Об Алексее Петровиче Быстрове (выступление на заседании в ЛГУ, посвященном памяти А.П. Быстрова)

«Переписка с учеными. Неизданные работы». — М.: «Наука», 1994.

Утрата Алексея Петровича для нас, московских палеонтологов, явилась полнейшей неожиданностью и от этого оказалась еще более ошеломляющей. Еще нельзя свыкнуться с мыслью, что Алексея Петровича больше нет, еще нельзя со спокойной печалью подвести итоги его жизни и научной деятельности. Ясно одно — утрата для науки огромна!

Но хочется думать и говорить об Алексее Петровиче как о живом. Кажется, так недавно он был сотрудником нашего Палеонтологического института¹, хотя от этого времени нас отделяет тяжелый и обильный печальными утратами, насыщенный историческими событиями период Отечественной войны и затем без малого последующие 15 лет.

Такова сила яркой, незаурядной личности — проходят годы, сменяются события, а облик человека остается в памяти его соратников неумирающим и цельным. Весь большой коллектив Палеонтологического ин[ститу]та хранит до сих пор самые лучшие воспоминания об Алексее Петровиче и его работе среди нас.

Алексей Петрович работал в моей лаборатории, но нас связывала еще более древняя дружба, еще во время пребывания Палеонтологического института в Ленинграде Алексей Петрович пришел посмотреть коллекции по триасовым стегоцефалам Севера и... сделался палеонтологом, начав с совместной нашей работы, получившей премию им. А.А. Борисяка и премию Президиума АН СССР². Успех усилил и без того огромную работоспособность Быстрова, и целая серия замечательных исследований по морфологии стегоцефалов явилась результатом короткого периода его работы в Палеонтологическом институте. Труды эти завоевали мировую известность, и нет надобности в их точном библиографическом цитировании. Трудно найти человека, столь многосторонне одаренного, как Алексей Петрович. Большой аналитический ум, громадная память и соответственно огромная эрудиция, незаурядный талант художника-графика, отличные ораторские способности, делавшие проф[ессора] Быстрова превосходным лектором и докладчиком, — соединение всех этих способностей в одном человеке столь же редко, сколь и счастливо для науки. И действительно, иногда трудно разделить в его морфологических работах, где кончался ученый и начинался иллюстратор, что ценнее — его блестящие точные скуповатые описания или рисунки, иной раз говорящие больше, чем целый том описательных деталей. Недаром рисунки из работ Алексея Петровича уже вошли и будут жить еще много лет во всех справочниках, учебных пособиях и популяризаторских работах всего мира.

Его доклады и лекции, умение всегда дать новое, интересное, зажечь молодежь лучше известны ленинградцам, чем москвичам, и я говорю о них лишь для полноты облика. Все же облик Алексея Петровича как ученого будет неполон, если не сказать о нем как о человеке.

Если сочетание его талантов было исключительно счастливым для ученого, то не менее выдающейся была его фанатичная преданность науке, преданность, доходившая до полного самозабвения. Я не встречал человека, с таким безразличием относящегося к материальной стороне жизни, так мало значения придававшего личным невзгодам и бытовому неустройству.

Эта беззаветная преданность науке обусловила гигантскую работоспособность Алексея Петровича и в то же время явилась причиной того, что он рано, слишком рано ушел от нас, подорвав свое здоровье на непомерной работе. И в последние годы, уже тяжелобольной, ни на малый срок не оставлял он своего непрерывного многолетнего труда.

Настоящий подвижник науки, Алексей Петрович был неподкупно честным ее деятелем, не прощавшим никому даже незначительного отклонения от того, что он считал научной истиной. Порывистый, впечатлительный, нередко излишне резкий Алексей Петрович отдавал всего себя служению любимой науке. Понимавшие его ученые не обижались на его иногда несправедливо «громящую» критику, зная, что она возникает из благородного, честного служения научной правде. Как всегда, стоя перед непоправимой утратой, начинаешь чувствовать все неповторимое значение ушедшего от нас человека. Думаешь, что, может быть, мы переоценивали силы Алексея Петровича и своевременно не уберегли его. Однако все знавшие более или менее близко Алексея Петровича помнят, как невозможно было отвлечь его от научной работы. На этот счет Алексей Петрович был совершенно непреклонен, и его могучая мыслительная машина была гораздо сильнее уже ослабленного долгой болезнью тела.

Потребуется еще время, чтобы все сделанное Алексеем Петровичем было освоено и оценено наукой, и тогда величина понесенной нами сейчас утраты станет больше, яснее, чувствительнее. Яркая личность Быстрова-ученого будет долго привлекать к себе внимание не только специалистов-исследователей, не только историков науки, но и молодежи, для которой беззаветное служение Алексея Петровича родной стране и любимой науке будет служить благородным примером.

Еще 14 лет назад я сделал попытку обрисовать облик Алексея Петровича в повести «Звездные корабли», где он фигурирует под именем профессора Шатрова. И я думаю, что лучшей данью памяти покойного товарища будет, если я еще раз вернусь к этой задаче в новом литературном произведении³.

17 ноября 1959 г.

СПбФ АРАН. Ф. 901. Оп. 1. Д. 113. Л. 1—4. Машинопись.

Об Алексее Петровиче Быстрове (выступление на заседании в ЛГУ, посвященном памяти А.П. Быстрова)

Комментарии