пользы науки, одинаково любимой и Вами и мной. Что же теперь изменилось? Советы стали не нужны? Тогда об этом надо прямо и сказать, а я сделаю, разумеется, соответствующие выводы. Но не нужно надерганных положений, с помощью которых доказывается якобы пристрастное и подозрительное к Вам отношение. Как бы то ни было, я этого не заслужил.
§4. Это письмо я пишу Вам именно как другу, чтобы показать четко свое отношение к Вашему письму и стереть крайне неприятный осадок от него. Как к ученому — это другой вопрос... Но должен Вам напомнить, дорогой А.П.: а) нет и не было таких материалов, которых я не отдал бы Вам для обработки; б) нет и не было с моей стороны отказа Вам в помощи — любой, мне посильной; в) нет и не было такого случая, чтобы мои соображения шли когда-нибудь Вам во вред. Если бы Вы этого не забыли — ручаюсь, что письмо Ваше не было бы написано!
Еще одно. Между нами есть разница. Получилось так, что мне приходится опекать нашу отрасль науки со всеми материалами, заботиться об их накоплении, заботиться о том, чтобы это дело не погибло. Хорош тут я или плох — не мне судить, но, затрачивая на это огромное количество времени и сил, я тем самым вправе полагать, что мое мнение по вопросам науки это не случайное настроение, не пристрастное самодурство (как то зачеркнуто* в Вашем письме). На кой черт мне тратить время, убеждая дурака или неспособного идиота? Есть смысл вложить душу в убеждение стоящего человека, каковым я Вас считал и считаю. Но тогда примите это серьезно, не выдумывая несообразных вещей и не оскорбляя тех хороших чувств, с которыми это делается. Я Вам не ментор, а Вы мне не ученик. Но, пожалуй, в некоторых вопросах я сильнее Вас (так же как Вы — в других). И эти вопросы как раз лежат в той плоскости, в которой я и дал Вам некоторые советы. Что же Вас задевает это? Или Вы считаете, что нет палеонтолога Вас сильнее по всем вопросам? Жаль, это было бы печальным концом хорошего ученого.
Вы пишите об интересе и негодуете на воображаемую палку. Согласен, но кроме интереса есть еще долг — свой долг я вижу и выполняю его. А Вы, так негодуя на меня, осмеливавшегося высказать нелицеприятное мнение, в то же время жалуетесь, что, мол, у лаборатории тематика только по силуру и девону, что ограничивает Ваши возможности. Это не палка? И с ней Вы не считаете возможным бороться? Отчего бы не вести свою линию в том, чтобы добиться своей тематики? Трудно? Да, нужная тематика дается нелегко. Легче, гораздо легче проявлять оригинальность тем способом, каким Вы проявили ее в письме. Вот это именно мне и не нравится в Вашем письме и вызывает справедливое негодование.
Подвожу итоги. Такого письма я от Вас не ожидал. Я получал подобные и ранее, но тут тональность другая... И это меня еще больше убедило в том, что Вас ругать следует. Но, конечно, если Вы будете воспринимать это так, как изобразили в письме, — Бог с вами. Я более не посмею ничего высказывать. Собирался я в конце недели приехать в Лен[ингра]д, обсудить кое-какие дела с Вами — теперь не приеду. Если мои попытки к координации работы по низшим позвоночным представляются Вам палкой и превращением Вас в инструмент — черт с ней и трижды черт с такой координацией. Я просто сброшу со счетов в деле, которое могло бы быть общим для нас, — развернуть большую работу, настоящую работу по нашим интереснейшим тетраподам. Нужно ли говорить Вам, какой ущерб для дела, если крупный ученый перестает быть надеждой в этом и в трудное наше время. Что ж, наверное, такое ощущение было в древней Руси у какого-нибудь призывавшего к объединению князя, когда перли враги, а другие князья занимались местничеством и счетами, чей род выше. По-видимому, и наука не освобождает от мелко человеческого! Извините за длинное письмо, но мне хотелось не оставлять более неясностей.
Большой привет Гильде Юрьевне.
И. Ефремов
СПбФ АРАН. Ф. 901. Оп. 3. Д. 49. Л. 4, 5. Авториз. машинопись.
Примечания
*. Так в тексте. Вероятно, подчеркнуто.
